Сергей Малицкий - Блокада
— Чего только не говорили в Поселке, — развел руками механик.
— Так ты не слушай глупую трепотню, — посоветовал Вотек, — Насчет дыры не знаю, а чудовища все местные. Это Морось их изнутри и снаружи перекорежила. Берегись Мороси, механик.
— Пустой! — заорал Хантик, — Что с трупами делать?
— Оставь их, — махнул рукой Пустой, — Идите с Коббой к машине, мы сейчас. Да, заберите у Коркина оружие. Он поможет старику выбраться из оврага.
Вотек дождался, когда Хантик и Кобба разгрузят Коркина, поднял брови, разглядывая Коббу, кивнул как старому знакомому Хантику, потом перевел взгляд на Пустого.
— Это не овраги, — покачал он головой. — Это трещины. Откуда тут овраги, если дождя почти не бывает? Если и попадаются изредка тонкие ручейки, так и то из тех, что из-под первой пленки выбились. Оттого и народу маловато здесь. Я жил, потому как родом из этих мест. Из Волнистого. Мальчишкой бегал по улицам городка. Все, что сюда накатило, все через меня прошло. Вот и остался. Как выжил, не спрашивай — и сам не знаю. Колодец ведро воды в день давал, мне хватало. Но вроде как жизнь моя в этих местах теперь закончилась. Придется к Брише перебираться. Давно звала, но непросто это — из-под вольницы в ярмо голову пихать.
— Почему же сразу в ярмо? — не понял Пустой. — Ты вон скольких ватажников поломал, а тут одна баба. Пусть даже и ведунья.
— Ведунья ведунье рознь, — нахмурился Вотек, — Да не в том дело. Ярмо не ярмо, а баба к мужскому лбу — все одно как подпорка к столбу. Прислоняется, чтобы опереться, а постоит годик-другой — вот уже оказывается, и столб без подпорки не может, качается, на излом идет. Ладно, не о том разговор ведем. Бриша за третьей пленкой живет. К северу придется взять. Твой путь куда лежит?
— В центр Мороси, — ответил Пустой. — Но Бришу твою никак не миную. Заверну. А в центре… Есть там такое место — Бирту. Там у меня интерес. Да и, слышал, светлые что-то имеют в той стороне. Без них моя пустота уж точно не обошлась.
— Ты не пройдешь туда, — задумался Вотек, — Даже Ленточка не может туда пройти, а она пыталась. Если она не смогла, никто не сможет. Она-то уж точно имеет для этого причины. Говорит, что и метку, как у тебя, заполучила близ Бирту. У светлых. До них добраться можно, хоть и непросто. Их купола чуть ближе сюда, чем Бирту. Ближе и южнее. Там воздушная дорога кончается.
— Воздушная дорога? — не понял Пустой.
— Увидишь еще, чего зря языком молоть, — усмехнулся старик. — Все увидишь. Вот ты говоришь, что в магию не веришь, а мне до твоей веры и дела нет. Зачем она мне? Я ведь тоже не потомственный ведун: по капле, по штришку собственную голову мудростью полнил. Так и мудрость моя вся из этих мест. Все от Мороси этой треклятой, все она перевернула да вывернула. Здесь еще спокойно, а дальше… И все-таки никак нельзя без Мороси: с нею я — ведун, Пустой, а выведи меня за железный забор — сделаюсь обычным стариком, которому цена грош, да с приплатой, чтобы яму глубоко не рыть.
— Думаешь, что Морось навечно? — спросил Пустой.
— А будет ли лучше, если ее не станет? — прищурился Вотек. — Да и кто ее сковырнет? Светлые-то уж точно здесь из-за нее, однако если и ковыряли что, ничего не выковыряли. Старость учит, парень: не затевай ничего, если сам незатейлив. Я как старый дубовник, что растет в сухом долу. Хорошо бы в сырую низинку, да корни уже не примутся. Хотя если о всем Разгоне подумать, то Морось — зло.
— Пока, кроме первой пленки, зла не приметили, — ответил Пустой. — А этих, — он кивнул на трупы, — и без Мороси в достатке случается.
— Не веришь? — понял Вотек, — Думаешь, я эти побрякушки для форса на себя вяжу? Думай как хочешь, но на тех, кто по Мороси без бисера заговоренного бродит, смотри с опаской. Знаешь, червивых яблочек хватает, но не из всех червячков бабочки вылупляются: синие осы тоже любят личинки в яблоки загонять. Нет, парень, это все не просто так. Морось словно цветок. А пленки ее — словно лепестки. Только вместо нектара в этом цветке — яд. И чем ближе к его центру, тем яда больше. Вот я от яда и сберегаюсь. Видел, какие морды у песьих голов? И это от яда. Все от яда. И ветросли со своими иглами от яда, и твари страшные, что за прочими пленками рыскают, тоже от яда. Все им пропитывается. А я вот с этими побрякушками — как орешек. Только ты не дергайся пока, это дело за долгий срок срабатывает, месяц побродишь — ничего с тобой не станется, а вот к тем из сборщиков, что подолгу Морось топтали, повторю без устали — присматривайся, в них и червоточинка может случиться.
