Геннадий Прашкевич - Разворованное чудо
Он кивнул.
Он сам думал так же.
В наши годы не тешат себя иллюзиями.
– Бабинга! – заорал я. – Принеси пива! Буассар вскрыл принесенные банки и первую подал мне.
Мы еще немного поговорили.
О Конго, о заработках.
Никто не упирал на то, что мы – малиновые береты, синие гуси, рейнджеры, ну и это там, белые великаны.
И нам совсем было хорошо, когда в невидимом, закрытом зеленью непроницаемой духотой небе раздался дальний гул, постепенно перешедший в странный свист, и мы невольно привстали, пытаясь понять, чей это самолет выпевает в небе свою прощальную лебединую песнь?
А потом до нас дошел приглушенный грохот взрыва.
– Кто-то из верхних, – ткнул в небо Буассар. – Я никогда не завидовал верхним. Гляди!
Из палатки выкатился Ящик.
Круглые вытаращенные глаза были полны ужаса.
Он был весь серый, как пепел перегоревшего костра.
Трус, невольно подумал я. Что с того, что он умеет владеть пулеметом? Он все равно трус.
И еще раз решил – держаться надо ближе к французу.
– В машину! – рявкнул, выскакивая из палатки, капрал.
Через пять минут все мы, кроме Ящика, оставленного с бабингой охранять лагерь, тряслись в джипе.
Что мы получим от этой вылазки?
Держу пари, этот вопрос интересовал всех.
Если мы найдем разбившийся самолет, можно будет не торопясь порыться в обломках. Это живые не любят делиться своим добром, а мертвым, как правило, на все наплевать. Если что-то при них остается, они никогда не оспаривают вашего права на эти вещи.
Глава вторая
Оборотень
Морщась от тряски, капрал спросил:
– Зачем тебе малокалиберка?
Голландец нежно провел рукой по вишневому прикладу:
– Пригодится…
Когда он щурился, щеки его, неестественно красные и тугие, выпирали над буйной растительностью, и тогда голова голландца начинала напоминать подкрашенный волосатый кокос.
Капрал понимающе усмехнулся.
Милях в шести от лагеря дорогу нам преградило огромное, опасно нависшее над тропой дерево.
– Оно насквозь прогнило, – сказал Буассар. – Если мы въедем под него, оно рухнет.
Капрал недоверчиво фыркнул, но остановил джип.
Вытянув шеи, мы пытались рассмотреть – что там, в глубине зарослей? Мне даже показалось, что там что-то мерцает в душном темном переплетении бесчисленных ветвей.
– Там что-то есть, – подтвердил немец Шлесс.
Раздвигая стволом автомата ветви, он нырнул в гущу зарослей.
Немец был новичком, ему следовало утверждаться. Он правильно делал, беря на себя инициативу, но на его месте я бы не полез вот так сразу неизвестно куда. Закурив, мы молча ожидали его, прикидывая, с какой силой должна была врубиться в землю дюралевая сигара самолета, если отсветы взрыва, казалось, и сейчас еще разгуливали в душной полутьме джунглей. Впрочем, у тех, которые вверху, все обычно кончается сразу, а вот сержант Андерсон, попавший в капкан, выставленный на тропе каким-то хитроумным симбу, отстреливался от черных почти три часа, отлично зная, что никто ему не поможет. Он тогда попал в самый настоящий капкан, выставленный на крупного зверя, и левая нога, чуть ниже щиколотки, была у него раздроблена.
Наконец мы услышали:
– Капрал! Я нашел негра.
Буассар заржал.
Неожиданной находку Шлесса мы назвать не могли.
Капрал крикнул:
– Убей его!
– Подожди, Шлесс! – Голландец торопливо спрыгнул на землю. – Не торопись! Я покажу тебе, как это делается.
Через минуту мы услышали выстрел, но ни немец, ни голландец на дороге не появились.
Капрал недовольно ткнул меня локтем:
– Поторопи их.
Я бесшумно нырнул в кусты, скользнул под низкими сучьями какого-то необъятного дерева, как канатом перекрученного лианами, и замер.
Во-первых, я увидел негра.
Это был крошечный, очень худой, с рахитично выдающимся вперед животом мальчишка. Он стоял на земле на коленях, спрятав черное лицо в черных ладонях, но, похоже, лицо он прятал вовсе не из страха перед возвышающимся перед ним, как башня, голландцем, а…
Во-вторых, я увидел странное существо, какую-то уродливую гигантскую бородавку, нечто вроде полупрозрачной опухоли или ненормального нароста на поросшем мхами старом пне. Перед этим наростом, под прозрачной слизистой оболочкой которого все время что-то подрагивало, переливалось, слабо фосфоресцировало, и застыл негр. И чисто интуитивно я вдруг понял, что этот маленький черный вовсе не боится ни голландца с малокалиберкой в руке, ни таинственной опухоли…
В-третьих, я нигде не обнаружил следов разбившегося самолета…
Ван Деерт, чем-то сбитый с толку, поднял малокалиберку и почти в упор вогнал пулю в торчащий перед ним нарост.
