Вадим Панов - И в аду есть герои
Пенкина вытерла слезящиеся глаза и удивленно воззрилась на Веронику. Как ни странно, но до терзаемого наркотическим голодом мозга Вали только сейчас дошли изменения, произошедшие во внешности подруги.
– Ты что с собой сделала? – Девушка оторопело уставилась на бритую голову Вероники.
– Заметила? – иронично осведомилась та.
Сбритые волосы, черные солнцезащитные очки, которые Вероника почему-то до сих пор не сняла, странная просьба… Валя пыталась разобраться в происходящем, но разъяренный отсутствием наркотика мозг не позволял ей сосредоточиться.
– Зачем ты это сделала?
– Мне так больше нравится, – беззаботно улыбнулась Вероника, проведя рукой по лысому черепу.
– А для чего тебе таблички?
– Таблички… – Девушка заранее готовила ответ на этот вопрос, но в последний момент немного сбилась. Впрочем, трясущаяся Валя не отслеживала интонации подруги. – Я познакомилась с одним мужиком, археологом, хочу ему показать. Вдруг он их переведет? Совершим научное открытие.
– Их нельзя перевести! – Валю затрясло особенно сильно, и она обхватила себя руками. – Родители пытались… показывали их… они мне не разрешают их брать…
– Да, я помню, – согласилась Вероника.
– Они древние… ценные…
Прадед Вали, действительный тайный советник Николай Сергеевич Пенкин, был известнейшим в Москве археологом-любителем и большую часть своих доходов и свободного времени тратил на поиск и приобретение раритетов. Его личная коллекция, занимавшая три комнаты в огромной квартире Пенкиных на Покровке, славилась на всю Россию, а ведущие музеи мира считали за честь консультироваться у Николая Сергеевича. Семейное предание гласило, что был в этих комнатах особый шкаф, в котором тайный советник хранил совершенно уникальные, не имеющие аналогов раритеты. Революционные бури не пощадили ни заботливо собираемую коллекцию, ни ее обладателя. Пьяные матросы, проводившие обыск в квартире Пенкина, то ли в шутку, то ли всерьез сказали, что древностям этим место на помойке, поскольку все, что было до октябрьского переворота, Советская власть отменила как придуманное попами и политически вредное. На резонное замечание Николая Сергеевича, мол, зачем тогда вообще забирать коллекцию, ему был продемонстрирован внушительных размеров «маузер», а чтобы старик не «выпендривался», из этого же «маузера» была расстреляна редчайшая скифская статуэтка, созданная человеком за много веков до появления на Земле марксистов. О том, что было дальше, точных рассказов нет. То ли обезумевший от горя Николай Сергеевич сам набросился на коммунистов, то ли матросики решили не обременять себя лишней заботой и решить вопрос прямо на месте, но факт остается фактом: пожар на Покровке полыхал всю ночь. Николая Сергеевича марксисты пристрелили, как классово чуждый элемент, а его малолетнего сына спрятала кухарка. Она даже ухитрилась вытащить из огня кое-какие вещи: шкатулку с драгоценностями, принадлежавшими умершей еще в 1915 году супруге Николая Сергеевича, да семь бронзовых табличек, покрытых непонятными письменами. Драгоценности впоследствии проели, а вот таблички остались – спекулянты не соглашались менять хлеб на старую бронзу. Василий Андреевич, отец Вали, одно время обращался в различные музеи, пытаясь определить ценность раритетов, но ни в одном не смогли не то что расшифровать письмена, но даже внятно сказать, к какой цивилизации они относятся.
– Так что, – повторила Вероника, – дашь мне таблички?
– Пусть твой друг приедет сюда, – через силу ответила Валя. – Потом…
Вероника жестко усмехнулась и открыла сумочку:
– Ты не поверишь, подружка, что у меня есть.
Валя насторожилась, а затем широко улыбнулась:
– Болик!
Вероника вертела в пальцах дозу героина, купленную на родительские деньги у негров с Покрышкина.
– Дай! – Глаза Пенкиной вспыхнули. – Дай!
– Я купила его для тебя, Валя, – медленно произнесла Вероника. – Для тебя.
Для себя девушка купила «стим», четыре ампулы – больше у драгдилеров не было.
– Дай мне!
Вероника достала из сумочки еще два болика «геры» и одноразовый шприц.
– Это все для тебя, Валя. Но я надеялась, что ты поможешь мне с табличками.
– Дай мне «геру», сука! – почти заорала Пенкина.
– Таблички, тварь! – рявкнула в ответ Вероника. – Гони таблички!!
– А-а!! – Валя вскочила с дивана и бросилась в гостиную. Оттуда послышались звуки торопливого обыска.
– Все семь! – крикнула Вероника.
– Получай! – Вернувшаяся в комнату Валя швырнула на колени подруги бронзовые прямоугольники. – Подавись, сука!!
И, не дожидаясь разрешения, Пенкина стала торопливо распаковывать болик.
– Господи, это они! – Вероника сняла очки и внимательно вгляделась в древние письмена. Ее руки задрожали не слабее, чем у Вали.
«Печати у нас! Ты умница!»
– Передай своему археологу, – сквозь зубы процедила Пенкина, – что последний хмырь из музея сказал папе, будто письмена эти, скорее всего, древнефинские.
– Это азам, – прошептала Вероника, нежно поглаживая поверхность табличек.
Откуда к ней пришло это слово? Что оно означает?
«Ты вспомнишь…»
Отрывистые, похожие на руны знаки, изначально показавшиеся бессмысленным узором, легко сложились в слова: «Врата Нанна», «Северная Сторожевая Башня», «Восточная Сторожевая Башня»… Надписи были выполнены на азаме, языке настолько древнем, что стерлась даже память о тех, кто назвал этот язык «мертвым».
– Откуда я знаю азам?
«Ты вспомнишь…»
– Ты что-то сказала? – Валя оторвалась от приготовления наркотика и бросила взгляд на подругу: – Вероника, что у тебя с глазами?
«Проклятье!» Девушка совсем забыла вернуть на нос солнцезащитные очки, и теперь ошарашенная Пенкина разглядывала золотые глаза подруги.
– Классно, да?
– Что это? – Впечатление от глаз Вероники, лишенных зрачков, белков и радужной оболочки, оказалось настолько сильным, что Валя забыла даже о героине.
– Это новые контактные линзы. – Вероника заставила себя непринужденно рассмеяться. – Купила, но показываться в них на улице пока не рискую.
– А зачем тогда надела? – резонно спросила Валя.
– Привыкаю.
Пенкина подошла поближе, зачарованно посмотрела в холодное золото, затем так же внимательно, словно только что увидела, осмотрела всю подругу: бритую голову, резко подведенные губы, какую-то новую, еще более уверенную, чем обычно, осанку.
– Мне кажется, ты изменилась.
– Еще нет. – Вероника улыбнулась. Небрежно, свысока. Кивнула на шприц: – «Гера» остывает.
– Да. – Валя вернулась к наркотику. – Когда ты отдашь таблички?
