Елена Ершова - Неживая вода
Игнат кивнул и, откашлявшись, глухо ответил:
– Да… в первый…
Поднял слезящиеся глаза: лицо Прохора показалось лоснящимся, сытым, округлым, а из-под пенсне недобро блеснули зеленые огоньки. Игнат утерся рукой, и морок пропал. Дед как дед, разве что улыбался насмешливо.
– Ничего! – мягко произнес Прохор. – Спасибо, что уважил. А сами-то куда путь держите?
– В Заград путь держим, – в тон ему ответил Эрнест. – На этот… как его? Симпозиум.
Последнее слово он выговорил не сразу, словно достал из сундука памяти, куда не залезал уже давно. И горделиво обвел присутствующих взглядом, как бы говоря: «Видали? Есть еще порох в пороховницах!»
– Тогда второй тост, – сказал Прохор и наполнил стаканы снова. – За науку!
– За нее! – с готовностью подхватил Эрнест.
Игнат поднялся и удивился, почувствовав, как ослабли его колени. Но тем не менее сказал твердо:
– Нет. Что хотите делайте, а с меня хватит.
Мужики переглянулись.
– Твое право, – не стал спорить Прохор и поднял ладонь, жестом останавливая порывавшегося что-то сказать Эрнеста. – Раз не хочет, так пусть Лельке мой кисет отнесет. Отнесешь? – Он снова повернул к Игнату добродушное лицо.
«Вот так удача!» – промелькнуло в голове. И даже руки задрожали, принимая кисет.
Прохор удовлетворенно улыбнулся и добавил:
– Да скажи, что дед ее в соседнем купе задержится. Посидим тут с коллегой, о жизни покалякаем. Пусть не переживает.
Игнат согласно кивнул и вышел за дверь. Сердце билось взволнованно, сладко ныло в предчувствии встречи. Имя подтаявшим мармеладом перекатывалось на языке:
– Леля. Ле-ля…
Он коротко стукнул в двери и, помедлив для приличия, но так и не получив ответа, просунул голову в купе.
– Я это… от деда Прохора… вот…
Игнат покраснел, и слова не шли. Только оставалось, что во все глаза пялиться на девушку, которая при появлении парня ойкнула и натянула покрывало до пояса. Но Игнат успел разглядеть алебастровые бедра, погруженные в кружево белья, будто в пену. И теплая волна снова омыла Игнатов живот.
– Прости…
Девушка подтянула колени к груди и улыбнулась лукаво:
– Входи уж, соседушка. Все ли увидел?
В ее голосе слышалась насмешка, но Игнат не обиделся и на вопрос не ответил, только вздохнул тяжко, положил на стол кисет.
– Дедушка твой передает. В нашем купе он сейчас.
– Никак собутыльника нашел? – брови девушки сдвинулись, губки надулись и стали похожи на спелые ягоды. Игнат почувствовал, как на лбу выступила испарина. – А ты, значит, с ними не остался? – спросила девушка и подперла кулачком фарфоровую щеку.
Игнат мотнул головой.
– Не…
Она вздохнула, окатила запахом топленого молока.
– Может, тогда мне компанию составишь? Как зовут-то тебя?
– Игнат.
– Я Леля.
Она похлопала ладонью рядом с собой.
– Садись уж, Игнат. В ногах правды нет.
Он плюхнулся, будто серпом колени подрубили. Голова плыла и казалась отяжелевшей.
– А ты, значит, непьющий? – спросила девушка.
Игнат мотнул головой:
– Бабушка говорила, что пьяного человека черт за руку держит, до греха доводит. Зачем мне такое счастье?
– Верно говоришь, – засмеялась Леля, и смех ее показался Игнату чистым, мелодичным, как хрустальные подвески на люстре звякнули. – Ты деду моему это скажи. Может, и послушает. Поговорки он любит. Даром что фольклорист. Ты сказки его читал?
Игнат наморщил лоб, вспоминая, но на ум ничего не приходило, а потому снова качнул головой.
– Жаль, – вздохнула Леля и подалась вперед, положила на плечо Игната маленькую ладонь. – А хочешь, я тебе его книгу подарю? «Волшебные сказки Прохора Баева». С личным автографом! А?
От ее прикосновения веяло жаром, тепло достало до сердца, окутало негой, напитало сладостью. И тут же закружилась голова.
– А есть там сказка про волшебную птицу? – медленно, словно в бреду, проговорил Игнат. – Чей голос так сладок, что услышишь его и забудешь обо всем на свете…
– Всякие есть, – мурлыкнула Леля и придвинулась ближе, ее глаза стали ярче, зеленее, затягивали Игната в зачарованные топи. – И про птиц сладкоголосых, и про мавок, которые парней в болота заманивают. И про волшебного кота, что сидит на железном столбе в заколдованном лесу, где ни птицы не летают, ни звери не ходят, ведь кто сказки его услышит, на того мертвый сон найдет. Да только что тебе до них?
Она обвила его руками, заглянула в лицо, а показалось – в душу.
