Анатолий Бурак - Лицо особого назначения
Николай повесил трубку и, оставив машину, пошел к вокзалу. Ничего в этом городе его больше не задерживало. А судьба врага отныне перестала интересовать.
— Прошу!
Широким жестом тот, кого называли Алмазным королем, распахнул перед Джентльменом дверцу «Мерседеса».
— Спасибо, Михалыч, я на своей.
Михалыч внимательно посмотрел на того, кого считал чуть ли не сыном. Открытый взгляд серых глаз был спокоен и дружелюбен, не выдавая и тени волнения.
— Что ж, как знаешь.
Кивнув своим мыслям, пожилой человек уселся в салон, и дверца захлопнулась, скрыв его за тонированными стеклами.
Тот, кто столь невежливо предпочел компании старшего комфорт собственного автомобиля, пристроился сзади, за джипом охраны. Его собственные быки держались чуть поодаль, не мозоля глаза. Предстояла поездка в соседнюю область, и он смотрел на дорогу, стараясь не отстать от «мерседеса» пахана. Вспомнилось, как пятнадцать лет назад его, впервые попавшего на зону за кражу, взял под свою опеку авторитет. Не особо балуя, но и не сильно доставая. Конечно, он был крепким парнем и мог постоять за себя сам. Но, если бы не покровитель, не подняться бы ему выше «мужика». И кто знает, может, так и сложилась бы его жизнь от ходки до ходки. И яркие недели на свободе перемежались бы долгими и унылыми годами за колючей проволокой. Да, жаль старика. Но, жизнь не стоит на месте, и его время прошло. Ведь глупо довольствоваться крохами, когда есть возможность подгрести под себя все. Если бы не старческое упрямство да устаревшие «принципы»…
«Мерседес» старика на минуту скрылся из виду, заслоненный пересекавшим дорогу автобусом. Но, вот путь освободился — и машина замаячила впереди.
«Чего тянуть? Долгие проводы — лишние слезы». А сентиментальность ему сейчас ни к чему. Едва выехали за город и замелькали редкие сосны, Джентльмен, достал из кармана пульт и надавил на красную кнопку.
Взрыв, против ожидания, оказался не таким уж большим. Но, машину охватило пламя, а заметавшиеся вокруг охранники уже спешно доставали огнетушитель. С переднего сиденья вывалился объятый пламенем водитель, и его обдавали струей углекислоты. Джентльмен смотрел на огонь, отражающийся в дымчатых стеклах дорогих очков. А на губах играла улыбка, скрыть которую он не очень-то и стремился.
— Хороший парень, в десяти картинах снялся, — раздался голос над самым ухом. — Правда, уже отошел от дел, да вот согласился уважить старика.
Не веря своим ушам, Джентльмен обернулся и побледнел.
— Михалыч, я…
— Не надо, Сашенька, я все понимаю.
Старик смахнул набежавшую слезу и пошел прочь. Затравленно озираясь, кандидат в покойники обнаружил своих быков лежащими подле джипа. На одежде их алели пятна крови, а кое у кого была прострелена голова. Помимо воли человек, бывший так близко к успеху, тихонько заскулил. Последнее, что он почувствовал, была теплая струя, сбегавшая по ногам. Но, ему совсем не было стыдно. Ему уже никак не было.
— Куда ездил-то? — Мартин с любопытством разглядывал Николая.
— Да так, отдал небольшой должок…
— Ну-ну, — неопределенно покивал тот, — ладно, держи вот.
И протянул юноше новенький паспорт.
С фотографии на Николая смотрел молодой человек с серыми глазами и светло-русыми волосами. «Николаев Николай Петрович», — было написано по-русски и по-английски.
Листая чистые, приятно шелестящие страницы, он выяснил новые подробности: двадцати двух лет, холост, не судим.
— Спасибо, — юноша протянул «крестному» руку, — сколько я должен?
— За все заплачено. Ты, главное, правильных людей держись. — И, давая понять, что разговор окончен, Мартин сменил тему: — Выезжаем завтра. Так что утром будь готов.
ГЛАВА 20
Когда шум боя стих и улеглось последнее эхо от грохота рушащихся зданий, Гн-трх снял шлем и тыльной стороной кисти вытер пот со лба.
Тут и там пороховой дым, подобный бестелесным, сизым волокнам тумана, стелился над тем, что еще недавно было оплотом мятежников. Разрушенные дома, упавшие изгороди и вырванные с корнем плодовые деревья. Артиллерийский огонь не пощадил ничего, оставив от цветущего города одни развалины.
