Сухих Анатолий - Текст ухватил себя за хвост
Но посоветовать вы сегодня мне пить пиво с друзьями просто физически не можете, потому что вы даже не знаете, будете вы этот бред когда-нибудь читать, или не будете.
Поэтому я сегодня всё равно буду пить пиво с друзьями и с воблой, хоть вы и не посоветовали. Это значит, что если я об этом буду горько сожалеть, то вы как бы ни причем. Это вы вообще хорошо устроились.
Вы как бы ни причем, буду я сожалеть, не буду я сожалеть. Да вы вообще-то это читаете? Или пиво пьёте? С друзьями и с воблой.
И вообще, какой сегодня день? Я с утра на календарь не посмотрел, потому что я вчера тоже пил пиво с друзьями и с воблой, поэтому какой сегодня день, я не знаю.
Но всё равно, пить пиво я вам не посоветую. Даже с друзьями. Даже с воблой.
***
Дачи были километрах в пятнадцати. Это если по прямой. Но по прямой никто и никогда не ходил. Дачники летом, как трудолюбивые муравьи, ковыряли землю, приколачивали доски и просто наслаждались красотами окружающей среды.
Грибов и ягод, а также всяких травок дикорастущих хватало в ближайшей окрестности, поэтому в дикую чащу никто и никогда даже и не пытался. Зимой же наоборот – никто и никогда на дачи не совался.
Жить тут никакой возможности не было, электричество на зиму отключалось. Снег заваливал дорогу, грейдеры не проходили, поэтому дачи стояли опустевшие, можно сказать брошенные. До весны.
Участок в начале перестройки был отведен трудовому коллективу секретного заводика, нарезали по 6 соток в болотистой местности, прогребли дорогу, протянули провода 6 киловольт от ближайшей подстанции.
В мутные девяностые пару раз охотники поживиться 'цветнинкой' находились, но поймали, вычислили их быстро, а потому и неповадно было – далеконько ближайшая деревня, а на трассе постов ДПС-ных понатыкано – трасса-то не простая, федеральная. Домишки дачные убогие, хлипкие – место не престижное, да и заводик тот загнулся уже, потому и пользовали дачи те в основном, у кого со средствами было… не очень.
***
Гвоздь в сапоге кошмарнее, чем вся фантазия у Гёте. Это потому, что своё кровное всегда доставляет больше страданий, чем какие-то непонятные абстракции. Нет, я, конечно, понимаю, что какие-то люди страдают, мучаются, гибнут, но это для меня, в общем-то, абстракция, а гвоздь в сапоге – вот он, родной.
На самом деле никакого гвоздя, разумеется, нет, у меня и сапогов-то нету, есть резиновые, рыбацкие, на всякий случай, чтобы были, но в них никаких гвоздей. Да я их и не ношу, один раз только и надевал, да и то можно было бы и не надевать, в смысле не пригодились.
А вот когда в телевизоре или по интернету сообщают о взрывах, о пожарах, и даже когда это всё показывают, срабатывает какая-то блокировка, которая как бы блокирует чужую боль, она кажется какой-то ненастоящей что ли, как бы придуманной, как в голливудских фильмах, она не становится своей болью, остаётся 'фантазией Гёте', гвоздь в сапоге которой всё равно кошмарнее.
***
Собрались ввосьмером. Рюкзаки получились почти неподъёмные – всё необходимое пришлось с собой загружать, включая банные принадлежности. Автобус в сумерках уже остановился у неприметного кустика, можно сказать в чистом поле, и дружная орава повыкидывала пожитки прямо в сугроб на обочине.
Шли молча, только девицы изредка повизгивали. Лыжню тропили по очереди, метров через двести меняясь, определяя направление по проводам, которые уже и видно-то не было. Фонарики на шапках, прямо как у шахтеров, света давали мало, только ближайшие кусты освещая, но минут через сорок забор увидели. А перед калиткой лыжи отстегнули и покидали рюкзаки в снег. Пришли.
Дрова, лопаты, лампы 'летучая мышь', – всё быстренько было найдено и пущено в дело, минут через десять и камин весело потрескивал, и банька топилась, пуская в звездное небо веселую струю дыма, и закуски по столу располагались в художественном беспорядке, перемежаясь с разнокалиберным хрусталём и батареей бутылок разной формы и содержания.
А еще через полчаса стало совсем тепло и очень весело – водочка обжигающе прокатывалась по пищеводам, огурчики похрустывали, общий тонус веселья быстро набирал необходимую кондицию.
***
Вот вы сейчас подумали, что сон разума порождает чудовищ. Вернее, подумал то я, а вы только прочитали, но могли и подумать, верно? Картина Дали сразу всплыла перед глазами. Это потому что такой мим существует. Он захватывает участок сознания и начинает еще других разных чудовищ создавать. Это уже не зависит, хотим мы этого или не хотим. В том случае, если мы эту самую картину видели, или хотя бы её репродукцию. Если вы этого не видели, то этот мим у вас как бы и не существует, но это вряд ли.
