Павел Марушкин - Властелин знаков (Лексикон)
— Я готов разыскивать Инкогнито хоть сутками напролет… Особенно если вам удастся договориться с моим редактором! — Мюррей нервно рассмеялся. — Знали бы вы, что это за тип! Одна удачная статья — и он вцепляется в вас бульдогом, требуя еще и еще! Представляете, Сильвио, он буквально вынудил меня отправиться на охоту за сенсацией! Так что теперь я не сплю по ночам, как подобает добропорядочным гражданам, а шляюсь в районе доков, стискивая в руке свою верную трость!
— Что же вы там ищете?
— Опаляющих призраков, будь они неладны! Я же вам рассказывал. Эта статья наделала много шуму, «Курьер» завалили письмами. Оказывается, привидения мерещатся нашим согражданам чуть ли не на каждом шагу! Дошло до того, что компания кембриджских оболтусов заявила о намерении поймать пресловутого призрака во имя процветания науки и торжества университетской мысли.
— М-да… За этой суетой все как-то подзабыли главное: погибшие люди вполне реальны, — задумчиво проговорил Фальконе.
Мюррей слегка покраснел.
— Уверяю вас, сэр, я ни на минуту не забывал об этом!
— Я не имел в виду вас, Джек. Кстати, каков ваш распорядок на ближайшее время?
— Ну-у, сейчас я провожу вас до дома, потом поймаю кеб и поеду к себе, дописывать некролог полковника. Потом лягу спать — этой ночью я совершенно определенно не отправлюсь на поиски приключений, будьте спокойны! Ну, а с утра — как обычно, в редакцию.
— Неплохо. Значит, ближайшие шесть-семь часов мой посыльный сможет застать вас дома?
— Да, разумеется. Но неужели вы полагаете, что события будут развиваться так быстро?
— Не исключаю, что мне придется самым бессовестным образом вырвать вас из объятий Морфея! — вздохнул Сильвио.
* * *Снега все же пришли на землю Альбиона. Циклон пригнал пухлые облака и превратил всю южную часть острова в сказочную страну — правда, всего на пару часов. Фабричные дымы, копоть очагов и паровых экипажей оседали на скатах крыш, марая пушистое белое покрывало — и вскоре оно начало подтаивать. Вода струилась по грязноватым сосулькам на водостоках, смешивалась с песком и конским навозом в сточных канавах, убегала в канализационные коллекторы. Лишь здесь, на свалке, снежный покров оставался почти нетронутым, из-за чего груды мусора казались просто холмами, по странной прихоти судьбы не тронутыми влиянием цивилизации.
Пикты снег не любили. Их жилища — жалкие лачуги, а то и настоящие норы, скрытые под многолетними напластованиями мусора, кое-как укрывали от непогоды, но почти не защищали от холода. «Хуже морозов здесь — только жара! — поделился Мусорная Голова. — Летом бывают дни, когда дышать совершенно невозможно, а еще в жаркую погоду быстро расползается всякая зараза». Гостям повезло: в его жилище, крышей которому служила облезлая крышка рояля, а стенами — обломки мебели, бутылки, глина и прочий сор, помещалась крохотная печурка, сложенная из нескольких кирпичей. Дымила она нещадно — впрочем, учитывая, чем ее топили, ничего удивительного в этом не было. По общему молчаливому согласию, в самом теплом углу уложили Потапа. Медведя лихорадило: он лежал, свернувшись калачиком, словно огромный щенок, и трясся мелкой дрожью. Были тому виной раны, подземные миазмы или долгий путь, сказать трудно; Ласка лишь надеялась, что нагноения не произойдет: медикаментов у нее не было, перевязочных материалов — тоже, и взять их было неоткуда. Разве что попросить хозяина. Но чистоплотность пиктов вызывала у девушки сильные сомнения. «В крайнем случае, постираю бинты. Если только удастся найти поблизости чистую воду. Но ведь их еще и высушить где-то надо! Да уж, проблема…» Мусорная Голова вскоре покинул своих гостей: места в лачуге оставалось так мало, что вчетвером там было просто не повернуться.
Уходили они в спешке, и экипироваться должным образом для бродячей жизни не удалось. По какому-то наитию девушка переоделась в тряпье, которое она носила в бытность «мальчишкой-механиком». Решение это оказалось как нельзя более верным: подумать страшно, во что превратилось бы нарядное платье «графини Воронцовой» после путешествия по подземельям!
— Поговорим? — предложила Ласка, после того как пикт удалился.
Озорник убрал свисавшие на лицо волосы, улыбнулся.
— Вопрос в том, с чего начать… Объяснять мне придется многое, как ни крути.
