Сергей Абрамов - Медленный скорый поезд
Пастух быстро открыл стальную дверь в межвагонный переход, метнулся туда, увидел: по соседнему вагону тоже шли двое с оружием.
— Ловушка, — сказал Пастух, спокойно сказал. — По двое с двух сторон. Оружие… Стрелок, прикрой Марину…
Стрелок понял приказ буквально, навалился на Марину, обрушивая ее на пол, она вырвалась, юркая, закричала:
— Дураки, кретины безмозглые, стойте тихо!..
В руке у нее откуда-то возникла ее давешняя черная коробочка, которая не то пульт от чего-то, не то чего-то от невесть чего. Марина уверенно и легко что-то в ней нажала, что-то ранее не замеченное, свет в тамбуре, и без того неяркий, совсем прикорнул, и уже теперь в холодном, ветреном тамбурном воздухе что-то лишнее, не видное, но как-то так ощущаемое вдруг явно почуялось, свет стал дробным и ярким, в глазах вдруг и разом возникла резь, Пастух невольно зажмурился и сразу же услышал невесть откуда взявшуюся мертвую тишину, которая показалась вечной и последней, тамбур сильно тряхнуло, Пастух попытался схватиться за стену или за поручень, но промахнулся и упал, ни хрена не понимая, не видя и заодно не слыша, упал больно, покатился зачем-то куда-то, хватаясь в темноте за что ни попадя. Вдруг перестал падать, да и вообще двигаться перестал. И стало темно, но на миг, а потом он открыл глаза и увидел луну. Очень круглую и большую на темно-сером безоблачном небе. И тишину он услышал — неохватную и почему-то теплую и влажную.
И еще голос услышал.
— Куда это мы попали? — хрипло и недобро спросил невидимый Шухрат, и Пастух удивился, что коротко спросил и без мата.
— Фигец котенку, — почему-то сказала невидимая пока Марина. И объяснила: — Прибыли, коллеги, вообще-то. Все целы?
Целы были все. Никто даже на шишки и синяки не пожаловался, так велико было общее непонимание, легко выражаемое парой дурацких и оттого безответных вопросов: «А как мы это?» и «А где мы это?». Они вразнобой прозвучали, эти вопросы, но остались безответными, пока Марина, как-то так ловко откатившаяся от всей группы выпавших и мягко притулившаяся у большого куста орешника, не встала довольно бойко и не заявила:
— Хотите верьте, хотите нет, а мы с вами попали в параллельное пространство.
Коробочка, на автомате отметил Пастух. Черная, всеми виданная, всеми залапанная, а тут наконец-то сработавшая явно по назначению. Как ни глупо мотивировать событие аргументами из голимой фантастики, но, похоже, эта коробочка и вправду сработала славно, хоть и нежданно.
Пастух не шибко любил фантастику. Он занудно, потому что был профессионально прагматичным человеком, во всем искал какую-никакую, а все ж логику, причем — приземленную, не витающую где-то там в эмпиреях. Ну, намекалось прежде на то, что Марина чем-то супердуперсекретным занималась со своим мужем, хотя сама она сие отрицала, отнекивалась. Ну, предоставила она внятное доказательство, что супердуперсекретное толково действует, и что дальше?..
Вообще-то на нее, на Марину, какая-то негласная охота в поезде явно ведется. Или не охота, а скорее пригляд. На потом.
А и ладно, приехали, чего теперь виноватых искать. Истина — вот она: поезд ушел. Буквально. Вместе с сумками, чемоданами, недопитым чаем, вместе со Слимом и его гоп-компанией. В никуда ушел и со всеми концами, вон — даже рельсов никаких не наблюдается, равно как и проводов, обозначающих если не железную дорогу, то хотя бы худо-бедно цивилизованную частичку мира. А они, то есть Пастух и его гоп-компания, выброшенные в никуда, в кусты, на травку, остались живыми, более-менее целехонькими, но — на обочине. Как родной уже железной дороги, так и, говоря высоким штилем, на какой-то глухой обочине реальной жизни. Что скверно. И непонятно. Во-первых, как существовать в параллельном пространстве? Во-вторых, где в этом пространстве поезд, с которого они соскочили, да и есть ли здесь поезда? В-третьих, куда тут податься незваным пришлецам? Кругом — ни души. Ни намека на душу. Даже птичек не слышно. И с каких пор голимая фантастика, писанная-переписанная, вдруг стала реальностью? И реальность ли она?.. Хотя вот она — реальность: ни вагона, ни бандюков, зато заоконная природа имеет реальное место в большом объеме…
Он сформулировал внутри себя целый сонм сомнений, а высказал их кратко.
— И чего дальше? — спросил короче некуда и в никуда.
— Ждать, — сказала невидимая пока Марина, но внятно и бодро сказала, что Пастуха успокоило.
— Чего ждать? — заинтересовался Стрелок.
