Елена Ершова - Неживая вода
– Тяжело возвращаться в прошлое, – сказал Касьян, и его голос прозвучал глухо, будто со дна деревянного бочонка. – Особенно когда прошлое столь неприглядно.
– Ничего, – через силу выдавил Игнат. – Бабушка Стеша говорила, что рано или поздно приходится выходить на бой со своими бесами. И побеждать их.
Он взялся за ручку двери и потянул.
Сначала рассохшаяся дверь не хотела поддаваться. На помощь Игнату пришел дядя Касьян. Ржавые петли протяжно заскрипели, дверь застонала, словно мучающаяся ревматизмом старуха. На Игната дохнуло запахом сырости и пыли.
– Не бойся, – повторил Касьян, и юноше показалось, что он успокаивает самого себя. – Бабка Стеша добрая была. Даром что знахарка.
«Добрая, – подумал Игнат. – Она спасла деревню. Спасла всех, кроме…»
Рядом чиркнул колесиком зажигалки Касьян. Он успел свернуть самокрутку и теперь поджег ее, затянулся горьковатым дымом.
– Работы здесь, конечно, непочатый край. Да ты парень крепкий. Выправишь со временем.
Тусклый свет почти не пробивался сквозь заколоченные окна, и помещение освещал только огонек Касьяновой зажигалки. Игнат разглядел белую, будто выпавший зуб великана, печь, железную кровать с набросанными на ней истлевшими тряпками. В темном углу, на неумело сколоченной дощечке, стояли образа. И Игнат вспомнил, как своими руками выстругивал этот импровизированный киот. Всего за два месяца до пришествия нави.
Он снова сглотнул, вытер слезящиеся от махорочного дыма глаза. Страх, схвативший за горло возле самого порога, теперь отступил, и вместо него появилась щемящая грусть.
– Ты хоть дров набери, – сказал Касьян. – Какое-никакое тепло будет, да и свет.
– Наберу, – откликнулся парень. – Только сначала еще одно дело сделать надо.
– Какое такое дело?
Игнат еще ниже опустил голову и, проглотив первую обжигающую слезу, произнес:
– Я бы хотел попрощаться с бабушкой. Дядя Касьян, вы ведь знаете, где она похоронена?
3
Кладбище лежало в стороне от деревни.
Из-за темных сосен взирали кресты, такие же черные, безликие – совсем старые, но еще не истлевшие в труху. Изгородей не было, и Игнату приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь осевшую могилу.
– Стой, – тем временем сказал Касьян. – Прошли, кажись.
Он развернулся и забрал левее, мимо обломанного можжевельника. Игнат двинулся следом, и узловатая ветка кустарника зацепилась за рукав парки.
«Игнаш-шш…» – выдохнул пробежавший по кронам ветер.
Парень вздрогнул, высвободился из цепкого захвата можжевельника и поспешил за Касьяном. Щемящее беспокойство, зародившееся еще на перроне, вернулось.
– Дядя Касьян, – Игнат окликнул впереди идущего мужчину, – а она… тоже здесь похоронена?
Широкие плечи Касьяна вздрогнули.
– Здесь, – эхом отозвался он и резко остановился. – Пришли.
Игнат едва не влетел в пахнущий соляркой и прелой овчиной тулуп. Мужчина посторонился, пропуская парня вперед, но тот не смог сделать и шага. Навалилась тяжесть, колени подогнулись, и под локоть предупредительно нырнула ладонь Касьяна.
– Ну, ну! Ну что ты, парень? Держись-ка! Держись…
Игнат смотрел вперед. Туда, где из пелены зимнего дня выступил покосившийся деревянный крест. Имя. Дата.
В правый висок вошла раскаленная игла, и Игнат едва сдержался от болезненного стона. Горе обжигающими ручьями выплеснулось наружу, и, слизнув языком соленую влагу, Игнат понял, что плачет.
– Два года не дождалась… – прошептал он. – Что ж ты, баба Стеша? – Шмыгнул носом и закусил губу, поднял на дядьку Касьяна заплаканные глаза: – Подождете меня в машине? Попрощаться наедине хочу…
Касьян понимающе кивнул. Хотел что-то сказать, но передумал. Несильно, по-отечески хлопнул Игната по спине, будто понимая, что негоже постороннему видеть чужие слезы.
Уже и запах овчинного тулупа истаял в морозном воздухе, уже стихли тяжелые шаги, а Игнат все стоял у покосившегося креста и плакал беззвучно, горько. Поэтому он не видел, как над головой сгущались тучи, как в полях поднялась поземка, вздымая крученые снежные вьюны, как с сосновых лап посыпался иней. Ветер швырнул за воротник щедрую пригоршню снега, и только тогда парень ойкнул, принялся вытряхивать набившийся снег, а вытряхнув, выпрямился и огляделся.