— Эти… песьи головы знают, что Ленточку присылала Сухая Бриша? — повторил вопрос Пустой.
— Не могу сказать, — пожал плечами старик, — Тот, что на лошади ускакал, зелье мне вливал в рот какое-то. Что я под ним выболтал, не помню. Но вряд ли что серьезное, иначе зачем бы они тащили меня за собой? Только если и сказал что, быстро они не доберутся до Бриши. Да и доберутся — не укусят. Я так понял, что остался один всадник, да и тот подранок, пока он доскачет до пятой пленки, да еще если доберется, да вернется с подмогой, неделя пройдет, если не больше. Успеем предупредить.
— Помогай, Коркин, — взял старика за руку Пустой, — Пошли, прокачу тебя на машине светлых.
— Эка удивил, — усмехнулся Вотек, — У нас, когда я пацаненком был, собственная машина была. Правда, уж не помню, куда мы на ней ездили…
— А сколько тебе лет, Вотек? — спросил Коркин, чувствуя, что худая рука старика крепка и жилиста.
— Много, скорняк, — признался старик, — На таких, как ты, на троих хватит, а то и на четверых. Оставайся Брише прислуживать — и ты столько проживешь, но уж не обессудь. Отольются тебе те годики немалыми слезками.
— У него и без Бриши причины для слез найдутся, — ответил Пустой, — Не переманивай, Вотек, у меня помощника.
— Зачем тебе помощник, механик? — удивился старик, — С твоими умениями ты и без помощников не пропадешь. Кто учил обращаться с рубилом да с короткостволом?
— Не знаю, старик, — с досадой проговорил Пустой, — К дому твоему надо возвращаться?
— Нет, — замотал тот головой, — Не хочу. Все сгорело — что нутро болью полнить, и так полнее некуда.
Старика посадили между Сишеком и Коббой, он огляделся, по очереди кивнул Хантику, Рашпику и Файку, хмыкнул в ответ на кивок Коббы, а потом остановил взгляд на Ярке. Недотрога сидела напротив него, смотрела куда-то перед собой, но никого не видела. Вотек вздохнул, сполз с сиденья, встал на колени и, стиснув виски сборщицы ладонями, затянул заунывное бормотание-песню.
— Коркин, — позвал скорняка Пустой, — во-первых, забудь все, что я про тебя сказал внизу, во-вторых, не выворачивай шею, смотри вперед и вправо, а то на крышу сейчас полезешь.
Люк вновь был открыт, и отсек вездехода на ходу овевал ветерок. Не прошло и часа, как по левому борту опять показался Волнистый. Вотек оставил Ярку, которая заснула, положив голову на плечо замершему и надувшему губы Рашпику, и уставился в окно.
— Вон в том доме я родился, — прошептал он, ткнув в сторону мертвых домов пальцем.
Никто ему не ответил.
Пустой остановил вездеход на чуть приметной тропе в четверти мили от второй пленки. Она стояла зеленоватой стеной ветрослей. И тоже упиралась в небо.
— Ширина — пятьдесят шагов, — доложил Файк. — В пешем ходу пройти непросто. Прорубаться надо или протискиваться. Но опять же только днем. Ночью стебли у ветрослей словно стальные становятся, да и на иглы легко напороться.
— До ночи еще есть время, едва за полдень минуло, — кивнул Пустой, — Ладно, место открытое. Коркин, последи за горизонтом. Обед! Сишек, доставай свои запасы.
Коркин забрался на крышу вездехода, оглянулся. Солнце нагрело металл так, что сидеть на крыше было малоприятно, поэтому скорняк присел на один из ящиков, к которым пока безуспешно пытался подобраться Сишек. «А ведь до лета еще неблизко, только-только весна разгулялась, — подумал Коркин, — что-то дальше будет?»
Внизу зацокал Рук. Коркин улыбнулся, ящер вытягивал шею, словно хотел забраться к своему хозяину. Все-таки скорняк не мог воспринимать ящера как ящерку. Рук и Рук, а что там Кобба наговорил про зверя — пусть сам с этим разбирается. Хорошо еще, в деревне не знали, что Рук — это она: вовсе бы насмешками извели, особенно после смерти бабки.
Из машины медленно, словно все еще была в полусне, вылезла Ярка. Отошла на пару шагов и села на траву, словно обломками осыпалась.
— Коркин! — крикнул снизу Хантик, — На горизонт смотри, а не на Ярку. Насмотришься еще!
Коркин кивнул, скользнул взглядом к серо-зеленой стене второй пленки, подумал, что, верно, отсюда разлетаются по всему Разгону ветросли, обернулся к востоку. На горизонте росла точка.
— Сюда кто-то бежит! — заорал Коркин тут же, вспомнил про бинокль, приложил его к глазам и заорал еще громче: — Скачет! На лошади! На двух лошадях!
