Железом по белому (СИ) - Костин Константин Александрович
Майор подмигнул и встал:
— Ну что там, Ян?
— Отряд готов, господин майор.
— Ну что ж, мой юный друг, вам придется наслаждаться нашим гостеприимством еще некоторое время. Ян.
Вольфа совершенно негостеприимно сдернули с табурета и заломили руки за спину, связывая до боли знакомой веревкой.
3
И снова здравствуй, уже знакомая камера…
Юношу бросили на тот же самый матрас — Вольф сдержанно зашипел, ударившись покалеченной рукой о стену — после чего захлопнули дверь, оставив в полной темноте, со связанными руками.
Вольф перевернулся на бок и посмотрел в непроглядную тьму. Говорят, у узников от долгого сидения в темноте развивается очень острое зрение, настолько, что даже в полной темноте они могут ясно различать детали обстановки помещения. К сожалению, он просидел здесь не так долго — в историях об узниках что-то говорилось о двадцати годах — отчего не мог разглядеть ничего, кроме тонких полосок света, пробивающихся сквозь щели между дверью и косяком. Впрочем, и они были ненамного тоньше волоса, так что различить, что тут есть в этой камере, не представлялись возможным.
Хотя на что тут смотреть? Юноша мог поклясться, что здесь нет ни меча, который можно достать из ножен и перерезать лезвием веревки, ни других железяк с острыми краями — да и острых краев, сделанных из других материалов — ни бутылок, которые можно разбить, чтобы получить осколки, ни свечей, о пламя которых можно пережечь веревки, словом, решительно ничего из того, что герой приключенческого романа непременно обнаружил бы и использовал для побега.
Похоже, здешние тюремщики совершенно не интересуются литературой.
А бежать Вольфу нужно. Он — должен.
Потому что первое, что придет в голову юноше, под пытками предавшего — будем честными, это предательство — своих друзей, своих однополчан, свою страну, наконец, так вот, первое, что придет ему в голову — это побег. Бежать, чтобы предупредить о том, что план маленькой победоносной войны раскрыт и нужно что-то делать. Иначе маленькая война окажется победоносной совсем не для того, кто ее планировал.
Бежать, бежать, бежать…
Но сначала — веревки.
Вольф изогнул шею и нащупал щекой край погона. Повел головой так, чтобы ухватить погон ртом, подцепить зубами небольшой выступ — и осторожно вытянуть из погона узкую металлическую полоску с остро отточенными краями. Неслышно уронить ее на матрас, тихо, осторожно нашарить руками — и вот веревки с тихим скрипом поддаются лезвию. Одно за другим лопаются волокна, еще немного, еще…
Руки свободны.
Первый шаг на пути к свободе сделан.
Кто-то может сказать — какой в этом прок, если камера по-прежнему заперта, а ключей у тебя нет?
Все правильно. Ключей нет. Открыть камеру нельзя.
Значит, нужно подождать, когда ее откроют.
Глава 39
4
— Давай, поднимайсся, господин майор сказзал перевеззти тебя в другое мессто.
Ну что за невезение, с досадой подумал Вольф. Можно было немного подождать, и тогда его вывели бы и из камеры и из здания, причем сами и без всякого усилия с его, Вольфа, стороны. А сейчас — не получится. Один торопыга уже успел разрезать веревки, которыми был связан, так что спокойно выйти вместе с конвоиром — не получится, разрезанные веревки обязательно заметят.
Не зря отец всегда говорил: «Запомни, сынок, спешка нужна только в трех случаях: при ловле блох…». Остальные случаи отец никогда не называл, однако с возрастом Вольф и сам понял, что имелось в виду. А ведь здесь, в камере, ни блох, ни чужих жен не было, зачем, спрашивается, торопился?
Ничего не поделаешь, придется действовать немедленно.
Солдат — кажется, тот самый Ян, который задолжал Вольфу мизинец, в темноте было видно плохо — ухватил прижавшегося к стене мальчишку, вздернул на ноги…
Солдат еще успел удивиться тому, что в этот раз безвольное тело запуганного юнца качнулось как-то не так, как в прошлые разы, как-то не так двинулись плечи, как-то слишком свободно шевельнулись руки…
Боль тоже успел почувствовать.
А потом для него наступила темнота.
