Mихаил Ахманов - Тень Земли
Для Марии, юной танцовщицы из Сан-Ефросиньи, все эти факты являлись, божественным откровением, но Гилмору кое-что было известно – во всяком случае, о Пандусе и конфронтации между Украиной и Россией, возникшей в эпоху Исхода. Не потому, что он проводил архивные изыскания или рылся в исторических трудах – которых, кстати, не существовало. Для большинства жителей ФРБ история началась триста лет назад, в эпоху бегства и переселения из Европы; а после него главными верстовыми столбами являлись разборки, перевороты и путчи – Переделы, как называли их здесь. Помнилось, впрочем, что миллиарды землян отправились в звездные миры, забыв, с умыслом или случайно, о нескольких украинских областях – и там через двадцать лет разгорелась война.
Война, поражение, бегство…
Об этом Гилмор тоже знал.
Знал, что причиной спора между Украиной и Россией являлись Крым и юго-восточные украинские города, где треть населения была русской, а большая часть – русскоязычной; каждая из сторон желала перенести их на собственную планету, ибо планеты эти были разными: своя – у России, и своя – у Украины.
Знал, что конфликт тянулся до завершения Исхода: шли референдумы и тяжбы, переговоры и демонстрации, а временами – побоища, как случилось в Симферополе, Харькове и Донецке: там сражались Русская Дружина и громадяне, украинские националисты. Потом сфера помех накрыла Землю, и вопрос с космическим переселением был снят с повестки дня.
Знал, что к моменту блокировки межзвездной связи на спорных территориях было несколько станций Пандуса, а среди них – ряд особо мощных, укомплектованных интернациональным персоналом и предназначенных для перемещения городов. И еще он помнил о том, что на одной из них, в Харькове, трудился его предок, инженер из Далласа, штат Техас, – Питер Гилмор, не русский и не украинец, а чернокожий американец, безвинная жертва случая и обстоятельств. Громадяне в борьбе за власть резали всех и каждого, чужих и своих; русские, как слабейшая сторона, были более терпимы, и потому Питер Гилмор с кучкой соотечественников прибился к ним. Они не воевали на стороне Русской Дружины, Но когда война была закончена и проиграна, возвратились в Новый Свет – как беглецы, лишенные отчизны, вместе с караванами переселенцев, уходивших в море от крымских и одесских берегов.
На этом известное Майклу-Мигелю заканчивалось. Все остальные спутники Саймона знали намного меньше и, если не считать Марию, не проявляли склонности к истории и интереса к поучительным беседам. Обычно он уединялся с девушкой и Гилмором на берегу во время долгих дневных остановок, но случалось им толковать и на палубе – вполголоса, негромко, хоть Саймон не делал тайны из этих разговоров. Как-то раз Петр-Педро, доверив руль сыновьям, подошел, присел на теплые доски, послушал, переводя взгляд с Мигеля на Саймона, затем спросил:
– О чем трендите, мужики?
– Об Исходе, – откликнулся Саймон. Петр-Педро поскреб корявыми пальцами макушку:
– О каком таком исходе?
– Был такой великий Исход к звездам… Помолчав, капитан поднялся и произнес:
– Был, верно. Да кто о нем помнит теперь? Разве одни книгочеи. У нас ведь свой исход случился – когда драпали из Европ в Америки. И чего тогда не поделили? Что тут, что там – один черт…
Раскачиваясь на длинных ногах, он проследовал на корму и обругал Васко – велел, чтоб тот держался у берега, а не лез на стрежень, если не хочет поплавать прибитым к доске.
Гилмор невесело усмехнулся.
– Все мы здесь такие. Плывем по реке Вечности на плоту под названием Земля, без права остановки и пересадки. Триста лет плывем…
– Это переменится, – сказал Саймон, поглядывая на Марию. Она молчала; только подрагивали пушистые веера ресниц да тонкие пальцы мяли подол цветастого платья, – Переменится, – повторил он. – Скоро!
Майкл-Мигель погладил нагую грудь, исполосованную шрамами.
– Ты надеешься уничтожить передатчик, брат Рикардо? Это проклятое устройство на Луне, о котором ты говорил? Но как? Тебе пришлют что-нибудь подходящее? Оружие или космический корабль? Саймон покачал головой:
– Нет. Импульсный трансгрессор – это не Пандус, корабль не перешлешь. Надо искать здесь, на Земле. Искать и надеяться, Мигель. Мир велик!
– Мир мал, мой звездный брат, – этот мир, – уточнил Гилмор. – Горстка людей тут, кучка – там, а меж них – океаны и бесплодные континенты, изрытые кратерами… Что здесь найдешь?
