Строитель (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

Увидев, что враги подошли ближе, многие защитники города вылезли на стену и вновь стали пускать стрелы в щиты. Бесполезно и порыв ветра как раз был, да и знал Емеля до куда долетит у них стрела.

Вжих, он натянул лук и прицелившись пустил стрелу в горизонт. Ещё четыре стрелы сорвались и улетели к городу. Там их не заметили. Пока… Ну, две всего стрелы попали в ворогов, остальные ушли с перелётом.

— Бей.

Дальше стреляли на полной скорости, нужно успеть побольше стрел выпустить прежде, чем брянцы поймут, что они дурни и уберутся с башен и стены. Точно дурни. Емеля успел четырнадцать стрел отправить, прежде чем стена опустела. На башнях тоже никого не было. Но вот там, он был уверен, большинство не сбежало, а полегло. Ещё до начала этого боя они с остальными стрельцами договорились, что сначала бьют по правой башне все вместе, потом по левой, ну, а дальше, как получится. Видел он, как люди на башнях валились. Удачная получилась охота.

Ну, а дальше случилось, то, на что, организовывая всё это, Емеля и надеялся. Через десяток минут ворота распахнулись и на них вылетел, подстёгивая коней отряд тяжеловооружённых дружинников. Десятка три.

Никуда бежать владимирцы не собирались. Они стали широкими горстями разбрасывать перед собой чеснок, а когда всадники приблизились на полторы сотни шагов стали стрелять по ним. И вдруг оказалось, что под прикрытием темноты в развалины посады пробрались все шесть десятков стрельцов. Стрелы полетели в дружинников со всех сторон. А тут ещё и лошади у них стали спотыкаться. Не прошло и пяти минут, как последний брянец слетел с лошади. И это несмотря на то, что, поняв, что они в очередной раз попали в засаду, брянцы попытались вернуться в город.

Не получилось.

— Что ж, давайте белое знамя, предложим им сдаться, — подозвал десятников Емеля.

Событие сорок пятое

Как определить лекарь перед тобой или мозгоклюй, что книжку Геродота прочитал и… Или Гиппократа? Один чёрт. Так как? Из личной беседы? Так некогда. Опять же языковой барьер. Арабским владеют у него теперь шесть человек. Это три каменщика, ладно, резчика по камню, и три ковровязальщицы. А вот русским они пока так себе владеют, на уровне простых понятий и использовать их в качестве толмачей на медицинские темы — глупость. Ну, профессор Виноградов трудностей не убоялся, попробовал. Попытка — не пытка? Хрена с два. Именно пытка и получилась. Тут нога и рука не с первого раза получалось понять, а уж про слепую кишку и говорить смешно.

Эта беседа до того Андрея Юрьевича разозлила, что он драконовские меры принял. Само не рассосалось. И метод глубокого погружения сработал на три с минусом. Все шестеро сирийцев выучили пару сотен обиходных слов и на этом метод работать перестал. Пришлось всех семерых сирийцев, пока каменорезчики не отправились в Червоноград, включая лекаря берберийского Закарию, на два часа загонять в класс кажный божий день, и Епифаний им русский преподавал. А потом отдельно для Закарии ещё и греческий с латынью.

А в остальное время мавр сам учил. Андрей Юрьевич велел всем горожанам Владимира привести детей семи — восьми лет к нему. Составили график и Закария всех их по несколько минут мучил, предлагая человека нарисовать, ну или лошадь, там, собаку. Из полутысячи пацанов в результате мавр выбрал десяток. Он бы может и больше отобрал, но Андрей Юрьевич ограничил его десятком. И вот теперь лекарь учит детей рисовать. Конечно, дорогущую бумагу им никто не давал, цветных карандашей просто в природе ещё не существует. Рисовали на пергаменте кусочками угля, а потом стирали это. Ещё упражнялись на покрашенной в чёрный цвет доске мелом.

Самому же Закарии, или как его переименовал отец Епифаний — Захарке, Андрей Юрьевич бумагу выдал. И уголёк тоже выдал. И велел нарисовать дочь Евфимию и жену Анну. Посмотрел потом на творение бербера и понял, что иконописцам, коими митрополит Афанасий гордится, до него сотни лет прогресса. Маски икон, статичные не выражающие никаких чувств на лицах святых и Иисуса с матерью, и живые лица его дивчуль, нарисованных Закарией — это два совершенно разных мира.

