Андрей Годар - Под тенью Феникса
Пальцы были скрючены, все мышцы, где их обычно видно под кожей, проступали, будто тело набито изнутри округлыми булыжниками. Всё, что только могло напрячься в человеческом теле, было напряжено и перенапряжено, и зафиксировано так навеки. Мемориал невероятной боли, испытать подобную которой другим способом вовсе невозможно.
Так я в первый раз увидел человека, поджаренного этим излучением с орбиты. Я даже не то чтобы отпрыгнул назад – меня как невидимым локомотивом снесло, зацепился пятками за порог и вылетел наружу. Но в полёте успел мельком разглядеть и остальных людей: каждый из них был скрючен и вывернут на свой манер. Кто-то вытянул руки прямо перед собой, открыл рот и выпростал язык; кто-то поджал колени к груди и обхватил плечо и голову руками, так что стал похож на гигантское яйцо; кого-то растопырило так, будто каждая часть его тела пыталась убежать прочь, все в разные стороны. А за столиком возле окна, кажется, я заметил совсем небольшой комок, в красном платьице и с русыми кудрями.
Невозможно даже отдалённо представить муки, в которых умирали эти люди. И я, честное слово, до сих пор не представляю, что происходило в головах существ, которые придумали такой способ уничтожения. Насколько нужно ненавидеть жизнь как таковую, и наслаждаться чужим страданием! Ведь в городах были не только мужчины, женщины, дети и старики. Были животные, птицы, рыбы, насекомые…Чёрт побери, даже бактерии! Миллиарды миллиардов живых существ умирали, превратившись в тугие клубки боли! Ох, не могу просто так спокойно об этом думать, в голове не укладывается.
И вот я лежу на асфальте, зажмурив глаза так, что больно стало, и боюсь пошевелиться. Мне кажется, что все эти люди сейчас только и думают о том, что вот он я живой и совсем рядом, в то время как они – мёртвые. И они не просто раскрывают рты и скалятся, а зовут меня к себе. И руки тянут вперёд, чтобы забрать меня туда, где они теперь будут находиться вечно, в царство ужаса и боли. Ещё чуть-чуть и раздастся шёрох: это они подползают ко мне. Но вот я жду минуту, вторую, а ничего не шуршит. Я приоткрываю глаз и ожидаю увидеть, как эти несчастные обступили меня со всех сторон, испепеляют полным укоризны взглядом, но ничего такого не наблюдаю – только серое небо и полосатый навес. Приподнимаю голову и вижу внутри помещения те же тела, только из-за ракурса не видно лиц. Есть время, не паникуя, привыкнуть к этому зрелищу, а также к тому, что никто из лежащих не собирается шевелиться, а тем более ползать или хватать меня. Я встал, поднял пистолет, и медленно пошёл вдоль здания, в сторону чёрного хода. Держать пистолет вскинутым, конечно, не получалось – так и таскал его дальше, держа за ствол.
Чёрный ход находился возле помойки. Я дёрнул за ручку и дверь поддалась, пропуская меня сразу на кухню. Конечно, первым делом я заметил лежащего на полу худого мужика в замызганном фартуке, надетом просто поверх майки и штанов. А дальше… дальше была видна плита, на которой стояли сковороды с чёрными огарками, и за ней, в углу, находился огромный холодильник. То есть вот, в трёх метрах от меня была целая куча еды, но чтобы добраться до неё, нужно было преодолеть растянувшееся посреди помещения окаменевшее и потрескавшееся тело, которое, к тому же, ещё и лежало лицом вниз. Естественно, мое воображение тут же нарисовало десять тысяч сценариев того, как мёртвая голова сейчас поднимется, и я увижу самую страшную на свете гримасу, а потом он схватит валяющийся рядом нож, и… и так далее.
Я опять замер на месте, понимая, что войти необходимо, но никакой смелости на это не хватало. Долго стоял, пялился на это тело и представлял себе всякие ужасы. Потом понял, что сюжеты закончились и я повторяюсь. Мне это наскучило, а голод усилился. Устал бояться. И я просто так вошёл внутрь, перешагнул тело и открыл холодильник.
Солнце уже клонилось к закату, и этим зрелищем я любовался, сидя на ступеньке у чёрного хода и уплетая за обе щеки бутерброды с арахисовой пастой. Раньше никогда не удавалось наесться его досыта, мама считала, что это вредная пища. Теперь у меня была целая огромная банка этой пасты и куча запаянных в полиэтилен булочек, так что можно было питаться такими бутербродами хоть целые сутки напролёт. Помимо этого, в моём распоряжении теперь имелось около трёх десятков полуфабрикатных котлет, несколько больших пакетов крекеров, сухие концентраты кофе и молока, а также полтора десятка больших банок с консервированными овощами. Были ещё яйца и много фруктов и овощей, но они слегка потемнели и местами потрескались. Я даже не думал о том, чтобы попробовать что-то из преображённых продуктов на вкус.