– Разве я не пленительнее птиц и русалок? Разве мой голос не сладок тебе? А я – не хороша?
Губы, мягкие и желанные, коснулись онемевших губ парня.
– Скажи, – выдохнула томно, – нравлюсь тебе?
Сердце Игната болезненно сжалось. Вспомнился осенний лес, шевелящаяся тьма у горизонта и тихий Званкин голос: «Поцелуй меня. Поцелуй прямо сейчас…»
– Поцелуй, – повторила Леля.
И реальный мир рассыпался на осколки.
Словно не было долгих лет, отмеченных тоской. Не было ни пожаров, ни смерти. Девушка – вот, рядом. Теплая, желанная, живая. Игнат целовал ее, будто пил из живительного источника. И сладкие волны накатывали, баюкали, вычищали сознание, как отлив очищает от песка и ракушек прибрежные валуны.
«Может, это и есть любовь? – подумал Игнат. – Та, что накатывает и сбивает с ног. Настоящая, какая и должна быть любовь к милой Званке…»
– Званка… – выдохнул он, лаская упругие груди.
Девушка хохотнула, запустила под его рубаху ладони. И наткнулась на холод металла. Раздалось шипение испуганной кошки, и Леля отпрянула. Ее лицо пошло рябью, исказилось, как в отражении кривого зеркала. Лунными плошками сверкнули глаза, загривок ощетинился черной шерстью. Игнат отшатнулся, гаркнул:
– Сгинь, нечисть! – и ударил наотмашь.
Утробное урчание раздалось снова и не девичья рука – когтистая лапа махнула перед лицом Игната. Он вскрикнул, откинулся назад, ударился затылком о железный поручень. На глаза будто накинули черное покрывало, и Игнат провалился в пучину тяжелого сна, что подобен смерти.
Но сон длился недолго.
Очнулся парень от пронзительного свистка. Опора под ним качнулась, застучали колеса, постепенно набирая скорость. Гортань стянуло сухостью, и в затылке засела тупая саднящая боль.
Игнат приподнялся на локте, проморгался, помутившимся взглядом выхватывая пустое купе: ни людей, ни вещей. Наморщил лоб, вспоминая минувшие события. Тут ли сидела Званка? Или это была другая девушка, с глазами зелеными, как болотные огни? Он завел руку назад, нащупал на затылке шишку. Видать, здорово приложился. Почему она оттолкнула его?
Чувствуя себя разбитым и таким усталым, будто несколько верст тащился по жаре, Игнат поднялся на ноги. Колени дрожали, но равновесия он не потерял. Отодвинув дверь купе, высунул в вагон взлохмаченную голову, позвал негромко:
– Леля?
Ответа не было, лишь мерно постукивали колеса, да потрескивала лампа под потолком: за окном сгущались сумерки.
С трудом переставляя ноги и хватаясь ладонями за стены, Игнат доковылял до своего купе, со второй попытки отворил непослушную дверь и замер на пороге.
На полу валялись вывернутые наизнанку тулупы. Дорожные сумки были выпотрошены, а вещи – теплые свитера, консервы, термос и прочая кладь – разбросаны по купе. А на нижней полке, уткнувшись лицом в подушку, храпел Эрнест.
Игнат метнулся к нему, едва не споткнувшись о пустую бутыль, затормошил, с усилием оторвал от матраса. Рыжая голова мотнулась, ресницы задрожали, но не поднялись. Эрнест застонал, дохнув перегаром, и послал парня по матушке.
– Да вставай ты, пьянь! – вскричал Игнат.
Более не церемонясь, влепил Эрнесту затрещину. Тот охнул, мотнул головой и наконец-то открыл глаза.
– Где… Прохор? – едва ворочая языком, просипел мужик.
– Это ты мне скажи! Ты с ним тут в последний раз братался да за здоровье пил!
– Пил, – огрызнулся Эрнест. – Пока ты с его внучкой любовь крутил!
Он протер ладонью покрасневшие глаза, обвел осовелым взглядом царящий вокруг беспорядок.
– Что за…
Эрнест прибавил пару ругательств. С кряхтением упав на карачки, он принялся обшаривать разбросанные вещи.
– Кошель, – убитым голосом прохрипел Эрнест. – Где кошель?
Он обыскал все складки, но не было ни кожаного кошеля, ни бумажек, ни зашитых в холщовый мешочек серебряных монет. Холодея, Игнат схватился за висящий на шее шнур, но амулет оказался на месте. Вспомнилось звериное шипение, удар когтистой лапы…
«Она тянулась к ключу, – понял Игнат. – Но не смогла взять…»
И девушка уже не казалась ему ни соблазнительной, ни добродушной. Как не был добродушным ее расчетливый дед, опоивший водкой обоих мужчин. Все это был морок, наваждение. Умелые чары, чтобы усыпить бдительность доверчивых простаков. Подумалось: «А ведь я тоже пригубил из той бутыли. И кто знает, что там было намешано…»
