Дмитрий Силлов - Закон проклятого
Н-да. Архитекторы и дизайнеры не особо напрягались, создавая планировку и интерьер камеры. Бетонный квадрат три на три. Два металлических лежака с железными полосами вместо пружин вдоль влажных стен, на которые по всей поверхности был неровно налеплен цемент так, что стены стали шершавыми и острыми, как наждак под микроскопом. В окно помимо решётки вделан кусок плексигласа, в который через дырочку размером с пятикопеечную монету продели узкую трубу, одним концом выходящую на волю.
«Ага, это здесь вместо вентиляции».
В углу камеры в пол была вделана параша, какие бывают в привокзальных туалетах. Над ней – две трубы.
Открылась «кормушка» в двери – маленькое оконце для подачи пищи.
– Слышь, арестант, – раздалось из «кормушки». – Слушай инструкцию по пользованию парашей. Верхняя вода – чтоб пить, нижняя – дерьмо смывать. Надо будет включить какую – зови, включим…
«Кормушка» с ружейным лязгом захлопнулась. Иван брезгливо скинул тяжелый от сырости, насквозь гнилой матрац с лежака, сел на голое железо, скрестил ноги, закрыл глаза и попытался отключиться.
Время остановилось. Он не знал, прошел час или три, – «кормушка» открылась снова.
– Эй, йога, тебе дачка. Красивая девчонка принесла. Сказала, чтоб за кошака не думал. Она его к себе взяла.
«Маша… Лютого приютила…»
Через «кормушку» просунулся один пакет, за ним – второй, поменьше.
– Бери быстрей.
Иван медленно встал с лежака. В одном пакете оказались полотенца, зубная щетка, паста, бритва, смена белья – словом, всё, что необходимо человеку для жизни. В другом… в другом пакете лежала надкушенная куриная ножка, два мятых помидора и еще какие-то объедки.
Иван горько усмехнулся. «Спасибо тебе, Маша, век не забуду… А стража – она во все времена стража. Живет за решеткой, кормится за счет арестантов, что с нее взять?»
…Прошло несколько дней. Пришел следователь – молодой, кругленький, очкастенький… Задал несколько вопросов, несмотря на Иваново молчание, что-то записал и снова укатился куда-то.
И опять дни, часы, минуты, которые словно крупинки в невидимых песочных часах меряют время, начисто вычеркнутое из и без того короткой жизни. Постепенно время пребывания за решеткой смазывается в калейдоскоп отрывочных воспоминаний, и человеку становится все равно когда он заснул, когда проснулся и сколько раз его вызывали на очередной допрос… Однажды, когда дежурный оставил «кормушку» открытой, чтобы немного проветрить камеру, Иван услышал в коридоре полушёпот-полукрик:
– Иван… Слышишь меня?..
– Чего?
Иван подошел к «кормушке».
– Вань, это я, Сашка, – неслось из соседней камеры. – Макс всех заложил, я в несознанке. Ты тоже молчи – много скажешь – много дадут, ничего не скажешь – ничего не дадут…
– Я молчу…
– Прекратить! – Металлическая заслонка захлопнулась перед носом Ивана, и дежурный побежал дальше по коридору, хлопая дверцами «кормушек» и кляня себя за излишнее человеколюбие.
* * *Дежурный отпер тяжелую железную дверь и скучным голосом возвестил очередной поворот судьбы:
– С вещами на выход…
Сколько раз в жизни говорит он эту короткую фразу не задумываясь, что чувствует человек в эти секунды… «На выход» – и ты шагаешь в неизвестность по узкому коридору, а десятки ушей из соседних камер прижимаются к «кормушкам» и слушают, слушают… Кто-то на волю, кто-то – в автозак и в тюрьму… Третьего в ИВС не дано, и каждый гадает, что выкинет для него судьба – орла или решку? И слишком часто выпадает «решка», что на языке арестантов уже не одну сотню лет означает «решётка».
…Автозак петлял по переулкам и тесным улочкам Москвы, специально не выезжая на широкие проспекты, дабы не травмировать добропорядочных граждан видом передвижной тюремной камеры. Внутри тёмного брюха машины на узких лавочках сидели десятка полтора арестантов. За металлической сеткой у выхода развалился на сиденье ленивый и скучный представитель власти, безразлично наблюдавший за подопечными.
Иван ехал в неизвестность. В неизвестность ехали пятнадцать его спутников, грея спинами холодные металлические стены машины.
– Эх, бля, – хлопнул себя по колену парень в черной кожанке, который до того тупо сверлил взглядом носок собственного ботинка. – Это ж надо так влететь, а! А сейчас какой-нибудь козёл мою Вальку на воле трахает…
– Моя вроде ждать обещала. Только вот дождется или нет – хрен знает, – вздохнул сосед.
– А вот мою никто не трахает, – раздался самоуверенный голос какого-то арестанта из темного угла автозака.
– Откуда знаешь? – Пятнадцать пар глаз уставились на парня, и даже безразличный ко всему Иван навострил уши.
– А она у меня горбатая…
Обитые железом стены автозака содрогнулись от взрыва хохота. Конвойный, дремавший за дверью, подпрыгнул на своей лавочке и застучал в сетку:
– Эй, мафия, хорош ржать! Разошлись, будто не в тюрьму едут…
Автозак, поскрипывая и покачиваясь, потихоньку въезжал в ворота «Матросской тишины».
* * *– На выход…
Иван выпрыгнул из автозака. Автоматный ствол упёрся в спину.
– Вперёд, не оглядываться…
Арестантов загнали в тесную, темную комнатушку. Прошло десять минут…
– Твою мать, долго ещё?! – не выдержал парень в кожанке.
– Долго не долго – теперь тебе, милок, торопиться некуда, – подал голос грязненький дедок с рюкзаком.
– Спасибо, дед, успокоил, – парень нервно сжимал и разжимал кулаки.
– Я, милок, уж четвертую ходку тяну, поживешь с моё – тоже особо гоношиться не будешь. У хозяина свой порядок, супротив него не попрешь. Так что сиди, кури и думай, как отсель пошустрее слинять.
Парень в кожанке медленно и нервно опустился на длинную деревянную скамью, испещренную и свежими, и старыми полустертыми надписями, выцарапанными чем-то острым.
– А чего сейчас-то будет, дед?
– Сейчас? Сейчас к дохтуру, опосля – шмон, потом на сборку ночевать. А с утречка – по хатам…
– На выход…
Как оно уже осточертело, это «на выход»!..
…Очередь «к дохтуру». Здоровый мужик в относительно белом халате, наброшенном на камуфляж, уставился на Ивана.
– Раздевайся… СПИД? Сифилис? Вши? Нет? Так, повернись… Так… Всё, одевайся – и к медсестре…
Мужик в халате ткнул пальцем в полную медсестру с одутловатым, равнодушным лицом.
– Закатывай рукав, кровь брать будем, – сказала та.
Иван завернул рукав, и тупая игла вонзилась в кожу. Поковырявшись железом в живом мясе с полминуты, медсестра выдернула иглу.
– Не могу вену найти, давай другую руку…
В другой руке вена нашлась, и чёрная кровь закапала в пробирку. Но цвет крови нимало не смутил привычную ко всему медсестру. Похоже, здесь никого не смутил бы и сам Господь Бог, явись он сейчас пред светлы очи служителей закона. Так же взяли бы кровь, откатали пальчики, проштамповали дело и повели бы сердешного под белы рученьки в казематы.