Центральная площадь, на которой в последней схватке сошлись заклятые враги, безмолвствовала. Тишина после лязга мечей, криков умирающих и редких выстрелов из пистолей была столь пронзительной, что казалась нереальной. А ведь совсем недавно казалось, что шуму боя не будет конца, что он заполняет собой весь город, взметнувшись, подобно предвестнику конца света, над крышами домов. Разноцветные знамена непокорных лордов дополняли какофонию, хлопая на ветру, подобно крыльям диковинных птиц.
Но, вот все кончилось, и наступила звенящая тишина.
Однако усталый разум выдавал желаемое за действительность. Повсюду слышались стоны раненых. Кто-то мучимый жаждой просит пить. Кто-то слезно умоляет товарища оказать ему последнюю милость и добить, чтобы не страдать… Стоны и призывы о помощи будут раздаваться под знойным солнцем долгие часы, пока не осмелятся покинуть убежища женщины и старухи и не начнут оказывать помощь защитникам и предавать земле тела павших.
Да, и на этот раз ведомые им воины победили. Но, поля останутся неубранными, перестанут плодоносить сады, оставшиеся без хозяйской руки, и несколько сотен молодых девушек так и не услышат заветных слов следующей весной. Ибо те, от кого ждали пылких и нежных речей, остались лежать на этой площади кучей окровавленного тряпья. И уже никогда не завершатся начатые дела, отмененные бессмысленной и расточительной смертью.
— Поймали главарей, Великий.
— Ведите.
Нет, он не собирался предаваться душеспасительным беседам, и зачинщиков мятежа ждала неминуемая смерть. Но, посмотреть на взбунтовавшихся лордов хотелось. Видимо, так уж люди устроены, и то, что в большинстве случаев служит величайшим благом, одновременно является страшным проклятием. Ведь недовольство существующим положением вещей заставляет двуногих двигаться по пути прогресса. Но, оно же иногда приводит к таким вот бессмысленным бунтам.
Несмотря на то что Гн-трх и его потомки были воинами, они не любили жестокость. И каждый раз при виде последствий очередной карательной акции сердце Императора охватывала печаль. Практически полностью лишенный такой человеческой составляющей, как способность к творчеству, и прекрасно осведомленный об этом, старый воин тем не менее умел мечтать. Но, в силу своей душевной организации мечтал он не о будущем, а о прошлом. О своем прошлом, которое для этих людей должно стать будущим. За четыреста лет, отделявших его от принятия судьбоносного для планеты решения, сделано многое. Достаточно сказать, что Верховный исключил такую форму человеческих отношений, как рабовладение, сэкономив тем самым тысячелетия застоя и ни к чему хорошему не приводящих восстаний. И знания. Там, откуда он пришел, в него на подсознательном уровне заложили массу всевозможных знаний. И совсем не нужно специально обучать кого-то и насильно внедрять ту или иную технологию. Местное население было достаточно сообразительным, чтобы просто раз или два продемонстрировать им образец оружия или инструмента, для которого, по его мнению, пришло время. А спустя десяток лет, глядя на то, во что вылился полет местной фантазии, он и сам с трудом мог разобраться, куда же завели поиски любопытных умельцев. И что самое удивительное, эти штуки работали, причем порой, вместо того чтобы стимулировать, он и его Клан вынуждены были сдерживать особо ретивых. Неслись по дорогам почтовые кареты, развивалась банковская система, и уже делало первые шаги книгопечатание.
По сути, Гн-трх не был правителем этого мира, он отвел себе роль корректирующего. Пресекал усобицы и подавлял, как сейчас, попытки обособиться. Ведь отделись эти три лорда от государства, занимающего весь континент, и следующим шагом будет грызня, затеянная ими даже без повода. А три провинции, отброшенные на несколько десятков лет назад, будут служить досадной помехой в достижении поставленной Императором цели. Ведь это полная чушь, что война способствует развитию научно-технической мысли. Прогресс — это прежде всего творчество. А голодный и страшащийся смерти индивидуум по определению не способен додуматься до чего-то значительного, только до какой-нибудь гадости. Но, как раз в этом направлении двигаться не было нужды.
Также Гн-трху удалось избежать религиозных крайностей. Человек — сам творец, и ни к чему развивать в нем комплекс неполноценности, создавая предмет поклонения, недостижимый в принципе. Нет, ни в коей мере он не проводил политику воинствующего атеизма. Хочешь верить — верь. Тем более если вера помогает жить, служа своеобразным психологическим компенсатором. Гн-трх всего лишь не давал шибко верующим ударяться в крайности.
