Колониальная интрига (СИ) - Бученков Григорий
Я немного знал Барри. Одно время мы работали с ним вместе в цехе упаковки. Поэтому после случившегося я пошел прямиком к нему и спросил:
— Чувак, ты чего? Что происходит?
— Блин, братан! Я как будто прозрел! Мне не нужно туда лезть! — ответил мне Барри и неожиданно заплакал.
Вы бы видели это зрелище! Двухметровый бородатый бугай стоит передо мной и плачет, как ребенок. Когда он успокоился, мы пропустили по стаканчику в одной из местных забегаловок. Он мне, кстати, так внятно и не объяснил, почему ему все-таки «не нужно» переходить в цифру. А утром Барри прыгнул на свой старенький Харлей и уехал из коммуны. Больше я его не видел.
Погрузившись в эти воспоминания, я даже не заметил, как мы с Дэвидом вышли на набережную. В лицо ударил сладковатый запах тухлого мяса. Крики чаек стали невыносимы. Они сотнями, если не тысячами, вились вдоль прибрежной полосы.
— Эй, парни! Вам не стоит здесь находиться!
Я обернулся на оклик. К нам спешил полицейский. Наверное, один из тех, кто ехал в той странной патрульной машине.
— Да что здесь происходит?! — воскликнул я и, подойдя к перилам, обрамлявшим набережную, взглянул на пляж.
Вся прибрежная полоса, насколько только хватало глаз, была усеяна трупами людей. Они лежали в неестественных позах, в песке и водорослях, кто-то из них был со связанными руками и ногами. А между ними с довольным видом прохаживались тучные чайки, периодически отхватывая от тел кусочки пожирнее. Трупы плавали и в воде, отчего море приобрело буровато-коричневый оттенок. Я никогда еще в своей жизни не видел столько мертвых людей в одном месте. Смрад стоял невыносимый. Так что мы с Дэвидом были вынуждены прикрыть носы рукавами рубашек.
— Привет из внешнего мира! — пояснил подошедший к нам офицер. — Их грузят на баржи в Европе или Южной Америке, точно не знаю. И там, и там сейчас идет война за влияние. Потом вывозят в открытое море и топят. Трупов так много, что рыбы не успевают их жрать. Течение приносит тела к нам и выбрасывает на берег, словно сам океан не хочет принимать такой жестокости, — полицейский на секунду задумался. — Ну, ладно, парни, пойдемте. Вам здесь не место!
Мы с кузеном отклеились от перил и, как в тумане, зашагали следом за офицером. Он проводил нас до первого перекрестка, вежливо попрощался и пожелал нам счастливого пути; посмотрел с минуту на наши удаляющиеся спины, потом развернулся и пошел обратно к набережной.
До машины мы шли молча. На пол пути Дэвида вырвало.
— Ты в порядке? — поинтересовался я у кузена.
— Да, все в норме! — ответил он заплетающимся языком.
Я помог Дэвиду добраться до ближайшей лавочки. Мы посидели минут десять, отошли немного от увиденного и продолжили путь.
Вечером в коммуне я собрал близких друзей на небольшую вечеринку в честь моего перехода в цифру. Впрочем, особого веселья не вышло. Мы с Дэвидом рассказали собравшимся о том, что увидели сегодня на пляже. Многие уже об этом слышали. Коммуна — она ведь как большая деревня! Слухи по ней разносятся очень быстро.
Мы выпили по стаканчику бурбона, повспоминали прошлое. Все-таки за восемь с половиной лет, которые я здесь провел, у меня скопилось немало историй. Потом Дэвид взял гитару и спел нам «Paint it black» и еще пару песен из Rolling Stones. Я слушал, как мой двоюродный брат перебирает аккорды на старенькой акустической гитаре, и вдруг отчетливо представил себе свою будущую жизнь. Тысячи лет спокойствия и безмятежности, творческого и научного поиска, безудержного веселья и захватывающих приключений! В той, новой жизни не будет места гниющим на пляжах трупам, болезням, нищете, несправедливости, скучной и тяжелой работе и, наконец, самой смерти.
От сомнений, терзавших меня последние несколько месяцев, не осталось и следа. Душу наполнила уверенность и определенность. Я подлил себе бурбона и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги и прикрыв глаза. А где-то на горизонте сознания приятный голос Дэвида выводил на пергаменте моих барабанных перепонок: «…I see my red door and it has been painted black. Maybe then I’ll fade away and not have to face the facts…»
К восьми часам вечера гости стали расходиться. Мы тепло попрощались. Каждый из них пожелал мне счастливого перехода. Я же, в свою очередь, высказал надежду на скорую встречу с ними в виртуальной реальности. Когда мы с Дэвидом остались одни, я передал ему ключи от своего вагончика и форда мустанга. Мы крепко обнялись.
