Сергей Самаров - Резервация разума
Вообще американский спецназ ни на что не годится – эту истину я давно уже слышал, а теперь и сам в ней убедился. Раньше мне на совместных учениях рассказывал это командир группы иранского спецназа, которому доводилось в молодости с «матрасниками» сталкиваться. У них просто в голове не укладывается, как это кто-то может рискнуть против них выступить. Это же все равно, думают, что со спортивной рапирой против танка. Потому и ко мне так отнеслись, со своей высоты. Ну, не сняли у меня с головы шлем – это ладно. Они же не знают, что шлем этот – инструмент квантовой связи, не говоря уже о другом. А, если я даже скажу им это, они, скорее всего, и не поймут, что это такое, поскольку они не люди науки, а профессиональные вояки, как я, сам этого не понимающий. Но не сняли, и хорошо, я и говорить ничего не буду. Но вот обыскать меня основательно они должны были бы даже при всей своей самоуверенности и самонадеянности. Вдруг, у меня оружие какое-то есть, а оно же в действительности есть у меня. Пистолет в поясной кобуре на спине, прикрытый спинным противопульным бронекерамическим модулем, частью бронежилета, универсальный нож разведчика под самим бронежилетом спереди, гранаты в кармашках. Этого мне хватило бы, чтобы расправиться со всеми пятерыми, да и в палаточный лагерь можно было бы наведаться, чтобы остальных потихоньку уничтожить. Но в палаточном лагере мне уже делать было нечего. Если бы меня захватили раньше осмотра штабной палатки, пришлось бы возвращаться. А теперь уже – нет, а там работу сделал. И осталось только ждать, когда начнут работать старший лейтенант Епиханцев и ефрейтор Ассонов. Чтобы для меня это не стало неожиданностью, я вспомнил в подробностях карту, и определил место, где они начнут стрелять. И в расчетах не ошибся. Снайперы и тот и другой оказались опытными, стреляли, как я предположил, общаясь друг с другом по связи. Обычно кто-то один сообщает другому, что выстрел следует производить на счет «три» или «пять». Счет каждый ведет про себя. Время счета короткое, поэтому «разбега» по выстрелам не происходит. Секунды счета у всех обычно почти равны. «Разбег» может произойти, если считают до, предположим, сотни. Тогда разница может составлять до пяти секунд. Здесь такого не произошло. Просто не было времени для накопление ошибок. Мое ухо легко уловило два коротких жестких звука – крупнокалиберные пули пробили бронежилеты. И очень быстро, почти сразу, последовал третий звук. Стволы автоматических карабинов уже не толкали меня угрожающе в спину. И вообще не могли мне угрожать, поскольку крупнокалиберная пуля никогда не оставляет раненых. А если попадает в руку или в ногу, то сразу отрывает ее, и человек умирает от стремительно потери крови. Правда, имеет возможность поднять криком тревогу. Но мои снайперы не стреляли в конечности, хотя, конечно, дистанция стрельбы у ефрейтора Ассонова была архисложная. Более двух километров, даже ближе к трем. Дистанция, с которой он никогда раньше не стрелял. И у меня были опасения, что Валентин может промахнуться. Но он не промахнулся, хотя стрелял сбоку, по сути дела, в профиль идущему «матрасному» спецназовцу. Здесь была и другая сложность для снайперов. Крупнокалиберная пуля в состоянии пробить и переднюю, и заднюю стенки бронежилета, пробить тело, выйти, и попасть в кого-то, кто находится рядом. При этом сопротивление, которое оказывает бронежилет, порой существенно меняет траекторию полета пули, которая может на остаточной скорости угодить и в меня. Приятных мгновений это мне не обещало. Снайперы знали о такой способности своих пуль лучше меня. Наверняка, и тому, и другому, доводилось стрелять по группам, и они видели, как одна пуля поражает несколько человек – двоих, а то и троих, но, чаще всего, не стоящих на одной линии. В этом и была опасность для меня. Но, видимо, снайперы уважительно старались меня сберечь, и тщательно контролировали направление полета пули, выверяли угол.
Я на звук попадания пуль в бронежилет отреагировал. Отреагировал и «матрасный» сержант, но по-своему:
– Quiet there! Not to make noise[20], – бросил он фразу через плечо, почти не оборачиваясь.
Может быть, и шум от падения тел услышал, потому и среагировал.
– Yes, sir[21], – ответил я, как полагается по американскому уставу.
Сержант услышал мои слова, и чужой голос одновременно с тем, как пуля пробила бронежилет на грузинском пограничнике. Он обернулся резко, посмотрел на меня прямо, но со злым испугом. В этом взгляде было понимание ситуации, хотя предположить, что стреляли с другой стороны границы, сержант, конечно, не мог. Дистанция казалась невероятной.