— Начни с твоего жуткого глаза. «Просто стекляшка», значит, да?! — Девушка, сама того не желая, начала заводиться.
— Ну, а что еще я мог сказать? — пожал плечами Озорник. — К тому же не забывай: когда мы встретились, у меня не было ровным счетом никаких причин доверять тебе. Это тайна, знаешь ли… И довольно страшная тайна.
— Так что же это такое — там, в твоем глазу?
— Помнишь, что я рассказывал тебе о Лексиконе?
— Машина, способная… — девушка криво улыбнулась, — изменить мир, да?
— Не просто машина, все несколько сложнее… В определенном смысле это книга, скрижаль, вместилище информации. Словарь. Словарь, каждое слово которого представляет собой невероятно могущественное заклинание. Слова эти составлены из… значений, что ли… Понимаешь, в ныне существующих языках просто нет терминов, способных адекватно описать то, о чем я говорю. Каждый такой знак — сам по себе энергетический сгусток чудовищной мощи, и одновременно — мировая константа, и притом еще — овеществленная математическая абстракция. Даже один-единственный символ способен внести коррективы в мироздание — правда, весьма ограниченные во времени и пространстве.
— Значит, в твоей глазнице…
— Да, ты все поняла правильно. Там сокрыт ключ к Лексикону; частица, родственная заключенным в нем энергиям. Древние создатели этой вещи позаботились о том, чтобы воспользоваться ей мог не каждый. Взаимодействовать с книгой, читать ее способен только избранник.
— Древние создатели? Помнится, раньше ты говорил чуть ли не о Господе…
— Вопрос терминологии. Полагаю, Лексикон — порождение цивилизаций минувшего, давно исчезнувших из нашего мира. Их силы и возможности были столь велики, что сравнение с божественной сутью — не слишком большой грех против истины.
Снаружи доносились крики чаек, в углу постукивала капель: идущее от печурки тепло нагрело фанерную крышу, и снег начал подтаивать, протекая внутрь жилища. Потап тяжело вздохнул. Девушка с беспокойством глянула на медведя: лихорадка вроде бы отступила, по крайней мере, он уже не дрожал так сильно, как несколько минут назад. Ласка осторожно перешагнула когтистую лапу и подкинула в печку топлива: пригоршню щепок и пук соломы. Пламя яростно затрещало, рой искр устремился вверх по трубе — их было видно сквозь многочисленные дырочки в прогоревшей жести.
— Как тебя зовут? Я имею в виду по-настоящему? — спросила девушка.
— Хочешь сказать, как меня звали раньше? Лев…
Лев Осокин. — Озорник задумчиво улыбнулся. — Эта история… Все началось двадцать лет назад. Мне было столько же, сколько тебе сейчас; я был молод, полон сил и великих замыслов — как и подобает юнцу, чья мечта вот-вот исполнится. Скажи мне, что бы чувствовала ты, отправляясь в самое сердце Азии в составе экспедиции, руководимой знаменитым на весь мир географом?
— Ну-у… — Ласка невольно улыбнулась. — Наверное, это было бы здорово.
— Не то слово! Знаешь, я до сих пор помню каждый из тех восхитительных дней. Тяжко навьюченные лошади, люди в косматых треухах, жухлая трава и каменистые тропы под ногами… А впереди, словно прекрасный сон, ультрамариновые плато — и заснеженные вершины гор, розовеющие в лучах восходящего солнца! Это была вторая, печально знаменитая экспедиция под руководством Семенова. Мы должны были исправить топографические ошибки первой и нанести на карты великую Хан-Тенгри. Не исключено, что именно в этом крылся корень всех бед: высочайшая гора Тянь-Шаня служит пограничным ориентиром, и сдвинуть ее на двадцать верст к югу — означает новый передел устоявшихся границ. Впрочем, не знаю. Возможно, дело не в происках иностранных разведок, а в чем-то еще; возможно — это просто несчастливая случайность. Как бы там ни было, мы попали в засаду, организованную одним из местных племен. В тот день рядом со мной шли Архип и Лешка — наши экспедиционные медведи. Они были опытными ребятами; как только началась пальба, Лешка толкнул меня за валуны. Мы залегли и стали отстреливаться, даже уложили кой-кого из нападавших. Архипа вскоре ранили — не пулей, стрелой. Я видел, как быстро темнеет под ним камень, хотел было помочь и на миг потерял осторожность. Был сильнейший удар в глаз, ослепительная вспышка — и мир развалился на куски! А потом была только темнота.
Озорник умолк и протянул руки к теплу. Потап заворочался, пробормотал что-то и затих. Ласка подкинула в топку еще несколько деревяшек. Последняя оказалась куском можжевельника: по лачуге поплыл тонкий смолистый аромат.