Он находился на кладбище один-одинешенек. Кресты и темнеющие стволы деревьев обступили его, будто собирались взять в оцепление. Новый порыв ветра пронесся по лесу, как тяжкий вздох мертвеца, придавленного тяжестью смерзшейся земли.
Игнат отступил. Под ногу некстати подвернулась сухая ветка. Ее хруст прозвучал в замороженном кладбищенском воздухе, словно выстрел.
«Вдруг мы видимся в последний раз? – всплыли в голове слова. – Вдруг меня заберет навь? Заберет навь… заберет…»
Тонкий девичий голос эхом отдавался в ушах. Знакомый голос. Голос Званки.
Вот тогда, с новым глотком морозного воздуха, в легкие Игната ворвался страх.
Он круто повернулся на пятках и бросился прочь, не разбирая дороги. Ветер подталкивал в спину, швырялся хвоей и снегом. Ветки кустарников хлестали наотмашь. Еще один можжевеловый куст, внезапно выросший на пути, больно стегнул Игната по правой щеке. Парень отшатнулся, споткнулся об узловатые корни, потерял равновесие и с размаху хлопнулся наземь. Ватные штаны не дали разбить колени в кровь. Но вовсе не это сейчас заботило Игната.
Он лежал на могиле.
Руки упирались в покатый холмик. Наспех сколоченный крест перечеркивал небо грубыми косыми штрихами. А еще к кресту был приколочен керамический портрет. От времени глазурь потемнела и истерлась, сверху вниз фарфоровую заготовку пересекала трещина, но все же Игнат узнал лицо.
Круглые щеки. Курносый нос. Две тугие косы, спадающие на плечи.
Внизу по фарфору вилась надпись:
«Званка Добуш».
Появилось чувство, будто Игнат с головой ныряет в прорубь деревенского пруда. В животе стало холодно и пусто, мир закачался и поплыл, расходясь концентрическими кругами.
«Имя-то какое – Званка, – подумалось Игнату. – Она всегда на помощь приходила, только позови…»
Веселая, отзывчивая девочка… Не поэтому ли ее выбрала навь?
Мир подернулся сгустившейся мглой. Исчезли изломанные свечи сосен, и осевшие бугорки могил, и черные кресты. Ничего этого не видел Игнат.
А видел пламя…
…Сначала пришел низкий, протяжный гул, от которого мгновенно заложило уши. Игнату показалось, что пол в избе задрожал, словно деревянные мостки после прыжка в воду. Потом он понял: звук пришел с воздуха.
Утробный рев надвое расколол небо. Полыхнуло короткой вспышкой, как бывало во время грозы.
«Молния, – подумал Игнат. – Откуда ей взяться зимой?»
И сразу же вслед за молнией в небо ударил огненный столб.
– Сколько тебе повторять, неслух ты этакий?
Окрик прозвучал надрывно, но не грозно, скорее испуганно. Мальчик послушно отпрянул от окна. Мир расплывался оранжевыми пятнами, и в этом огненном мареве Игнат видел бабу Стешу, машущую ему рукой.
– Живее, Игнашка! Залезай же, лихо мое!
Он юркнул мимо бабки в пахнущую сушеными травами и землей утробу погреба. Внизу, возле дальнего угла, нахохлившимся совенком сидела Званка.
– И носа не смейте казать, пока не позову, слышите?! – прокричала бабка.
Она опустила крышку погреба, и Игната окутала непроглядная тьма. Он вздрогнул, когда что-то теплое коснулось его руки. Мыши?
Но это была всего лишь Званка. Ее встревоженный шепот раздался возле самого уха:
– Что это такое, Игнаш, а?
Он сжал ее мокрую ладошку, ответил уверенно и серьезно:
– Навь.
Они замолчали и некоторое время сидели, плотно прижавшись друг к дружке. Было тихо-тихо. Так тихо, что собственный пульс казался Игнату неправдоподобно громким, будто кто-то лупил в барабаны внутри головы.
Званка первой нарушила молчание:
– А может, и нету ничего?
– То есть как? – переспросил Игнат. – Нави нету?
– Ничего нету, – повторила Званка.
Она убрала руку. Привыкший к темноте Игнат видел, как ее силуэт выпрямился.
«А как же взрыв?» – хотел спросить он и не спросил.
Угловатый Званкин силуэт качнулся в сторону. Послышался грохот посуды, как если бы кто-то с размаху влетел в кухонный шкаф.
– Осторожно! – вскрикнул Игнат.
Званка что-то сердито прошипела. Снова послышался звук сдвигаемого стекла.
– Тьма – хоть глаз коли. Что тут у вас за банки? Варенье?
– Варенье, – убитым голосом подтвердил Игнат. – Разбила?
– Не…
Силуэт качнулся обратно. Шаги стали осторожными, выверенными.
– Ты как хочешь, а я пошла наверх, – подала голос Званка, и под ее ногой скрипнула ступенька.