– Feed you, sir? – спросил я.
И сразу ударил его хай-киком в ухо. Этого удара хватило, чтобы сержант свалился без сознания. И сразу захрапел, перейдя из нокаута в сон. Это случается порой, хотя и редко. Но такой переход говорил о крепком здоровье сержанта американского спецназа. От удивления и неожиданности он не сумел даже простой блок поставить, не сумел даже руку поднять, чтобы удар смягчить. Хотя в руке у него был автоматический карабин, который мог бы стать хорошей защитой от хай-кика. О такую защиту можно и ногу сломать.
Я тут же поднял над головой обе руки, и через шлем обратился к снайперам:
– Ассонов! Епиханцев! Кто сможет пулей наручники разбить?
– Я не рискну. – признался Ассонов. – Дистанция опасная. Могу в руку попасть.
– Я бы рискнул, – сказал командир снайперского взвода погранотряда, – но боюсь, что моя пуля вместе с наручниками и руки оторвет.
– Да, так слишком рискованно, – согласился я отказаться от эффективного метода своего освобождения, перейдя к простому и банальному, вернулся на пару шагов к убитому пулей снайпера «матрасному» спецназовцу, нашел у него на поясе футляр для наручников, на футляре маленький кармашек, а в кармашке ключ. Для легкого открывания замка у меня откровенно не хватало длины немузыкальных пальцев, но все же я умудрился наручники снять, хотя и далось это не без боли в руках.
Я подошел к сержанту, наклонился над храпящим человеком, и обратился мысленно к своему квантовому киберкомпьютеру:
– Как у него со здоровьем?
– Спит, кошмары видит. Кажется, его бьют сильно. И руками, и ногами…
– Можешь наслать на него еще один кошмар?
– Могу внушить. Какой?
– Внуши ему, что над ним склонился ктарх. Склонился и улыбается всеми своими острыми зубами. Сможешь?
– Легко. Только это будет не кошмар. Ктархи – красивые… В отличие от людей… – высказал он свое обиженное мнение. Сработала, видимо, заложенная в него программа.
– Сделай, – я не стал спорить о его понятии красоты. Помню, еще в школе, наш учитель физики говаривал, что если бы в ходе эволюции нос у человека вырос на затылке, люди к этому привыкли бы, и считали необыкновенно красивым. Наверное, он был прав, и мнение квантового киберкомпьютера полностью это подтверждало.
И сам я снова склонился над сержантом. Он закрылся от меня руками, не открывая глаз. А когда все же открыл их, в глазах был неприкрытый веками испуг. Но испугал его явно не человек, не я, то есть, поскольку плескать ему в глаза соляной кислотой я не собирался. Это я понял быстро. Испуг был вызван посланным квантовым киберкомпьютером образом ктарха, который был для сержантам страшнее соляной кислоты. Я сам уже испытывал точно такое же чувство, только в другой ситуации, и потому понять состояние сержанта был в состоянии.
– А теперь отвечай на мои вопросы, – требовательно сказал я, выдавливая из себя басовитость, которая вообще-то никогда не была мне присуща. Но мне очень уж хотелось говорить так же солидно, как говорил адмирал ктархов Гжнан, сын Амороссэ. – Слушаешь?
Я не подумал о том, чтобы разговаривать на английском языке, и спрашивал по-русски. И он на том же языке мне ответил, хотя с заметным непонятным мне акцентом:
– Слушаю, сэр.
– Кто ты такой? Откуда ты русский язык знаешь?
– Я родился и вырос в Грузии. В детстве еще уехал в Штаты с родителями. Там получили гражданство. Меня потому и послали сюда, посчитали, что я знаю обстановку. Но кто ее сейчас может знать!
Это был откровенный намек на то, что меня он посчитал ктархом, только принявшим временно понятный ему образ. Я возражать и представляться не стал. Мне и так было приятно. Но понял я и то, что его акцент – это смесь двух акцентов, грузинского и американского. Это, впрочем, не мешало мне его понимать правильно.
– Где тело погибшего в скутере ктарха Прсжнана, сына Матомоссэ? – я умышленно задавал вопрос так, чтобы он рассеивал свое внимание. Сержант не знал, кто такие ктархи. Не мог он знать и имени того ктарха, который погиб. Но, когда у человека рассеяно внимание, он отвечает обычно более честно, не сразу соображая, что от него хотят. Именно с этой целью во время допросов задержанных пугают всеми возможными карами – чтобы внимание рассеять, именно с этой целью задают совершенно не имеющие к делу отношения вопросы, хоть о погоде, хоть спрашивают про дорогу в туалет.
