Андрей Годар - Под тенью Феникса
Вдоль стен стояли сетчатые кровати, а вокруг топки расположились достаточно аккуратно выложенные в круг матрацы. Если принять во внимание большое количество бутылок из-под водки, выстроенных в батарею тут же рядом, можно было предположить, что сегодня жители комплекса отмечали какой-то крупный праздник. Впрочем, таковым вполне мог оказаться и сам по себе захват большого груза водки.
Всего на территории мы насчитали тридцать четыре тела, семь из них были женскими. На тела я старался не смотреть, вполне хватало того что другие уже сделали это и, кому было нужно, выписали добавочную пулю в лоб. Грязные и окровавленные, жмуры после таких перестрелок всегда выглядят одинаково неприятно. Но на одно тело я всё же взглянул: в присыпанной пылью куче без труда угадывались изгибы красивого женского стана, и блеск рыжеватых волос всё ещё просматривался. Обойдя с другой стороны, я уткнулся взглядом в то, что когда-то наверняка было прекрасным лицом, а сейчас напоминало разорванную в лохмотья резиновую игрушку. Наверное, затылком пулю поймала, бывает и так. Входное отверстие всегда маленькое, можно и не заметить. А вот выходное и отверстием-то назвать сложно – просто место, где когда-то была часть черепной коробки со всем содержимым.
Рядом находился Халзан, видимо, тоже привлечённый женскими формами. Он ходил взад-вперёд и глубоко дышал, явно борясь с позывами рвоты, и сравнительно быстро ему удалось взять себя в руки. Это хорошо, что справился, может и выйдет из него боец.
В качестве трофеев мы нашли великое множество полезного для себя груза, но важнейшим из них была, конечно, автоцистерна, которая оказалась на добрых две трети заполнена соляркой. «Хорошая, сепарированная», – заявил кто-то, шумно втянув носом воздух. Водки таки действительно оказалось очень много. Поначалу хотели её уничтожить от греха подальше, но потом сообща пришли к мысли, что за неё можно будет выменять много чего полезного в том же Краснинском. Краснинском, который больше не был нашей судьбой. Когда мы уже начали сортировать вытащенные из боксов ящики консервов, наслаждаясь этим приятнейшим трудом, кто-то похлопал меня сзади по плечу.
– Ну что, теперь ты свободен? – спросил Томми с мягкой улыбкой. Ему не нужен был ответ сам по себе, он явно хотел просто насладиться чувствами, что переполняли меня в тот момент.
– Так точно, свободен, – сказал я, – надеюсь, что это судьба.
– В этом будь уверен, – ответил он. И было в его голосе некое обещание, благодаря которому, а знал я это наверняка, можно будет верить в несбыточное и совершать невозможное.
Глава 4
Рассказ Томми (продолжение)
Даллас было видно издалека – торчали высотные здания, ничего не дымилось, и мелкие постройки пригорода тоже были в полном порядке. Элвин совсем помрачнел, и сказал что это хреново. Потому что в бомбёжке люди всё-таки выживают, а после этой обработки с небес вообще ничего живого не остаётся. Город стоял во всей своей безжизненной красе: не было видно ни единого движения, не было слышно ни единого звука. Ну, не то, чтобы раньше, подъезжая к городу, я сразу начинал замечать что-то помимо заходящих на посадку самолётов… но уже явно ощущалась какая-то мелкая суета живого города. Понимаешь, что она была, только в прошедшем времени. На фоне мощного, невероятного ощущения города, в котором закончилась жизнь. Хочется сказать, что оно было жутким, но это правда лишь отчасти: больше оно было именно невероятным, с оттенками всех эмоций одновременно.
Людей, стоявших у дороги, мы увидели ещё издалека. Смотря на приближавшуюся машину, они оживились, но это не было оживлением радости или страха. Они деловито перегруппировались и приосанились, будто полицейские, которые засекли радаром твоё превышение допустимой скорости и, чувствуя себя хозяевами ситуации, собираются жестом приказать тебе остановиться, при этом сохраняя готовность действовать жёстко, если ты вздумаешь выкинуть какой-нибудь фокус.
Я ещё успел заметить рейнджерский джип, вэн-пикап и ружья в руках двоих человек, прежде чем Элвин схватил меня за плечо и повалил на сиденье, прошипев, чтобы я так и лежал дальше и не высовывался, что бы ни произошло. У меня никаких вопросов по этому поводу не возникло. Было ясно, что происходит что-то нехорошее, что именно – непонятно, но лучше не высовываться. Дальше мне оставалось только смотреть на лицо Элвина и слушать, слушать во все уши.
Затормозили мы достаточно резко, на меня посыпались пакетики с заднего сиденья, но даже для того чтоб убрать их, шевельнуться я не посмел. Элвин смотрел в окно, ожидая пока к дверце подойдут, и лицо у него было очень спокойное и серьёзное, я такого не видел, даже когда он бредил отравленный. Всегда была мимика, эмоции, всегда можно было сказать – веселится он, придуривается, грустит или сосредоточенно соображает. А тут в одно мгновение появилась маска самого обычного, спокойного и скучного взрослого человека. Вот в тот момент я окончательно понял, что дело наше дрянь.