Тут есть еще один интересный аспект. Сознание иногда переходит в какое-то пограничное или измененное состояние. Я не рассматриваю крайних случаем, с алкоголем и наркотой, или когда по башке чем тяжелым треснут, я рассматриваю случай воздействия духовного, интеллектуального, что ли.
Это как когда выходишь из кинотеатра или концертного зала, как будто чем тяжелым по башке треснутый. И опять отбросим тяжелые клинические случаи с огромными децибелами и лазерными стробоскопами, которые специально трескают вас чем тяжелым по башке, это как раз не интересно и объяснимо.
Необъяснимо же когда, тогда гораздо интереснее. Интересно, когда художественное произведение, безобидный на первый взгляд стишок, картинка или песенка так по башке чем тяжелым трескают, что потом долго в себя прийти не можешь. Вернее уже никогда. Потому что ты, в смысле я, после этого стишка, картинки или песенки уже не такой, какой был до.
Ну, вы поняли. Вернее, вы тоже ничего не поняли, но вам это тоже знакомо, и поэтому мы говорим на одном языке. На русском. Потому что у иностранцев совсем другие пыльные мешки заготовлены, и они совсем не так по башке трескают.
Это только так говорится, что есть универсальные, в смысле общечеловеческие ценности. Я вообще-то так не думаю, в смысле я в этом не уверен, я уверен в другом.
Этот самый мим репликатор, который чем тяжелым трескает по башке в переносном, конечно, смысле, должен найти питательную среду. Чтобы размножиться и завладеть участком сознания, и кое-что там изменить. Что он там изменяет, я не знаю, но это действует, а иначе бы и никаких художественных произведений и не существовало.
***
Это носится в воздухе. Потому что это назрело. Даже прорвало. Квест. Бродилка. Кто может – играет. Кто не может – тоже играет. Что наша жизнь? – игра. Квест. Миссия выполнена. Гейм овер. В кино показывают про 'матрицу'.
В книжках пишут про 'матрицу'. Объективная и субъективная реальности даны нам в ощущения и поэтому не существуют на самом деле. Потому что никакого на самом деле просто нет. Виртуальные поэтессы пишут обалденные стихи. Потому что никаких виртуальных поэтесс на самом деле не существует. Потому что не существует никакого 'на самом деле'.
***
Макс дистанцировался от людского потока и остановился рядом с цветочницей. Взять, что ли скромный букетик? – говорят, девушкам цветы надо дарить, но как-то он еще не привык к своей новой роли.
– Бери, бери, правильно мыслишь, – Светка, вся такая воздушная, розовая материализовалась у него за спиной, – да не мне, дурашка, хозяевам вручим. Сейчас на метро и в музей, я же клятву дала тебя в люди вывести.
Неприметная дверь без вывески уныло скрипнув явила некое подобие гардероба. Света скинула куртку и двинулась к зеркалу, Макс нерешительно потоптался, разделся и, пристроив одежду на вешалку, огляделся.
– Улыбайся, нас снимают на видео, – Светка всунула ему в руку букет, и подхватив, направила к тяжелой массивной двери, – вручишь, когда щипну, вот так. – явственно продемонстрировала.
Странная заунывная мелодия звучала, казалось, отовсюду, полумрак, лампады, стены увешаны иконами в три ряда. Мрачная тень метнулась по полу, девица, выше и тоньше Светы, в темном глухом платье кинулась к ним с объятиями.
– Светка, задерживаешься! Правда никто и не торопится, так что знакомь давай со своим металлургом!!!
Шуму от девицы, весьма экспрессивной, даже где-то воинственной было много, щипок в задницу тоже был весьма чувствителен.
– Нинка, это Макс, Макс, это Нинка, всё, больше ничего не скажу.
Макс напустив на себя галантность, с полупоклоном протянул предназначенное и сказал строго: – Светка не щепайся, мы так не договаривались.
– Это старообрядческие, – кивнула Нинка на тёмные лики, – подробности в буклетике прочитаешь, пока проникайся.
Утянула Светку куда-то за колонну, и Макс остался один в мрачном полусклепе. Пахнет ладаном и лампадным угаром.
Суровые тёмные глаза на иконах, заунывная, тревожащая мелодия как-то странно подействовали на Макса и время остановилось. Макс переходит от стены к стене, в зале появляются какие-то люди, но он их как бы и не замечает, всё больше погружаясь в некое подобие транса. Религия тут, естественно, довлеет, но не такая, как в православном храме, Макс как-то отстоял пару раз службы, тоже впадая в некий транс, но тут всё кондовее, смурнее, тревожнее.