– Я ведь попал?
Я пожал плечами.
Было бы странно, если бы он промахнулся.
Тогда голландец выстрелил снова.
Когда пуля с малого расстояния попадает в живую ткань, звук получается отчетливый, специфичный. Такой звук ни с чем не перепутаешь. Но сейчас мы ничего такого не услышали.
Присев на корточки, я осмотрелся.
Не страх, не брезгливость, не удивление внушало бугрившееся над пнем странное образование. Я и сейчас не могу точно определить охватившее меня чувство. Я не боялся, нет, но вот некоторая настороженность… Я не испытывал брезгливости, но вот ощущение чужого… Совершенно чужого… И что-то там под полупрозрачной оболочкой действительно происходило: вспыхивали неясно, вновь гасли, расплывались неопределенные радужные пятна… Так море светится за кормой теплохода… Казалось, эта тварь в любой момент, как хамелеон, готова сменить обличье.
Наверное, так же подумал голландец.
– Оборотень, – хмыкнул он.
– Ну и что? – возразил я. – Никогда ничего такого не видел, но, наверное, эту штуку можно выгодно продать.
– С чего ты взял? – заинтересовался голландец. – Кто купит оборотня?
– Ну, не знаю… Какой-нибудь музей… В музеях любят выставлять всякие уродства… – И спросил: – Ты что-нибудь такое уже встречал?
Голландец поджал губы:
– Я всякое встречал.
– Ладно, идем. Я заберу оборотня, а ты кончай с негром.
– С негром? – Голландец спохватился: – Где негр?
Мы переглянулись.
– Сбежал, – усмехнулся я. – Зачем ему ждать того момента, пока ты обратишь на него внимание?
Оборотень, как мы сразу назвали найденное нами существо, оказался совсем не тяжелым. Его вес странным образом не соответствовал его объему. Любое другое существо подобных размеров весило бы гораздо больше, а я свободно нес оборотня к машине, обхватив его всего лишь одной рукой. Так же легко я забросил его за заднее сиденье джипа.
– Мягкий, – ткнув пальцем в оборотня, удивился Буассар.
– Ничего себе мягкий! Я всадил в него три пули, – возразил голландец, – а на нем нет ни царапины. Он что, глотает пули?
– Где Шлесс? – грубо спросил капрал.
Мы переглянулись.
– Буассар, Усташ, ван Деерт, прочесать местность!
Ленивая вялость, одолевавшая нас, мгновенно ушла.
Одному из нас грозила опасность.
Прорываясь сквозь заросли, я крикнул:
– Шлесс!
Чуть в стороне отозвался голландец, чуть дальше француз.
Неожиданно я очутился на небольшой полянке, плотно окруженной стеной леса. По инерции сделав шаг, я ощутил опасность и инстинктивно упал в траву. Автоматная очередь подстригла надо мной листья и, медленно кружась в воздухе, они теперь падали на меня. По характеру стрельбы я понял: стреляющий не остановится, пока не расстреляет всю обойму.
Так и случилось.
Б тот же момент в мое плечо ткнулся подползший голландец.
– Сволочь! – шепнул он. – Этот придурок соберет здесь всех окрестных симбу.
– О ком ты?
– О немце. Ты что, не видишь? Шлесс спятил.
Как ящерица вынырнувший из листвы Буассар негромко позвал:
– Шлесс!
Ответ – если это, правда, был ответ – нас поразил: Шлесс плакал!
Он плакал по-настоящему, навзрыд.
Мы понять не могли, что это с ним, но когда я поднялся, чтобы подойти к немцу, пуля снова ударила в ствол дерева над моей головой.
– Он спятил, – уверенно шепнул мне голландец. – Я видел такое в Индокитае. Там на ребят иногда находило. Когда человек плачет и палит во все, что движется, это к добру не приводит.
Он вынул из-за пояса нож.
– Ты убьешь его? – удивился Буассар.
– Зачем нам сумасшедший?
– Но мы же не знаем, что с ним случилось.
– А зачем нам это знать?
Пока они переругивались, я осторожно скользнул в заросли, перебежал открытое место и, выпрямившись за толстым стволом, туго обвитым цветущими эпифитами, осторожно глянул туда, где по моим расчетам должен был находиться немец.
И увидел его.
Неестественно бледный, будто из него выкачали всю кровь, немец Шлесс сидел, прижавшись спиной к дереву и далеко выбросив перед собой длинные, обутые в солдатские башмаки ноги. Автомат он отбросил и держал в руке, чуть отведенной в сторону, пистолет. Я отчетливо видел, как по его хорошо выбритой щеке (как все немцы, он был аккуратистом) скользнула, упав на распахнутую рубашку, крупная, блеснувшая, как глицерин, слеза. Левой рукой Шлесс неуверенно, как слепой, водил перед глазами.
