Быков Андрей - Псы границы
Не выдержав такого жёсткого обстрела, горцы откатились назад, подбирая по пути раненых и убитых. А в лагере им досталось ещё и от вождей, разбуженных криками и шумом скоротечной битвы. И правильно досталось! Нечего без команды, да ещё не подготовившись, на штурм лезть. А так и нас разозлили, и людей зазря потеряли, и добиться ничего не добились.
Я думаю, что примерно так и высказывались горские вожди, вразумляя своих не в меру горячих соплеменников плётками по спинам. Мы с интересом наблюдали за их методами воспитания, временами отпуская шуточки по поводу увиденного. Нам-то что? Пока они там между собой разбираются, время-то идёт. А нам только этого и надо!
Наконец, часа через два в лагере горцев установился относительный порядок. Крики, беготня и удары плёток прекратились. Вожди, как и вчера вечером, опять уселись в кружок, видимо, обсуждая: что ж им теперь делать дальше?
Ещё час у них ушёл на говорильню. Наконец, от лагеря к посёлку направился всадник с зелёной веткой в руке. Парламентёр, значит… Оказалось — наш знакомый — Аштан.
Подъехав к валу, он помахал веткой и закричал:
— Эй! Кито есть!? Старост, ходи суда! Гаварыт будим!
— Ну, чего тебе опять? — высунулся из-за стены староста.
— Игидэ выкуп? Выкуп давай!
— Какой тебе ещё выкуп? — упёрся староста, — Мы вчера как договаривались? Вы к нам не лезете. Мы даём выкуп. Вы уходите. Так?
— Так, — осторожно кивнул посланник, оглядывая стену.
— А какого хрена вы тогда не свет ни заря на штурм попёрлись? Мы стрелы свои потратили, люди не выспались, дети да жёны наши перепугались. И какой ты ещё после этого выкуп хочешь? Убирайтесь отсюдова!
— Э! Э! Старост! Нэ кричи! Зачэм ругацца? На тех, кито сюда ходил, нэ сматри! Они — глюпый были, пияний были. Сами ходили. Их ни кито суда не слал. Их наши вожди сами наказували. А миня к вам паслали. Выкуп давай!
— Ничего не получите! Сами виноваты. Надо было лучше за своими пьянчугами смотреть! А теперь убирайтесь по добру — по здорову!
— Эй, старост! Так нэ гавари! А то мы тогда все на штурм ходить будем, — погрозил плёткой Аштан.
— А ты плёточкой-то не грози! — подал я голос, — мы тебе не кони, а ты нам не пастух!
— Все рабы мои будите! — взвизгнул «могучий жигит», — А тибья, сиржант, к хвосту коня моего пиривяжу, па всэм гарам таскат буду. Навоз маего коня жрать будишь!
Кто-то из стоящих на стене озорно, в два пальца, протяжно засвистел, кто-то пустил стрелку под копыта взвившегося на дыбы коня.
Горец, огрев коника плёткой меж ушей, развернул его и умчался обратно в лагерь. Сразу же по его прибытии там поднялся страшный шум. Горцы кричали, трясли кинжалами и копьями, размахивали руками. Но постепенно шум стих. Похоже, вождям удалось угомонить своих подчинённых и организовать подготовку к штурму.
В саду опять застучали топоры. Налётчики принялись рубить деревья и вязать из них штурмовые лестницы. Там же, на окраине сада, обтёсывался толстый ствол свежее срубленной яблони. Из неё горцы, похоже, собирались сделать таран, чтоб выбить ворота.
— Ну, вот они и разозлились, сержант, — укоризненно взглянул на меня староста.
— Поглядим, как дальше пойдёт, — пожал я плечами, оглядывая лагерь налётчиков.
Весь остаток дня у них ушёл на то, чтобы заготовить лестницы в нужном количестве, определить направление атаки и распределить своих людей по местам. До поздней ночи горцы жгли костры, пели и плясали вокруг них, готовясь к завтрашней схватке.
Мы, понаблюдав за ними, пришли к выводу, что нападение произойдёт на рассвете или прямо перед ним. А потому все люди, находившиеся в посёлке, плотно поужинали и улеглись отдыхать прямо у стены. Утром, при начале атаки, каждый сразу же окажется на своём месте, и никому никуда не надо будет бежать. Даже женщины и дети находились тут же, готовые оказывать любую посильную помощь в обороне посёлка.
Все знают, что в горах темнеет быстро, а рассветает рано. Особенно летом. Из-за гор ещё не показалось само солнце, а небо уже светлеет. Солнечные лучи, отражаясь от облаков, огибают горные хребты, постепенно осветляя сам воздух и всё пространство вокруг. Птицы просыпаются ещё в полной темноте, начинают шебуршиться в ветвях и подавать первые, пока едва слышные и несмелые голоса, извещая мир о том, что новый день вот-вот начнётся. Рассвет ещё не наступил, но всё яснее, всё отчётливее проступают очертания окружающих предметов, силуэты пока ещё спящих людей, очертания наполовину вырубленного сада. Воздух свеж и прохладен. Лёгкий ветерок, тянущий от хребта, слегка обдувает лицо и колышет волосяные бунчуки на пиках, прислоненных к стене…
Вот со стороны лагеря горцев донёсся неясный, приглушённый расстоянием шум. Вот почудилось, будто некое большое тёмное пятно поплыло по полю, быстро смещаясь ближе к посёлку.
Приглядевшись, я понял — началось! И заорал, что было мочи:
— Тревога! Тревога! Нападение! К бою!
