Гарри Тертлдав - Флот вторжения
— Вряд ли все здесь так просто, — вырвалось у Бэгнолла. После трех лет войны с нацистами он не был склонен доверять чему-либо немецкому.
— Достаточно просто.
Хёккер взял из пачки, лежащей перед ним на столе, семь экземпляров каких-то бланков и вручил Эмбри, чтобы тот раздал остальным членам экипажа.
— Вам нужно лишь подписать вот это, и мы отправим вас домой.
Бланк, спешно напечатанный на самой дешевой бумаге, был озаглавлен: «ОБЕЩАНИЕ». Текст шел в два столбца, один на немецком, другой на английском языках. Английская часть представляла собой витиеватый юридический документ, подпорченный остававшимся кое-где немецким порядком слов. Но смущало не это, а обещание не воевать против Германии до тех пор, пока либо Лондон, либо — нет, не Берлин, но страна, столицей которой он когда-то был, — остаются в состоянии войны с ящерами.
— А что будет, если мы этого не подпишем? — спросил Бэгнолл.
Улыбка подполковника Хёккера тотчас улетучилась.
— Тогда сегодня вечером вы также сядете в поезд, но поедете отнюдь не в Кале.
— А если мы подпишем, но затем все равно будем воевать против вас, что тогда? — спросил Эмбри.
— В таком случае я бы настоятельно советовал вам не попадать в плен.
У Хёккера было слишком круглое и мягкое лицо, и он совсем не соответствовал приевшемуся по фильмам образу немецкого офицера. Он больше походил на баварского крестьянина, чем на прусского аристократа. Но угрозы, содержащейся в его голосе, хватило бы на трех кинематографических Гансов.
— Получали ли вы какие-либо сообщения от Королевских ВВС или правительства Ее Величества, разрешающие нам подписывать подобный документ? — спросил Эмбри.
— Нет, не получал, — ответил Хёккер. — Однако даю вам свое честное слово, что я достоверно знаю: подписавшие этот документ не подвергаются наказаниям на родине.
— Прошу вас, будьте столь любезны и дайте нам подтверждение в письменной форме, чтобы мы могли представить его своему начальству. Если оно окажется ложным, мы будем считать себя свободными от данного обещания, и в случае, если в результате вооруженных действий против вашей страны мы попадем в плен, к нам не будут применены соответствующие санкции.
— Ловко придумано, Кен! — восторженно прошептал Бэгнолл.
Хёккер обмакнул перо в чернильницу и стал быстро писать на обратной стороне еще одного бланка с «Обещанием». Закончив писать, он подал бумагу пилоту.
— Полагаю, это вас устроит, лейтенант? — Слово «лейтенант» он произнес именно так, как его привыкли произносить англичане.
Эмбри прочитал написанное. Прежде чем ответить, он передал бумагу Бэгноллу. В отличие от речи, почерк Хёккера был типично немецким, и бортинженеру пришлось расшифровывать слово за словом. Но, похоже, написанное соответствовало требованиям Эмбри. Бэгнолл передал бланк Элфу Уайту.
Немецкий подполковник терпеливо ждал, пока весь экипаж «ланкастера» прочтет документ.
— Итак, джентльмены? — спросил он, когда лист вернулся к Эмбри.
Пилот быстро посмотрел на каждого из своих товарищей. Никто не произнес ни слова. Эмбри вздохнул и вновь повернулся к Хёккеру
— Дайте мне перо. — Он размашисто подписал свое обещание. — Вот.
Хёккер поднял бровь:
— Вы недовольны этим соглашением?
— Да, недоволен, — честно признался Эмбри. — Если бы не ящеры, мы бы воевали друг с другом. Но они здесь, поэтому, что мне остается делать?
— Поверьте, лейтенант, я испытываю точно такие же чувства, — ответил немец. — Но у меня в Берлине была сестра и две племянницы. Поэтому я должен отложить на время воину с вами. Возможно, мы возобновим ее в более подходящий момент.
— Ковентри, — произнес Эмбри.
— По сравнению с Берлином, господа англичане, — вздохнул подполковник, — Ковентри кажется царапиной на коленке уличного шалуна.
Бэгнолл взял перо и написал свое имя на бланке.
— Каждому врагу — свое время, — сказал он. Остальные члены экипажа тоже подписали соглашение.
* * *Отряд пришельцев маршировал по главной улице концлагеря. Как и всякий, кто их видел, Лю Хань низко поклонилась им. Никто не знал, что может случиться, если пленные вдруг не окажут маленьким чешуйчатым дьяволам внешних знаков уважения. Никто и не хотел узнать об этом, а уж меньше всех — Лю Хань.
Когда отряд удалился, к Лю Хань подошел какой-то мужчина и что-то произнес. Она покачала головой:
— Извините, но я не понимаю вашего диалекта.
