Елена Колядина - Призрачные поезда
Вагон, громыхая, тронулся.
Миротворцы не спеша продвигались по салону. А может быть, им тоже, как и мне, просто нужно сесть в трамвай, чтобы доехать куда-то? Бензин и биотопливо нельзя достать даже по талонам, электромобили ржавеют, брошенные по обочинам: кто же знал, что месторождения лития для аккумуляторов так быстро иссякнут.
Вот я уже на расстоянии поимки взгляда. Чувствую, как присматриваются. Подошвы сочно поскрипывают.
– Полковник Эрнст Рудин, – прикладывает ладонь.
Странно, что без акцента. Но и фамилия будто… Из наших? Искариот.
И приближается ещё на один тяжкий шаг.
– Молодой человек!
Трамвай прозвенел тоненько. Я с трудом поднял взгляд. Миротворцы выглядывали меня.
Или броситься, выпрыгнуть?.. Не знаю, сколько продлилось. Пускай даже есть логичные объяснения, заготовленные варианты ответа, но всё это без надобности. Потому что в солнечном сплетении обрыв и пустота.
– Да? – стараясь придать голосу легкость, пролепетал я.
Но их взгляды были направлены за меня. Назад. Сквозь. Затылком я ощутил чужое движение, чужой холодок. Медленно повернулся…
Всё тот же молодой человек в белой трикотажной рубашке сидел несколькими рядами позади. Рука в кожаной перчатке с открытыми костяшками и подушечками пальцев лежала на верхнем поручне кресла. Пшеничными волосами и наивной красивостью лица он походил на правдоискателя. Не думаю, чтобы старше двадцати пяти. Я уже не мог поверить, что несколько минут назад он говорил с пожилой женщиной-кондуктором так нагло и злобно. Приятные голубые глаза. Наши взгляды скрестились и я понял – ему, в свою очередь, с облегчением показалось, будто разглядывали меня.
– Ваши документы.
Пшеничный дёрнулся, недоверчиво ухмыляясь, – я видел его лицо, повернув голову и до боли скосив глаза. Говорят, боковое зрение острее.
Пассажиры разговаривали обычно, крикливо. Я отворачиваюсь. Опасности миновали. Приподнялся, не веря в подарок счастья; с трудом гнутся ноги. Один из рядовых даже отодвигается, уступая проход.
Коричневые ременные петли свисают с поручней. Кажется, будто завяленные змеи. Вперёд, ну, вперёд! Не шатайся; естественнее. Сделай пару шагов. Потерпи, дружок, потерпи чуть-чуть. Вот так, направляйся в конец вагона. Твоя остановка недалеко.
Трамвай, огибая стеклянный угол высотки Телекоммуникационного холдинга, покатился медленнее. Эту часть города бомбила эскадрилья «Вивер». Воронка и остатки стены загорожены, завешены рекламной сеткой.
Я исподволь обернулся. Пшеничный достал из нагрудного кармана плотную книжицу в чёрной обложке. Протянул полковнику. Тот взял, поглаживая в руках (гладкий пластик приятен на ощупь), посмотрел милосердно и ласково, бесконечно долго смотрел не отрываясь – после чего с улыбкой понимания возвратил паспорт, даже не приоткрыв его, не приложив сканер:
– Благодарю вас, господин Хмаров.
Я не ослышался; я разглядел отлично. Казалось, ладони полковника сами были прорезью полицейского сканера, куда вставляются удостоверения личности, и случится одно из двух: или штандартенфюрер действительно сверхъестественным образом выяснил имя пшеничноволосого, просветив корочки паспорта, – или всё это фальшь и придумка, они друг друга очень хорошо знают, и просто играют, играют, заигрываются.
Моя остановка: 1-й Сыромятнический переулок. Ух, наконец-то. Сошёл.
Двери захлопнулись. Трамвай неспешно погремел дальше. Я обходил его желтовато-глянцевую корму, как вдруг запнулся, едва устояв на ногах.
Что-то заставило повернуть голову. Лужица между рельсами. Искры слетают с пантографа. Уплывает задняя площадка.
Вдруг показалось, будто мой желудок уехал вместе с трамваем. Корявый ствол ясеня отражением царапал заднее окно вагона. Внутри же – полковник Рудин, лицо которого за тонированным стеклом казалось высеченным из камня, – внимательно смотрел на меня. Полковник в трамвае, разве это не смешно, Фимочка, это же весело, чего же ты испугался?
