Вадим Проскурин - Мифриловый крест
На улице было относительно тепло, градуса три ниже нуля, но мела метель и это портило все удовольствие от прогулки. Кроме того, здесь, видимо, не принято расчищать улицы в снегопад, а брести по щиколотку в снегу тоже не очень приятно. Тем не менее, холодный зимний воздух чуть-чуть успокоил мои разгоряченные мозги.
- Слушай, Татьяна, - сказал я, - я ведь теперь один из монахов, правильно? А жалование какое-нибудь мне полагается?
- Разве ты не знаешь? - удивилась Татьяна. - В монастыре деньги не в ходу.
- А здесь? Если я захочу что-нибудь купить в городе?
- Ты можешь попросить денег у духовного отца.
- Мой духовный отец - Дмитрий?
- Кто тебя рукоположил, тот и есть духовный отец.
- А сколько денег я могу попросить?
- В пределах разумного. Если сумма удивит духовного отца, он имеет право спросить, зачем тебе деньги. Но так бывает только в исключительных случаях, ну, если ты захочешь купить орловского жеребца или, там, яйцо Фаберже. Если попросишь тысячу-другую на карманные расходы, никто и спрашивать ничего не будет.
- А Дмитрий откуда возьмет деньги?
- Он владыка, он имеет доступ к монастырской казне. Если бы твой духовный отец был в меньшем чине, он попросил бы денег у своего духовного отца. Ну и так далее.
Как там говорили коммунисты? От каждого по способностям, каждому по потребностям, так вроде? Оригинальная реализация этого принципа.
- Знаешь, Татьяна, - начал я, - мне неудобно тебя просить…
- Хочешь купить что-нибудь? - Татьяна мгновенно поняла мою мысль. - Тебе не нужно стесняться, постарайся понять, что мирские заботы остались в мире, тебе больше не нужно беспокоиться о деньгах. Деньги - грязь общества, это как масло, которым смазывают механизмы, оно гадкое, но без него ничего не крутится. Для обывателей деньги очень важны, но для нас, слуг господа, это просто мелочь, недостойная упоминания. Ты больше не принадлежишь большому миру, Алексей.
- Я Сергей!
- Ты Алексей. Грешно противиться божьему промыслу. Господь нарек тебя новым именем…
- Это не господь нарек, это Дмитрий!
- Владыка Дмитрий исполнял волю господа. Все, что делается священником в рамках служебных обязанностей, делается по воле господней.
- А если священник совершает преступление?
- Тогда по божьему попущению. Короче, Алексей, не грузись, и скажи, что тебе нужно. Или, лучше… - Татьяна засунула руку под пальто и вытащила пачку мятых ассигнаций. Не считая, она отделила половину и передала мне.
Интересные здесь деньги… На сторублевой купюра был изображен мужик в рясе и меховой шапке, мужик указывал вытянутой рукой куда-то вперед, а на его лице было серьезно-возвышенное выражение.
- Это что за хмырь? - поинтересовался я.
- Сергий Радонежский.
- А где покойники?
- Они здесь не показаны. Икона должна вызывать благоговение, а не страх.
- Это - икона?
- Ну да. А что?
- Разве иконы не пишутся… как бы это сказать… ну, лица такие вытянутые, глаза большие, все краски красно-коричневые…
- Это византийский канон, - рассмеялась Татьяна, - его отменил еще святой Никон. Современные иконы гораздо красивее. Разве тебе не понравилось купание Сусанны?
- Какое еще купание Сусанны?
- Ну над твоей кроватью икона висит.
- Это - икона?!
- Да. А что?
- Ничего. Икона… твою мать!
На полтиннике красовался узнаваемый в любом облачении Петр Первый. Здесь он был облачен в мушкетерский плащ, под которым сверкала кираса, а в руке у него была нехилая сабля, которой он указывал куда-то вдаль. Рядом был изображен большой парусный корабль, на заднем плане маршировала армия. На червонце присутствовал Успенский собор в Кремле, а на рубле - дымящие трубы каких-то заводов.
- Где бы тут табачком разжиться? - поинтересовался я у Татьяны.
Татьяна скорчила раздосадованную гримаску, похоже, ей не нравятся курящие мужчины. Но она не стала протестовать, а просто сказала:
- Пойдем.
И мы направились к центру города.