Профессор отнёс листы с портретами митрополиту и предложил организовать учёбу ещё и иконописцев. Услышал от того про канон. Плюнул и хотел было оставить идею сделать из них настоящих живописцев, но по дороге к двери кельи передумал.

— Владыко Афанасий, скажи мне, когда мое предложение не пошло на пользу державе нашей или церкви православной? Почему ты всегда упираешься? Что с тобой не так?

Митрополит губы поджал, обиделся, сопел, сопел, а потом всё же выдал.

— Ох, боязно мне, сыне, слишком много нового ты несёшь. Не верю я в то, что прочёл в книге всё это ромейской. Не может того быть в книге одной. Кто ты, князь? Не от дивола ли твои знания?

— Многие знания — многие печали. Опрыскай меня святой водой, дай крест поцеловать. Не диаволом я послан. Но и не мессия. Человек, в которого знания вложили, старых лишив. Уже раз десять с тобой владыко о сём говорили.

— Иконы…

— Иконы должны чувства вызывать. Сострадание. Веру. А мазня эта ничего в душе не рождает. И украшение окладами золотыми что даёт? Нужно ли богу золото? Ему чистая душа нужна. Что ты видишь, что чувствуешь вон, на портрет Аньки глядючи?

— Проказница…

— Вот. Видишь, как неверный этот суть уловил. Он великий мастер. Всё. Завтра чтобы иконописцы после завтрака все всемером к нему на учёбу пришли. Не придут, возьму гридней и силой приведу. Шучу, конечно, — наблюдая как вытянулась физиономия митрополита, прыснул Андрей Юрьевич, — Ваше Высокопреосвященство, учиться нужно всегда, до самой смерти. Неужели не хочется тебе, чтобы наши иконы на весь православный мир прославились. Чтобы за ними из Сербии, Болгарии, из самой Византии приезжали? Дай команду. Пусть приходят и учатся.

Несмотря на то, что Закария пока ни черта по-русски не понимал, Андрей Юрьевич решил провести над мавром эксперимент. Он взял и отвёл его в знахарке, что по его мнению была главная во Владимире, по крайней мере, так ему все говорили, мол, Марфа только сложных больных лечит. Сам он уже к ней ходил, нет, не лечиться. Так, посмотреть. Всё как и представлял себе, практически землянка этот институт фармацевтики. Пол земляной, засыпанный соломой. Пучки трав под потолком. Кринки всякие. И запах, как на сеновале с нотками полыни и пижмы.

Закария бабку проигнорировал. Трогал травы, нюхал пальцы и пучки. Заглянул под ворчание Марфы в черепки её и направился к выходу.

— Что думаешь? — через ковровщицу, что лучше всего освоила русский, обратился к берберу профессор.

— Она многие травы знает. Некоторые не знает.

— И всё?

— А что князь хочет услышать?

А на самом деле?

— Может каких трав не хватает, или там настойки из жаб? — развёл руками Андрей Юрьевич.

— От чего помогают жабы? — округлил глаза Закария.

— Вот и я хотел бы узнать. Ладно, всё, иди, у тебя сейчас урок рисования. Нарисуйте жаб.

Глава 16

Событие сорок шестое

— Венчается раб божий Александр к рабе божьей Катарине… — голос был хриплый и, кроме того, ещё и шепелявый. Отцу Фоме выбили пару зубов и губу нижнюю порвали паписты. Однако он ни за какие коврижки откладывать венчание не стал.

Сейчас они стояли с невестой перед алтарём в церкви городка Загор. Ну, так себе богатство. В смысле, не сильно понимал Санька папистов, что решили этим «СОБОРОМ» завладеть. Было бы что отбирать. Единственное достоинство этого сооружения, так это то, что оно каменное. А так больше на часовню похоже, чем на церковь. Маленькая и тесная. А ещё обшарпанная вся. Что извести нет, чтобы побелить? И внутри обшарпанная. Потоп что ли был? Фрески размыты и шелушатся. Бедно, видимо, люди в этом Загоре живут, что церковь у них в таком состоянии. И целый епископ приехал эту убогость забрать⁈ Или дело в десятине? Так вон как люди бедно одеты, и дома в городе глиняные, Санька осмотрел несколько таких. Из веток стены, просто глиной залеплены. Не все, конечно, есть из самана. Ну, так и там и там глина. Так хоть ровно бы облепили те прутья, а то как плюхнули комок глины, так и оставили.