Из питья нашлось несколько пакетов молока, две большие упаковки колы (наученный горьким опытом, в её сторону я даже не посмотрел), очень много пачек апельсинового сока и наполовину полная двадцатилитровая бутыль очищенной воды. Ну и, конечно, была целая гора сладостей, которые я начал подъедать сразу же, как нашёл. И даже находившиеся рядом тела не портили мне аппетит – просто старался не смотреть в их сторону, и было нормально.
Сразу после еды, а наелся я, конечно, по самое «не могу», начало клонить в сон. Просто валило с ног. Мозги работали ровно настолько, чтобы побыстрее найти подходящее место и отключиться. Ночевать в одном помещении с окаменевшими жмурами мне тогда ещё было страшно, и я просто нашёл на стоянке машину с открытой дверью, залез на заднее сиденье и там вырубился. Проспал всю ночь, безо всяких кошмаров, только голова болела и подташнивало, из-за сотрясения, наверное. И, когда проснулся следующим утром, былые страхи уступили место спокойствию и деловитости. В сложных условиях дети взрослеют не ровно, а такими вот рывками. За одну ночь, будто пару лет прибавил.
На следующий день, как позавтракал хлебом с пастой, уже спокойно ходил среди тел в помещении – они не ожили, чтобы сожрать меня минувшей ночью, в самый подходящий момент, а значит, и бояться их было уже некстати. После я решил проверить машины, чтобы найти что-нибудь полезное. Не представлял тогда, чем же это самое полезное может оказаться, просто понимал что сделать это будет разумно – ну и интересно было, конечно, тоже. Слава Богу, хватило мозгов не трогать машины с маячками сирен. К такой полезешь и всё, придётся делать ноги, пока на сирену не заглянул кто-то из вчерашних беглых заключённых. Какого сорта были эти люди, и чего от них можно было ожидать, я усёк совершенно чётко.
Машин без сигнализации было всего две – одна, в которой я спал, небольшая такая, трёхдверная, и старый угловатый универсал. Уж не помню, чего я там нашарил, всякие мелочи вроде зажигалок, отвёрток и небольших ножей, но главными находками оказались бинокль и большой картонный ящик в кузове универсала. Внутри оказалось множество книг, может с пол кубометра. Книги были пропыленные, местами с пятнами плесени, связанные шнурками в стопочки, но все они были в неплохом состоянии. Судя по всему, они лежали на чердаке или в чулане без дела многие годы, а потом отправились в последний путь и не доехали. Может, на свалку их везли, может в приют какой сиротский, но в итоге достались они мне. И вот этот ящик был большой удачей, одной из самых больших удач в моей жизни. Что бы я делал в перерывах между едой и сном, среди безжизненной пустоши в компании мёртвых тел? Наверняка бы дичал и сходил с ума, или глупости какие начал вытворять. Человек без культурного досуга опускается моментально, в считанные недели, и с ребёнком это произошло бы куда быстрее. Но я начал читать.
Читать я научился рано, года в три или четыре, наверное. Только не особенно любил это дело, ленился. Больше просил кого-то из родителей почитать вслух или просто смотрел мультики. Однако – умел, и делал это достаточно бегло. Книг было очень много, а картинок в них мало, так что выбирал я себе чтиво поначалу из того, что было попроще. Детских книг там вообще не оказалось, но зато была Библия, с которой я усилиями религиозной мамы был знаком, и этот текст не отпугивал своей сложностью. Не знаю, читал ли ты Библию. В прошлые времена у этой книги была весьма неоднозначная слава из-за людей, которые её навязывали другим, и те, кто от природы склонен упираться, идейно её не читали, или пролистывали просто так, не вчитываясь и не вдумываясь.
Я не скажу, что сам понял оттуда так уж много, а главное правильно, но у меня складывалось своё видение прочитанного, и бывало даже, что оно шло вразрез с тем, что рассказывала мне мама. Там есть, где покопаться и над чем подумать. Хотя вот видишь – я уже начинаю тебе навязывать. После Библии я дошёл и до Сэллинджера, до Фолкнера, Стейнбека, Хэмингуэя и Воннегута. С первого раза понимал единицы книг, чаще со второго или, бывало, с третьего. Многие не понимал совсем, но были среди них и такие, что нравились мне, несмотря на эту непонятность. Забавное ощущение.
Читая все эти истории, повести, романы и притчи, я вроде как жил полноценной жизнью среди людей, я дышал их поступками, я думал их словами, я видел их всех как живых. Книги дали мне то, что обычно люди получают, общаясь с другими людьми разных взглядов. Причём это был настолько качественный и достаточный опыт, что впоследствии я никоим образом не чувствовал себя ущербным или неадекватным в обществе тех людей, которые взрослели обычным образом. Во многом даже наоборот, что интересно.