– Может, на «Полтаве», или в ЦЕРУ, или в других местах…
– Может быть, на «Полтаве», – кивнул чернокожий учитель, – если ее не разобрали по винтику. Но в ЦЕРУ ты не отыщешь ничего. Там…
Он вдруг замолчал и потупился под пристальным взглядом Саймона.
– Что – там?
– Ничего, кроме разрухи и страха. Их теснит Байкальский Хурал, их города – в развалинах, население – в панике, их лидеры не могут договориться друг с другом…
«Странная осведомленность», – решил Саймон и поинтересовался:
– Откуда ты знаешь?
Но Майкл-Мигель, не ответив, лишь развел худыми руками и что-то невнятно забормотал. «Мертвые тени на мертвой Земле…» – послышалось Саймону.
Он отвернулся, лег на живот, пристроил подбородок в ладони и прикрыл глаза, оставив крохотную щелочку. Теперь он мог смотреть на Марию, мог любоваться девушкой – незаметно, как приникший к земле гепард глядит на яркую птицу-певуна, алую, с золотистой грудкой. Сейчас этот процесс созерцания казался Саймону гораздо более важным, значительным, чем разгадка тайн Майкла-Мигеля или даже вся его миссия; и в этот момент Земля представлялась ему не огромной западней, а мирным склоном Тисуйю-Амат, где он провожал солнце вместе с Чией.
Как давно это было! И как недавно…
Взмах пушистых ресниц… Локон, вьющийся на ветру… Солнечный луч, утонувший в ее глазах…
«Все повторяется, – подумал Саймон, – все повторяется, и ничего не проходит бесследно».
Девушка, не замечая, что за ней наблюдают, глядела на него и улыбалась.
***Тянулись часы и дни, баркас плыл по огромной реке, минуя немногочисленные городки и деревни, прячась у берегов, пересекая в темноте широкие озера-кратеры. Саймон заметил, что Кобелино все чаще подсаживается к Марии, тянет руки к ее коленям, заводит разговоры. Девушка отмалчивалась, пряталась в трюм, старалась держаться поближе к Саймону и Майклу-Мигелю. Учитель Кобелино не любил; для него мулат оставался все тем же огибаловским отморозком, которому случай и прихоть брата Рикардо сохранили жизнь.
Однажды, во время дневной стоянки, Кобелино опять пристроился к девушке, и Саймон разбил ему челюсть, пояснив, что не стоит зариться на хозяйское добро. Этот воспитательный акт явился весьма своевременным; теперь мулат обходил Марию за пять шагов, но временами взирал на нее с откровенной злобой.
В тот же день, ближе к вечеру, за ними погнался патрульный катер «торпед» – паровое суденышко, которое двигалось против течения порядком быстрее баркаса, так что уйти от погони не было никакой возможности. Петр-Педро, очевидно, уже прикидывал, как поплывет на доске вместе со своими сыновьями и пассажирами, но Саймон велел ему не тревожиться, спустить парус и лечь в дрейф, а когда катер приблизился, швырнул гранату. На мелководье у берега взрыв был особенно силен: вода, тина и песок взметнулись к небесам, перемешанные с деревянными и металлическими обломками, потом водяной столб опал, тяжелое затонуло, легкое уплыло, а съедобным занялись кайманы. Петр-Педро сплюнул за борт, Пашка выругался с явным облегчением, Кобелино разразился ликующими воплями. Филин одобрительно хмыкнул, а Дан и Васко, хозяйские сыновья, глядели теперь на Саймона точно так же, как смотрит пара щенков на матерого волкодава. В глазах их читались восхищение и безмерная преданность; они наконец обрели вождя, великого предводителя краснокожих, мечущего бомбы и убивающего врагов десятками.
Саймон, однако, был мрачен. На Тайяхате, в землях войны, он убивал, чтоб доказать свое превосходство, а в прочих местах – лишь в силу необходимости; смерть противника рассматривалась им как акт самозащиты, как воздаяние за совершенный грех или как превентивная мера, способная предохранить невинных от унижения и гибели. Но в любом случае это не являлось поводом для восторга. «Нормальной человеческой реакцией скорее должен быть страх. Возможно, отвращение», – размышлял он, посматривая на Гилмора и Марию.
Они не веселились, как остальная его команда, однако тоже ужаса не выказывали, Гилмор, взирая на пиршество кайманов, что-то шептал, молитву, проклятия или стихи, а девушка казалась печальной; глаза ее были опущены, брови сведены, у краешков губ залегли страдальческие морщинки. О чем она думала? О мешке, повисшем над темным озером? Об острых клыках рептилий, терзающих плоть? О муках расставания с жизнью? Но эта плоть, исходившая кровью в медленных струях Параны, была, по крайней мере, бесчувственной и мертвой, растерзанной взрывом, – не люди, а клочья мяса, бесформенные ошметки, кайманья пища.