Эта Москва совершенно не похожа на ту Москву, к которой я привык. Ни одного автомобиля, ни одного рекламного щита, на вывесках магазинов ни одной буквы, только картинки. И ни один дом не превышает четырех этажей в высоту. Людей на улицах совсем немного, они никуда не спешат, они спокойны и улыбчивы, почти все прохожие приветствуют нас поклоном, трое прошедших мимо курсантов, или как они здесь называются, отдали мне честь. Я не знал, как отвечать на это приветствие и просто кивнул, оказалось, что так и нужно делать.
Татьяна указала мне вывеску с изображением дымящейся трубки, мы вошли внутрь и после непродолжительной торговли я разжился блоком сигарет без фильтра под знакомым названием "Дымок". Это был совсем не тот "Дымок", который я курил в армии, этот "Дымок" скорее напоминает "Кэмел", только без фильтра. Жалко, что сигареты с фильтром тут не делают.
Татьяна сказала, что папиросы и сигареты курят только простолюдины, а уважающие себя люди курят либо трубки, либо сигары, либо вообще не курят. Я ответил на это, что буду курить то, что привык, а на то, что обо мне подумают люди, мне наплевать. Татьяна сказала, что не следует пренебрегать общественным мнением, потому что этим я роняю достоинство священника. Я возразил, что никого не просил делать меня священником. Татьяна вздохнула и сказала, что мне еще многому предстоит научиться. Я промолчал.
Мы долго гуляли по заснеженной Москве, мы перешли Москву-реку по Большому Каменному мосту, дошли до Кремля и вошли внутрь. В этом мире Кремль тоже является резиденцией государя, но не закрыт для посещения посторонними лицами. Мы прогулялись по Соборной площади, мимо прошел какой-то мужик в роскошной собольей шубе, и Татьяна сказала, что это великий князь Кирилл, дядя императора и председатель Государевой Думы. Мда, в моем родном мире Селезнева так просто на улице не встретишь.
- А что, террористов у вас не бывает? - спросил я.
- Кого?
- Ну… если убить какого-нибудь высокого чиновника, это вызовет беспорядок в соответствующей конторе, хотя бы временный… вы же, вроде, с кем-то воюете?
- С Католической Антантой. Да, у них есть террористы, и у нас тоже, только какой дурак будет убивать государственного чиновника? Какая от этого польза? Вот епископа или, прости господи, митрополита - совсем другое дело, но высшие иерархи на улице без охраны не показываются.
- На самом деле вся власть принадлежит Церкви?
- Ну… не вся власть и не одной только Церкви, император у нас не совсем уж декоративная фигура, но… в общем, ты прав.
- Понятно… Всем правят церковники, они построили для себя коммунизм, а народ живет сам по себе, в нищете и невежестве.
- Осторожно, Алексей! Ты впадаешь в ересь. Нельзя дать счастье всем, есть люди, недостойные счастья.
- А кто решает, кто достоин, а кто нет?
- Те, кого выбрал господь.
- А кого он выбрал? И как?
- Хватит, Алексей! Это ересь! Я больше не хочу говорить об этом.
Но меня уже несло.
- Ты считаешь, что все, что творится вокруг - нормально? Что людям запрещено учиться грамоте без церковного благословения - это нормально?
- Грамотный человек может случайно обрести слово.
- Что люди пресмыкаются перед священниками?
- Если моська не пресмыкается, она кусает.
- Что за убийство священника вырезают всю деревню?
- Иначе слишком многие хватались бы за нож просто из зависти.
- Все это нормально?
- А чего ты хочешь? Чтобы каждый полоумный смерд мог сотворять драконов? Ты понимаешь, что в этом случае в мире не останется места для людей?
- Не передергивай! Я хочу, чтобы человек перестал быть игрушкой в руках священников! Ты знаешь, что такое права человека?
- Не знаю. Что это?
- Каждый человек имеет право на жизнь, на труд и отдых, на свободу слова и совести, каждый может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой.
- Это закон твоего мира?
- Да.
- У вас нет смертной казни?
- Ну… в общем, есть.
- Тогда что означает право на жизнь?
- Что нельзя лишать жизни просто так, потому что этого захотелось.
- Христос говорил то же самое, этот закон свято чтится у нас.
- Но Дмитрий убил тюремного стража на моих глазах! Он наложил на него заклятье, тот стал полупрозрачным и…
- Наложение призрачности не убивает. Это слово можно отменить, это, конечно, труднее, чем наложить чары, но это возможно. А что, тот стражник умер?
- Умер.
- Отчего?
- Ну… на самом деле это я его убил. Я ударил его и он прямо-таки развалился на куски.
- Призраки очень хрупки. Подожди! Стража убил ты, а говоришь, что это сделал Дмитрий!