Нет, Вольф не убил конвоира. Несмотря не все уроки школы Черной сотни, он до сих пор не очень уверенно владел кулаками (да и из пистолетов стрелял средне), не настолько уверенно, чтобы одним ударом убить человека.
А вот вырубить — мог.
Конечно, у него была заостренная стальная пластина, но убить ее человека… Можно, конечно, но очень неудобно.
Склонившись над бесчувственным солдатом, Вольф, держа в руке пойманный на лету фонарь, тщательно обшарил карманы жертвы, переместив в свои найденный кошелек, кисет табака, короткую трубку… Потом он снял с пояса револьвер и длинный кинжал.
Наполовину достал его из ножен, коротко глянул на волнистое лезвие, потом поднес светильник к лицу…
Ян.
Нет, Вольф, несмотря на то, что держал в руках кинжал, не убил солдата. Он расстегнул пуговицы мундира, снял его, надел на себя…
И только потом убил.
5
Стоявший в коридоре солдат — да, господин майор уехал, но кабинет-то остался — поначалу не отреагировал на появившегося из-за угла человека в знакомом оранжевом мундире. В конце концов, в коридорах бывшей тюрьмы Гебонден Слаф, в которой разместили «Рыжих драгунов», оранжевый мундир был примелькавшимся зрелищем.
Поначалу не отреагировал. А потом — не успел.
6
Вольф толкнул дверь в до боли в бывшем мизинце знакомый кабинет. Заперто. Толкнул еще раз, потом потянул на себя… Нет, все же заперто.
Плохо.
Тело-то надо бы спрятать. Впрочем, прятать его уже поздно: из-под него уже вытекла темная лужа, которую — в отличие от трупа — нельзя затащить в пустое помещение. Да и мыть полы тоже странновато.
Что ж… Придется выходить отсюда, ничего не пряча.
Через пятнадцать минут и шесть трупов Вольф вышел на улицу.
7
Плюх!
— Что это вы там высматривате?!
Егерь, пусть сейчас и одетый крестьянином, все равно был егерем. И помнил приказ своего командира — никого не подпускать к колодцу.
Предположительные отравители, заглядывавшие вниз темной и сырой глубины, выпрямились и оглянулись. А, так это же тот ученый со своим ассистентом, ботаник… или биолог… как там называются те, кто изучает всяких живых тварей? Эти двое тут уже пару дней крутятся. Вчера по болотам лазили, сегодня в поселке бродят.
— Высматриваем, как вы изволили выразиться, возможность утоления жажды, — скрипуче произнес профессор, высокий, как жердь и лысый, как бильярдный шар. Его помощник, широкоплечий детина, как всегда промолчал. Он вообще был не из разговорчивых.
— А что вы в колодец кинули?
Профессор посмотрел на егеря, на ассистента, заглянул в колодец:
— Лягушку.
— Какую еще лягушку?!
— Длина тела около трех дюймов, окрас — оливковый с переходом в красно-коричневый, на спине и боках — темные пятна, кожа обладает характерным мраморным окрасом…
— Чё? — ошарашено переспросил егерь, на ровном месте получивший лекцию об амфибиях.
— Типичная Rana temporaria, — вежливо пояснил профессор, — в просторечии — лягушка травяная.
— А… А… — егерь уже боялся что-то спрашивать, — А зачем вы ее в колодец бросили?
— К сожалению, этот любопытный экземпляр бросился в воду сам, чем крайне разочаровал меня, как биолога…
Так вот как эти сумасшедшие называются…
— …и науку в целом, ибо окончание месяца Мастера — слишком рано для пробуждения лягушек. Возможно, если бы мы исследовали этого самца, то смогли бы установить причину столь ранней активности, однако, как я уже заметил, данная Rana temporaria, отказалась служить торжеству науки и совершила бегство в глубины колодца, из которого мы, с моим помощником, как раз собирались утолить жажду…
Егерь снял шапку и вытер лоб:
— Вы бы лучше в дом какой постучались и попросили, — чуть жалобно произнес он, — Честное слово, вам не откажут.
— Пожалуй… — профессор задумчиво посмотрел на егеря, потом в колодец, — Пожалуй, мы последуем вашему совету. Я предпочитаю видеть любые экземпляры лягушек в спирту, а не в напитках.