— Ну что, братишка? Бывай! — сказал я ему. — На следующий год жду тебя тоже в виртуале.
— Да, — ответил он, улыбаясь, — надеюсь к тому времени удастся скопить достаточное количество баллов.
— У тебя сейчас ночная?
— Да.
— После смены навести меня через капсулу.
— Хорошо. — согласился Дэвид.
Мы еще раз крепко обнялись. Потом я взял из шкафа клеенку и домашние шлепанцы. Засунул все это в пакет, бросил последний взгляд на комнату, столько лет служившую мне домом, и вышел за порог.
Процедура была назначена на девять. Я вошел в нашу оцифровочную, разделся и доктор Люси Уокер уложила меня в капсулу.
Капсула для оцифровки оказалась в два раза больше обычной. В ней присутствовали все системы жизнеобеспечения, ведь оцифровка происходила не сразу, а в течение двух-трех недель. Люси сделала мне несколько уколов, чтобы организм легче перенес процедуру. Затем поставила капельницу. Должно же мое тело чем-то питаться в то время, как сознание будет погружаться в виртуальные миры.
— Тебе удобно лежать? — поинтересовалась доктор.
— Да, спасибо! — ответил я.
— Значит, так! Сейчас я надену на тебя маску, и ты отключишься минут на десять. Очнешься уже на той стороне. Тебя встретит доктор Келвин Фостер. Вы с ним знакомы?
Я кивнул. Мы действительно уже несколько раз встречались с доктором Фостером. Это была общепринятая практика — на весь период оцифровки за человеком закреплялся собственный доктор-инструктор. Он составлял индивидуальный план цифровизации, подбирал специальные упражнения и т. д. Моим доктором-инструктором был Келвин Фостер.
— Отлично! — продолжила свое напутствие Люси. — Он все тебе объяснит. Слушай доктора Фостера и все будет хорошо! Счастливого тебе перехода, Даниэль!
Мне на лицо легла кислородная маска, и через мгновение я провалился в глубокий наркоз. Последнее, что я запомнил — это яркий свет люминесцентной лампы и медленно наползающую крышку капсулы.
Следующие две недели мы провели вместе с доктором Фостером в специальном виртуальном центре для оцифровки. Я бегал, прыгал, выполнял всевозможные физические упражнения, решал интегралы, учил и декламировал стихи, рисовал картины, пел песни и играл на фортепиано. Задачей доктора Фостера было в ходе процедуры цифровизации задействовать как можно больше областей моего физического мозга, чтобы максимально точно отразить параметры моей личности в цифре.
Наконец, утром на семнадцатый день оцифровки доктор Фостер зашел ко мне в палату и торжественно сообщил, что сегодня ночью, в 3.47 по Гринвичу, мое физическое тело было извлечено из капсулы и кремировано. А моя оцифрованная личность помещена на сервер 203458/9843DB в Новой Англии. Также резервная копия передана для хранения на орбитальную станцию «Стоун».
Я не верил своим ушам.
— Это правда?! Я ведь даже ничего не почувствовал!
— Вы и не должны были, — улыбнулся доктор Фостер.
— Невероятно! Просто с ума сойти! — я радостно вскочил с постели и заключил Кевина Фостера в крепкие объятия. Доктор немного смутился, но затем вполне искренне пожал мне руку и похлопал по плечу.
— Даниэль, Вы знаете, что сейчас находитесь в базовом мире? Он представляет собой агломерацию из виртуальных копий 20 крупнейших городов на момент 2040—2045 годов.
— Знаю, доктор! — прервал я мистера Фостера. — Мне доводилось бывать здесь еще до оцифровки.
— Тогда, сэр, Вы должны быть осведомлены, что базовый мир — это одна из немногих виртуальных локаций, в которой соблюдены все законы физики. В частности, здесь отсутствует временная аномалия, то есть время течет также, как и в реальном мире. Поэтому первые три-четыре дня, пока Вы полностью не привыкните к своему цифровому состоянию, я бы посоветовал провести именно здесь. У Вас зарезервирована квартира в Куинсе. Это ваша неотъемлемая виртуальная собственность. Вы можете вернуться туда в любой момент…