Справа и слева от меня, дальше по стене, раздались такие же крики. Значит, и там дозорные успели заметить начало штурма.
Спавшие у стены защитники, едва открыв глаза, тут же вскакивали на ноги и, выглядывая из-за парапета, торопливо натягивали тетивы на луках и арбалетах, накладывая на них стрелы и болты.
Я, зарядив свой арбалет, положил его на край стены и спокойно ждал, когда толпа штурмующих подойдёт поближе. Справа и слева от меня почти в полном составе расположился мой десяток, так же, как и я, изготовившись к стрельбе.
Горцы, до последнего момента кравшиеся в полной тишине, услышав шум в посёлке, ответили слитным рёвом и, уже не скрываясь и не таясь, бросились вперёд. Их лучники дали через головы атакующих парочку слитных залпов. А потом переключились на одиночную стрельбу, стараясь снимать со стен защитников поодиночке. Стреляли они довольно неплохо. Сказывались охотничьи навыки. Вот только луки у них были слабоваты. Охотничьи, рассчитанные на шкуру зверя, а вовсе не на прикрытого доспехами (хотя бы и кожаными) воина. Потому большинство стрел, хоть и долетало до нас, урона почти не наносили. Только если уж в открытую часть тела попадёт…
Едва наступавшие горцы достигли определённой невидимой черты, как со стен навстречу им устремилось не менее сотни стрел и арбалетных болтов. Из пращей полетели камни. Кто-то из нападающих упал, да так и остался лежать. Некоторые, будучи только ранены, начали отползать (или отходить, в зависимости от ранения) назад, к лагерю. Остальные, прикрываясь лёгкими круглыми щитами, ускорили движение, стараясь как можно быстрее сократить расстояние до вала и начать штурм.
Мы стреляли, не останавливаясь, торопясь выбить как можно большее число наступающих ещё на подходе. Забыв про рычаг взвода, тетиву на арбалетный крюк натягивали рывком, ухватившись за неё пальцами рук и заступив ногой в стремя арбалета. Толпа штурмующих была довольно густая. И почти каждый выстрел наносил противнику хоть маленький, но урон.
Но вот пришёл момент отложить арбалеты в сторону и взяться за пики и мечи.
Горцы подобрались уже к самой стене, приставили лестницы и, не смотря на градом летевшие в них камни, поленья, льющийся из больших котлов кипяток, полезли вверх, на стены, прикрывая головы щитами.
— А ну, сержант, подвинься, — рядом со мной появился дюжий поселковый мужик с вилами в руках.
Взяв одну из опор лестницы в развилку, он поднатужился и попытался отпихнуть её от стены. Но лестница, заполненная штурмующими, оказалась для него уж слишком тяжела.
— Подмогни, — просипел он с натугой.
Я махнул мечём, сбивая шлем с головы первого горца, попытавшегося влезть на стену и схватился за черенок вил. Горец, выронив топор, с глухим стоном полетел вниз. Вдвоём с селянином мы оттолкнули лестницу, опрокинув её вместе со штурмующими. И тут же перешли к следующей. То же самое происходило и на других участках стены. То там, то тут горцы с криком летели к подножию вала вместе с лестницами. В двух-трёх местах нападавшие всё же сумели прорваться на стену. Но были сброшены вниз набежавшими со всех сторон защитниками. Не выдержав столь напористого сопротивления, горские воины откатились назад, к своему лагерю, подбирая по пути раненых и убитых.
— Фу-ух, — тяжело дыша, я уселся на камень прямо там, где стоял, и откинулся спиной к стене.
Рядом опустился Хорёк и, стянув с головы шлем, шумно высморкался.
— Ты как? — покосился я на него.
— Нормально, — криво ухмыльнулся он, — пока живой…
— Хорошо, — я глубоко вдохнул и выдохнул, восстанавливая дыхание, — тогда пройдись по нашим, проверь, всё ли нормально. И собери всех ко мне.
Хорёк кивнул и, нахлобучив шлем, поднялся. Оглядевшись по сторонам, направился вдоль стены собирать рассеявшийся во время боя отряд.
Увидев какого-то мальца, тащившего мимо ведро, я подозвал его поближе, зачерпнул поданным мне деревянным ковшиком холодной колодезной воды и вдосталь напился. Пока я пил, мои бойцы собрались вокруг, шумно обсуждая подробности прошедшего боя. Вполне нормальная реакция людей, впервые попавших в ситуацию, когда-либо ты убьёшь, либо убьют тебя. По себе помню: ощущения, переживаемые в такие минуты, запоминаются на всю жизнь. Потом, когда ты уже проходишь через десятки боёв, это становится нормальным, даже в некотором смысле — обыденным, состоянием. Ты относишься к этому равнодушно. И после боя ничего, кроме усталости и опустошённости не испытываешь. Но вот самый первый твой бой… Наверное, в мире нет ни одного воина, кто не помнил бы её — свою самую первую битву за свою жизнь. Потому что во время этой битвы ты забываешь о том, что за твоей спиной твоя страна, твой дом, твои близкие. И всё прочее, о чём тебе твердили твои командиры. Ты дерёшься и убиваешь других потому, что четко осознаёшь: если ты не убьёшь вот этого конкретного вражеского воина, то он сам доберётся до тебя и снесёт твою дурную голову, не успевшую вовремя понять истинные причины той кровавой мясорубки, что вертится вокруг. И ты убиваешь с одной единственной целью. Чтоб не убили тебя…