— Возвращения, — ответила Марина. — Вы, надеюсь, помните мои сбивчивые рассказы о наших с мужем опытах?.. Да, мы, как видите, в ином пространстве, внешне — не так уж и ином, но, по-любому и к сожалению, очень ненадолго. Через… — замолчала на мгновение, что-то в уме прикидывала, — максимум через четыре минуты мы вернемся назад, действие прибора — я рассказывала, вы должны помнить, — очень кратко, мы вот-вот вернемся, пардон за термин из научной фантастики, в наш родной мир.
— В вагон прямо? — спросил Стрелок.
— Не знаю, — сказала Марина. — Все наши с мужем эксперименты проводились в стабильно ориентированном пространстве, то есть в одной и той же комнате, в лаборатории. Мы оттуда уходили… ну, проще, исчезали и возвращались туда же. А здесь — поезд. Он вообще-то скорый, поэтому и уехал. Ему стоять не положено. То есть мы ушли из объекта «поезд» и попали в объект… ну, скажем, «мать-природа». Sic! Или проще сказать: бобик сдох. И нет никаких гарантий, что мы окажемся именно в поезде, а не в том месте пространства, из коего мы исчезли с помощью, как некоторые выражаются, черной коробочки. То есть где-то на рельсах на шпалах, как там еще говорится — в полосе отчуждения. А поезд укатил далеко-далеко. С концами. Вы хотите на рельсы и шпалы?
Внезапное остроумие Марины было и внезапно злым. А и то понятно: черная коробочка — ее собственность, ее с мужем покойным изобретение действует, как оказалось, без сбоев. И, как ни крути, она, Марина, для всех здесь, на травке, безоговорочно виновата в том, что она — плюс все та же коробочка — всю гоп-компанию поместила в… во что?.. ну, в ситуацию, которая нежданна, непонятна и крайне не к месту. А то, что спасла от возможного убиения, так кто ж о такой фигне помнит сей момент? Благодарность — штука зыбкая и многофункциональная.
— Но, как я понимаю или, точнее, хочу предполагать, — давил Пастух, — мы должны оказаться в нашем родном пространстве, где есть поезд, есть рельсы, пассажиров туча, есть Москва, есть, наконец, наш багаж. Или я что-то не врубаюсь?
— В пространстве, где был поезд. — Марина голосом подчеркнула слово «пространство», а потом слово «был», но в нем, в голосе то есть, звучала и некая нотка сомнения, если, конечно, у сомнения есть нотки, — мы и должны, по моему разумению, через пару-тройку минут непроизвольно оказаться в поезде, но он — движущийся объект… — К ноткам сомнения прибавились нотки вины. — Мы с мужем в наших экспериментах имели стабильную точку ухода и возврата — лабораторию, а здесь — поезд, он движется… Хотя… — Она примолкла и стала что-то сама себе нашептывать почти беззвучно и прикрыв глаза веками. Все терпеливо ждали, когда это камлание закончится. — Хотя… — повторила она, еще чуток подумала и нажала что-то на пресловутой коробочке, которую держала бережно и жестко.
И мир на мгновение опять погас, ну, на самое ничтожное мгновение, и ветром холодным дунуло мощно, и Пастух ощутил под ногами качающийся пол, а за грязным стеклом быстро-быстро мелькали деревья и облака на выцветшем небе.
— Вернулись, — откуда-то сбоку сказала Марина, — тот самый тамбур вроде. — И добавила: — И нет никого. — И еще добавила радостно: — А теория-то практикой подтверждается, что славно.
— А бандюганы где? — спросил Шухрат. — Сколько мы отсутствовали?
Вид у него был вроде бы как и обычный, но зато тон поменялся: из командирского стал вполне штатским, даже смутное уважение в голосе появилось, и причиной тому, понимал Пастух, была именно Марина, на раз-два устроившая стабильному, мощному, уверенному в себе и окружающим его мире сапиенсу внятное представление о том, что мир этот зыбок и даже эфемерен — ну, вот так, в первом приближении.
А вопросы — оба два! — он задал правильные. Хотя и довольно риторические.
На бандюганов Маринина коробочка не повлияла никак. Они, говоря предполагаемым ученым языком Марины и ее покойного супруга, и до «перемещения группы риска в пространстве-времени» были и остались и после оного «перемещения», а вот что эти бандюганы за несколько минут отсутствия в вагоне Пастуха сотоварищи натворили — это полезный и к месту вопрос. Очевидно, следовало как минимум поднять жопы с вагонных полок и пойти посмотреть по сторонам: все ли на месте, все ли живы, не идет ли где-то в вагонах ненужная войнушка, есть ли жертвы, а если нет, то где нынче таятся тати залетные.
Хотя, подозревал Пастух, его сотоварищей в данные минуты более всего интересует, куда и как они — волею Марины — переместились, как возвратились в родной вагон и что будет дальше. Не в смысле железной дороги и желаемых на ней станций, а в смысле: как оно так случилось, что означенные сотоварищи сначала невероятно исчезли из вагона, невероятно побыли, ну, скажем так, на свежем воздухе и невероятно вернулись в родные вагонные стены. А в стенах этих все по-прежнему. По одну руку — бандиты, по другую — мирные жители спального вагона. Расклад, как говорится, стандартный и почти привычный.
