Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Псы господни
Вот только стрелять в центре чужой столицы, в цитадели католичества из ручного пехотного огнемета — это уже слишком. Равно как и давать приют, укрывать и поддерживать явного террориста. С этим церковь не может иметь ничего общего, и именно это я и намеревался сказать аббату Марку. Конечно… мы все дети своего времени, когда нет никаких пределов и нет никаких границ… но вот церковь — должна иметь края.
Ражий монах вышел из калитки в массивных дверях.
— Кто ты, путник? — спросил он. — С добром ли пришел?
— С добром или со злом — это решать вашему настоятелю. Есть разговор. Я адмирал русского флота Воронцов, — назвал я свое настоящее имя.
Ворота открылись…
Аббат Марк честно выслушал всю мою десятиминутную обвинительную речь, не сказав в ответ ни слова…
— Когда-то давно, — сказал он, — когда я еще не был служителем Господа, а служил Его Величеству, я пришел в храм. Потому что многое узнал и разуверился… нет, не в Боге — в человечестве…
— Отец Марк, я все это знаю. Не убий не значит не защити. Это я помню. Знаю я и то, что при переводе Священного Писания допустили ошибку: в древнееврейском существовало три слова, обозначающих убийство, и это не учли при переводе [27]. Однако я считаю — не может быть и речи о защите интересов церкви или чего-то в этом роде в таком случае. Человек, который нашел убежище в этом монастыре, на моих глазах сжег машину с людьми из пехотного огнемета в центре города. Это что, по-вашему, соответствует Божьим заповедям?
— Ты сам его видел?
— Я видел, как он был там. Я видел его и примерно представляю, что он собирался делать. И я видел выстрел — когда я остановил его, он перешел к плану Б.
— В таком случае ты лжесвидетельствуешь, сын мой, — спокойно заметил аббат Марк. — Разве ты видел то, что именно он стрелял?
— Тогда скажите, кто стрелял?
— Он сам скажет, если сочтет нужным. Так вот, ты не дослушал меня, сын мой, ибо я вовсе не намеревался говорить о трудностях перевода Писания с древнееврейского на церковнославянский, канонический. Я пришел в церковь и сказал, что я разуверился в том, что я делаю. Я не уверен в том, что делаю добро и что со мной Бог. Служащий там отец спросил меня, чем я занимаюсь, и я честно сказал ему, хотя за это меня могли уволить. И он сказал мне: посмотри в душу свою и ответь честно сам себе — ты различаешь добро и зло? Потому что то, чем ты занимаешься, и есть отличение добра от зла. Как мы можем бороться со злом и защищать добро, если мы не знаем где зло и где добро. Если ты поймешь, что не можешь отличать добро от зла, что твоя душа слепа, лучше не делай того, что ты делаешь, найди себе другую работу, ибо рано или поздно ты впадешь в грех. Если же ты умеешь отличать зло от добра, продолжай делать то, что ты делаешь, ибо борьба со злом и есть то, что должен делать каждый человек в своей жизни. Только каждый борется по-своему.
— Например, пехотным огнеметом. Отец Марк, я полагаю, вы уже поняли, что я появился в Риме не для того, чтобы полюбоваться на окрестности. В связи с этим у меня только один вопрос: ваши действия в Риме имеют какое-то отношение к нашей разведке? Я должен знать нечто такое, что поможет и мне, и вам?
Отец Марк покачал головой:
— Нет, не имеет. Брат Михаил никогда не имел отношения к нашей разведке.
— А к какой разведке он имел отношение, отец Марк?
— Я не могу ответить на этот вопрос.
— Вот как? И почему же?
— Потому что не знаю ответа. Этот человек прибыл издалека, и мы дали ему приют. Точно так же, как в свое время дали приют и тебе…
Туше.
— Где брат Тихон? Я могу его увидеть?
— Брат Тихон исполняет послушание за пределами этих стен.
Черт бы побрал эти все церковные дела.
— Хорошо, — поднялся на ноги я, — благословения не прошу, но знайте, что, если в результате ваших тайн и недоговоренностей погибнут люди… вы знаете, кого винить. Честь имею, отец.
Отец Марк поднял руку.
— Подожди. Я сказал тебе, что не могу выдать чужой тайны. Но это не значит, что брат Михаил сам не может поговорить с тобой…
…
— У тебя есть в запасе несколько часов? Или суета этого грешного мира поглотила тебя с головой?
Подошло время трапезы.