III
ПРОБИРАЛА дрожь. Я почти шатался. Наш дом уже близко. Как странно, как невозможно… Эти военные части создавались когда-то красой нации, опорой порядка; и что случится с тем парнем, с тем пшеничным, белокуреньким? Любой мог оказаться на его месте. Например, ты сам, Трофим – Фимочка – Белоризцев. А тот полковник, который… – как его звали? – забыл, специально забыл, замазал, как всё неприятное. Если белокуренький хотя бы страшился, то полковник излучал одно презрение ко всему. Равнодушие. Безразличие, с каким карательный аппарат приговаривает людей к смерти. Зачем ты называешь пшеничноволосого белокуреньким, Фимочка? Чтобы уменьшить его значимость, значение? Мелкий ненужный, неважный человек, если убьют такого, – это станет не такой гибельной потерей, как твоя смерть, Фимочка? А смог бы ты сбить с ног, повергнуть полковника? Ну вот, ты уже заранее смирился, Фимочка, сник, признал себя побеждённым. Случалось ли тебе вообще драться? Я говорю не о дружеской потасовке, а о схватке за женщину, то есть за жизнь. Помнишь ли ты, Фимочка, тот взрыв чувств, когда рассудок бездействует и движениями управляют древние инстинкты, когда суживается поле зрения и время спрессовывается в лепёшку? Как шоферá накануне поездки прогревают мотор автомобиля, так и большинство людей взвинчивают себя для успешного боя: гнев добавляет силы. Представь, что в руке у тебя нож и нужно ударить в сердце врага, – почему-то я был уверен, что полковник мог нанести смертельный укол с отрешённым спокойствием, находясь под властью ледяного разума, а не инстинктов. Да, кроме того, показалось довольно странным: для своего звания полковник неприлично молод. Не более тридцати пяти.
Над 1-м Сыромятническим переулком было много неба. Женщины копошились в кучах обломков.
Дом упал, дом осел, стали мусором стены; только винтовая лестница, уцелевшая, устремлялась вверх, мутно царапая белизну воздуха. Словно более высокой казалась эта спираль, чем интуитивно, исходя из размеров фундамента, можно бы ожидать было. Словно рухнула броня, которая сдерживала её рост; неприятна была ажурная хрупкость, напоминающая болезненную худобу стилета. Словно почва из бурых кирпичей, поросшая травинками огня, породила стальной плод с искривлёнными ветвями перил и холодными листьями решётчатых ступенек. Втянув ядовитые продукты распада, впитав приторный аромат разложения, новый проросток потянулся к небу; и вот оно что – я понял причину, отчего как бы чего-то недоставало в облике металлического цветка: пока что не распустился…
«Молочко свеженькое, холодненькое, деревенское!» – пронеслось обречённо; я увидел усталый фургон с распахнутыми задними створками. Тучная женщина возвышалась в кузове. Молоко «с колёс» продают. Упитанная торговка зачерпывала из серебристого чана половником таких колоссальных размеров, что его, точно каску, бери нá голову натягивай. Вокруг стояли с посудой, шептались.
– Вроде как потеряли Ростов-на-Дону.
– Но отбили Тихвин…
Женщина расплатилась за молоко. Что, если сейчас, здесь, на улице, кто-нибудь вырвет её сумочку с деньгами; страшно, зажав кулаком свинчатку, ударит в висок, – что сделают люди тогда? Обернутся ли? Я подошёл ближе. Я ближе подошёл. Женщина, с короткой, ну как мальчишеской, стрижкой, покидала очередь с только что налитым бидоном. Бидоны, как и мешки, самодельные хозяйственные сумки, снова откуда-то появились в городе.
А я последнее время складной нож с собою ношу. Да, безделка, конечно, и я даже не вспомнил об этой зубочистке во время трамвайного рейда миротворцев (смешно!), хотя приятно украдкой в кармане поглаживать.
Говорят, метрополитен с шаткими языками «бесконечных лестниц», с выдалбливающим грохотом электропоездов рождает странные побуждения. Говорят, некоторых людей взнуздывает мучительное желание толкнуть – всё равного кого, безразлично, – в пропасть перед подходящим составом. Говорят, им нравится ходить по самому лезвию платформы, когда на расстоянии локтя проносится стена поезда. И мне вдруг впервые со дня приезда в город захотелось спуститься под землю и – столкнуть врага, а потом, завидев, как бегут, чтобы скрутить мне руки, миротворцы, спрыгнуть самому. И там, в тоннеле, меня подхватит призрачный поезд.
И ещё я вдруг захотел – помимо воли, противоестественно, – ударить эту женщину с бидоном молока ножом, сзади, в шею: несколько ниже затылочной впадины, по-над бугорком шейного позвонка; да что же это такое, а, Фимочка, не сходи ты с ума! – я схожу с ума? – нет, нет, нет; и я ведь не был, что называется, каким-нибудь без царя в голове, даже драться-то – ни холодным оружием, ни без него – не умел толком…