Снаружи низкий глухой голос приказал Элвину выйти из машины. Голос говорил с северным акцентом – точнее, без расхожего у нас южного говора. Рейнджером его хозяин быть не мог, совершенно точно.
Элвин ответил, что не может из-за больной ноги, но человек снаружи перебил его, рявкнув, что была команда на выход. Мой чернокожий друг поднял голос и сказал, что он уже сказал, что не может выйти, и раз его собеседник так хреново слышит, то сейчас он ему покажет, почему именно – и открывает дверцу. Ох, зря он это сделал… или не зря, учитывая ружье, которое наверняка было нацелено ему в морду. В общем, как только Элвин приоткрыл дверь, как снизу взметнулась рука, которая сгребла его за рубаху на пузе и выдернула из кабины. Я едва успел соскользнуть с сиденья на пол, под бардачок. Здоровый мужик, стоявший у дверцы, даже скользнул по мне взглядом, но не заметил – видимо, в своей повидавшей за трое суток виды куртке я был похож на кучу тряпья.
Вывалившись наружу, Элвин вскрикнул, совсем негромко. Так бывает, когда тянет заорать в десять раз сильнее, чем ты вообще способен и потому голос моментально трескается и переходит в сипение. Он сипел долго, может, несколько секунд, а потом начал медленно и тяжело дышать. Даже если бы и пытался что-то сказать, то наверняка не смог бы, странно было, что он вообще не потерял сознание. Стоявшие рядом мужики – мне было видно макушки двоих – просто смотрели на него и ничего не делали. Может, действительно жалели калеку, а может, им было просто интересно.
– Что, змея укусила? – спросил кто-то безо всякого сочувствия. Этот говорил уже с нашим привычным акцентом. Наверное, Элвин кивнул, потому что вопросы насчёт ноги прекратились. Макушка с редким ёжиком волос, которую мне было видно из кабины, исчезла – её хозяин присел на корточки. Я снова услышал его глухой голос, звучавший, будто через шерстяное одеяло:
– Ты где фуру потерял, чёрная задница? – спросил он. И тут же, не дожидаясь ответа: – Понимаешь, как нехорошо поступил с нами, да? Стоим мы тут, значит, ждём гостей. Тут едешь ты. А гостинцев-то и нету! Где фуру потерял, тебя спрашиваю?
– Отцепил. Чтобы топлива хватило, – наконец последовал сдавленный ответ.
– И куда же ты так спешил, родной? В Даллас? Погреть лапки в беззащитном городе? С грузовичка на порш пересесть? А, гуталин безногий?
Элвин какое-то время терпел эти бредовые претензии, а потом раздались звуки ударов, и он закричал, что не такой, и что едет к своей семье. Северный акцент тут же пошутил о том, что сейчас может устроить ему свинцовый экспресс на встречу со всей роднёй сразу, но глухой голос его перебил, ехидно поинтересовавшись какой – не такой? Выходило, что в городе не осталось ни одного жителя, и ехать туда можно было только с одной целью: мародёрствовать. Но хуже всего было то, что эти мужики цеплялись к каждой фразе, каждому ответу Элвина, выворачивая их наизнанку самым невыгодным для него образом:
– А какие мы? А? Какие, скажи? Пытаемся не загнуться – да. Или что ты имел ввиду? Мне правда интересно! Отвечай! Отвечай, мать твою!
Это было настолько дико, что не умещалось в голове. Очень походило на школьные разборки, когда серия из нескольких вопросов в любом случае приводит к тому, что одного человека избивают. Какой в этом был смысл? Да никакого. Все просто нутром чуют, чем ситуация закончится, но не переходят сразу к главному, им нужно взять разгон. Возможно, для кого-то это срабатывает как таблетка от совести, сколько бы там её ни осталось.
Они спрашивали, Элвин отвечал, и его били. Он спрашивал и вместо ответа его снова били. Я лежал на полу, трясся от страха и жалости к своему другу, и гонял в голове одну мысль по кругу: «Я ничего не могу сделать, я ничего не могу сделать». Были мысли и о том, что так поступать нельзя, что меня ожидает та же участь, что любой поступок в данном случае лучше, чем бездействие, но они все суетились где-то там, далеко. На первом плане пульсировала только одна мысль, страшнее и безнадёжнее которой я ничего в этой жизни ещё не встречал, да и не встречу многие годы спустя. Эдакая гарантия погибели, стопроцентное подчинение своей беспомощности и добровольное ожидание наихудшего. Конечно, я видел заткнутый с правой стороны сиденья револьвер, я, чёрт побери, только на него и пялился, не отводя глаз! Но: «Я ничего не могу сделать», – просто дрожал и слушал, как избивают моего друга, единственного друга в этом диком новом мире. Веришь, до сих пор не могу себе простить этого поступка. В такие моменты человек перестаёт быть человеком, разжалует себя в животное. А потом сбивается с ног, пытаясь вернуть утраченное – ну, если он ещё способен на это, конечно.