Я остался в монастыре и потрапезовал вместе со всеми. Послушников было несколько десятков, они собрались в трапезной, в которой я уже бывал, прочли молитву. Я тоже прочитал «Отче наш», ибо в суете дней моих не помнил никакой другой молитвы.
В монастыре ты даже среди людей сохраняешь духовное уединение, и считается крайне невежливым, даже непростительным рассматривать кого-то или тем более лезть к кому-то с разговорами. Монастырь — это место, где душа близко к Богу, где душа общается с Богом, и ничто не должно нарушать этого тихого, едва слышного диалога о вечных ценностях. Но за трапезой я украдкой рассматривал лица послушников. Серьезные, сосредоточенные лица молодых и не очень людей — в нашей традиции монахи не носили капюшоны, и потому их лица были открыты. Я не узнал никого из них… возможно, просто забыл, но каким-то чутьем догадывался, кто они и откуда. Выделялись те, кто прошел Персию и Восток — въевшийся в кожу загар и что-то еще, неуловимое, то, что отделяет человека, прошедшего войну, видевшего кровь и смерть, от собратьев его. Таких здесь было больше трети, и сколько-то еще выполняло послушания за пределами стен монастыря. Усиленное отделение, скорее — штурмовая группа отряда специального назначения, шестнадцать человек. Что они делают в Италии? Какому богу молятся?
Того, к кому я приехал, на трапезе не было.
Не было его и на вечерней трапезе — мне отвели пустую келью, и в ней я спал все время, от дневной трапезы до вечерней, набираясь сил. И лишь после того, как отслужили всенощную и я начал подозревать, что аббат Марк просто обманул меня, чтобы дать возможность сбежать как можно дальше убийце из Рима, в дверь моей кельи постучали.
— Кто там? — негромко спросил я, направив пистолет на дверь. Пистолет у меня не забрали, даже не обыскали.
— Брат Михаил.
— Входите…
Дверь не была заперта, она открылась с глухим скрипом. На пороге стоял человек в простой монашеской сутане, опоясанный веревкой. Тот самый, которого я видел на приеме у барона Полетти в Риме.
Я опустил пистолет.
— Заходите.
Кровать в келье была только одна. Стульев не было вообще. Человек в сутане так и остался стоять у стены, словно безмолвный призрак этого старого, очень старого монастыря.
— Вы знаете, кто я?
— Отец Марк сказал, что вы ищете меня.
Монах отлично говорил по-русски, настолько хорошо, что не мог быть никем иным, кроме русского или того, кто родился в России и знал язык с самого детства. Русский довольно сложный язык, изучить его специально в зрелом возрасте почти невозможно.
— Верно. — Я решил не скрывать свое настоящее имя, здесь его могли знать. — Князь Александр Владимирович Воронцов, адмирал русской службы.
— Мое имя Александр Орлов… — сказал монах. — Это мое настоящее имя, хотя мало кто в это поверит.
— Вы в родстве с родом Орловых. С графом Александром Павловичем Орловым?
Граф Александр Павлович Орлов был предводителем московского дворянства, председателем Московского дворянского собрания.
— Если только в очень дальнем, сударь. Мой прапрадед, Александр Орлов — его звали так же, как и меня, — эмигрировал из России в Италию и присоединился к русской общине в Италии. Он был известным скульптором, его работы даже стоят во дворце папы римского. Мы жили в Риме и в Венеции, перебираясь в Рим на зиму. Вращались в высшем обществе… одну из моих прабабушек звали княгиня Елена Строцци. Муссолини выслал моего деда и всю нашу семью в колонии. Возможно, вы знаете, что тогда творилось… но так получилось, что мой дед нашел новый дом. Он осел в Могадишо, приобрел там дом и начал дело. В пятидесятые-шестидесятые годы он был одним из крупнейших стивидоров в порту Могадишо. Мой отец продолжил его дело, хоть и не так успешно, но в политическом плане он поднялся высоко, насколько высоко, что несколько лет он был претором [28] Могадишо. Я же поступил в морскую академию в Таранто… Строцци жили там, я часто гостил у них, видел корабли.
— Я понимаю.
— Далее я какое-то время служил. В итальянском флоте. И таким образом я снова оказался в Могадишо.
Я кое-что заподозрил.
— Случайно вы служили не в подразделении, которое основал и возглавлял князь Джунио Валерио Боргезе?
— В нем самом.
— Значит, мы в каком-то роде коллеги.
Монах кивнул.
— Я слышал про вас. Еще тогда. Но это не имеет никакого значения. Сейчас.
— Но как вы, сударь, оказались в монастыре, здесь?
Монах помолчал.
— Это было давно, сударь… Далеко…