Должно быть, и он не понял ее слов, ибо лишь улыбнулся, развел руками и пошел дальше.
Женщина вздохнула. Здесь почти никто не говорил на ее диалекте, за исключением нескольких односельчан Лю, взятых вместе с нею. Чешуйчатые дьяволы побросали в свои лагеря людей со всего Китая: они либо не знали о различиях между китайцами, либо не желали их знать. Для немногих образованных людей, умеющих читать и писать, отсутствие общего диалекта не имело значения. Они разговаривали друг с другом с помощью бумаги и кисти, поскольку пользовались одинаковыми иероглифами.
Невежество дьяволов было столь огромным, что они даже поместили в лагерь нескольких японцев. Сейчас их не осталось ни одного. Некоторые покончили жизнь самоубийством, как и положено истинным самураям, другие были убиты китайцами.
Через две улицы от той, которую дьяволы патрулировали наиболее регулярно, появился рынок. Люди прибывали в лагерь лишь с тем, что было у них в руках, но вскоре они начали этим торговать. И почему бы мужчине, у которого есть золотое кольцо, или женщине с сумочкой, полной монет, не воспользоваться этим рынком? За считанные дни на рынке появились цыплята и даже поросята — неплохая добавка к рису, который скупо выдавали дьяволы.
На земле сидел лысый мужчина с тонкими усами. Напротив него лежала перевернутая соломенная шляпа. Внутри уютно устроились три небольших яйца. Увидев, что Лю Хань глядит на них, мужчина кивнул и заговорил с ней. Когда он увидел, что она не понимает, то попробовал другой диалект, затем третий. Наконец он дошел до диалекта, понятного Лю.
— Что дашь за них?
— Простите, но у меня ничего нет, — сказала Лю Хань.
В ее родной деревне с этих слов обычно начинали торговаться, и за таким занятием могла пройти большая часть утра. Здесь же, подумала Лю, эти слова — чистая правда. Ее муж и сын погибли от рук японцев. Ее деревня, разрушенная сначала восточными варварами, а затем маленькими дьяволами, исчезла навсегда.
Продавец яиц наклонил голову и улыбнулся вежливой улыбкой торговца:
— У хорошенькой женщины всегда есть кое-что, что она может дать. Тебе нужны яйца. Возможно, за них ты позволишь мне поглядеть на твое тело, а?
— Нет, — отрезала Лю Хань и зашагала прочь.
Лысый засмеялся ей вслед. Он был не первым на рынке, кто предлагал ей такое.
Она вернулась в палатку, в которой жила вместе с Юи Минем. Лекарь становился важной персоной в концлагере. Маленькие чешуйчатые дьяволы часто навещали его, чтобы научиться письменному китайскому языку и диалектам, на которых он говорил. Иногда он советовал им, как правильно поступить в том или ином случае. Часто дьяволы к нему прислушивались — именно это и делало его важной персоной. Если ей захочется яиц, у него достаточно влияния, чтобы достать их.
Лю Хань все равно жалела, что не поселилась с другими пленными из их деревни или вообще с незнакомыми людьми. Но они с Юи Минем вместе прилетели сюда во чреве удивительного летательного аппарата, доктор был частицей привычного мира в огромном непонятном океане жизни — и она согласилась. Прося ее об этом, лекарь краснел и бледнел. Теперь Юи Минь ее не стеснялся.
Лю откинула полог палатки. Ее приветствовало удивленное шипение.
— Извиняюсь, господин дьявол. Я не хотела вас потревожить, — быстро проговорила она.
Дьявол повернулся к Юи Миню, от урока которого его отвлекло появление женщины.
— Она говорить — что? — спросил он по-китайски с чудовищным акцентом.
— Она извиняется и говорит, что сожалеет о том, что побеспокоила вас.
Юи Минь был вынужден произнести это несколько раз, прежде чем маленький дьявол понял. Затем лекарь издал звук, напоминающий звук кипящей кастрюли.
— На вашем языке это надо говорить так? — спросил он, вновь переходя на китайский.
Чешуйчатый дьявол что-то прошипел в ответ. Урок языка продолжался еще некоторое время. Юи Минь и дьявол не обращали на Лю Хань ни малейшего внимания, словно она была спальной циновкой. Наконец маленький дьявол булькнул нечто, что должно было означать слова прощания, ибо он поднялся на свои когтистые лапы и выскользнул из палатки.
Юи Минь хлопнул ладонью по циновке. Лю Хань весьма неохотно уселась рядом с ним на то место, где только что сидел маленький чешуйчатый дьявол. Оно все еще было теплым, почти горячим: эти дьяволы оправдывали свое название, будучи более огненными существами, чем люди.
