Татьяна Апраксина - Мир не меч
Пришли тогда странные люди, и немногие узнавали в них потомков изгнанников, и светлы были их лица. Следом же за ними шествовали Любовь, Смерть и Долг. Ибо те, что не ведали закона, данного свыше, создали себе свои законы и узнали Долг, родившийся из мук, что испытывает тот, кто не ведает, как поступить, – по закону или против него. И узнали Смерть, что приходит за тем, кто не выдержал испытания и не услышал голос Долга. И узнали Любовь, что способна оградить двоих от Смерти, если во имя друг друга нарушили они закон.
И учили они всех, кто хочет, новому закону, говорящему – не свыше берется закон, но в сердцах и помыслах живущих, и рождается он из совокупности желаний и страхов живых и, как и все живые, способен меняться. Долг, Любовь и Смерть стояли рядом с каждым учителем и согласно кивали. Забирала Смерть тех, кто устал от жизни, измучен ранами или не хочет нового мира, и уводила куда-то за горы; но никто не возвращался, чтобы поведать, что там, за горами. Поддерживал Долг тех, кто, приняв новый закон, колебался, и была рука его тверда, как рука друга, а взгляд мудр и добр, как взгляд матери. И ласково обнимала Любовь тех, кто решался преступить закон ради друг друга, хотя Долг и Смерть сурово косились на нее; но смеялась беспечная Любовь, и в смехе ее была надежда.
Мудрые же пали на колени перед Смертью, Любовью и Долгом и сказали: вот они, трое, что некогда сотворили все сущее. Ибо устали быть всем, и поняли, что, лишь ограничив себя самого по своей воле, можно узнать, что такое жизнь, и, вырвав из себя, положили закон над собой. И нам надлежит сделать так же.
И стал мир, какой мы знаем.
Он заканчивает, но я даже не замечаю этого. Перед глазами стоят картины из легенды, заворожившей меня. Кажется, я прикоснулась к чему-то очень важному. Сказка кажется безумной, едва ли относящейся к нашему делу, – но есть в ней что-то. Я пока еще не понимаю что, зачем хранитель рассказал ее. Я пойму позже, ощущаю я. Тенники умеют смотреть в будущее; мне пригодится эта сказка. Она сложнее сказки Киры, в ней нет прямого намека. Но я рада, что услышала ее.
– Нам пора, – говорит Кира, трясет меня за плечо.
Я встаю. С трудом стряхиваю с себя магию сказки, пытаюсь вернуться в реальность. Это не так просто.
Хранитель, посмеиваясь, жмет мне на прощание руку – пожатие совсем не дружеское, в нем заигрывание и недвусмысленное приглашение если не остаться прямо сейчас, то заглядывать еще.
– Тебе не будет темно, Тэри, – ласково улыбается он.
Я вежливо благодарю, и Кира быстро уводит меня отсюда. Хранитель не соврал – я действительно все вижу. Мне хочется спросить, как его звали, но есть предчувствие, что этот вопрос обойдется слишком дорого. В лабиринте, не скрытом пеленой защитной тьмы, есть на что посмотреть – многие ниши украшены странными статуями, местами из стен выступают кристаллы каких-то минералов. Но все равно идти долго, а полная тишина, в которой даже наши шаги тают бесследно, гнетет. Наконец мы выходим к лестнице и выбираемся на воздух. Кира мрачен и зол, словно его укусила ядовитая муха. Мою руку он держит так, словно тащит должника на расправу.
Оказывается, ему принадлежит половина первого этажа причудливого готического дома – добрых комнат десять. Я замираю в темном, абсолютно пустом коридоре, принюхиваюсь. Пахнет сандалом и можжевельником, и я вдруг вспоминаю сандаловую палочку, заткнутую за зеркало в той квартире, через которую я пришла сюда последний раз. Совпадение? Или нет?
– Проходи, – сердито говорит он, будто я пришла без приглашения, и распахивает передо мной дверь. – Вот сюда.
За тяжелой деревянной дверью, украшенной инкрустацией, – небольшая комната. Мебели нет, пол застелен пушистым ковром с длинным ворсом, по нему разбросаны подушки, шкуры и пледы – точь-в-точь как недавно в нашей квартире. Даже цвет подушек совпадает – и мне кажется, что тот интерьер в нашем убежище создал Кира. Оказывается – нет, с точностью до наоборот. Кира усмехается, разводит руками.
– Здесь тоже все меняется, как у вас. Такая вот милая шутка.
Я укладываюсь на подушках, заворачиваюсь в огромный шелковый платок с кистями и пытаюсь изображать восточную невольницу. Кира подхватывает шутку – и я обнаруживаю, что мои запястья крепко смотаны каким-то шарфом или очередным платком, которых здесь множество.
– Ну отлично. Что это за тирания?
– Я на тебя еще паранджу надену, – то ли в шутку, то ли всерьез грозится Кира.
– Очень смешно. Ты и так себя ведешь будто купил меня на базаре.
– То есть?
– Твои взгляды, которые я воспринимаю как ревнивые, мне кажутся совершенно лишними, – очень осторожно говорю я. – Это достаточно неприятно.
– А мне приятно, когда ты кокетничаешь со всеми подряд?
– Так, давай по пунктам. Во-первых, из всех подряд один этот хранитель, как его там?
– Демейни.
– Это единственный, с кем ты меня видел. Так что все подряд – необоснованное обобщение. Во-вторых, что ты называешь кокетством? – Я стараюсь говорить мягко и спокойно, хотя логика и выдержка – вовсе не мои сильные стороны.
– Эти ваши взгляды, ручки…
– Ну, дорогой мой. Это уже перебор. Да, Демейни мне понравился. Но знаешь, вовсе не до того, чтобы немедленно ему отдаться.
– Ну, еще успеешь. – Кира, напротив, заводится.
– Перестань. Во-первых, мне это не нужно. Мне и с тобой вполне хорошо. Во-вторых, не думаешь же ты, что, приходя сюда парнем, я буду вести аскетический образ жизни?
– К девушкам я тебя ревновать не могу… – признается тенник.
– И на том спасибо. Буду тщательно избегать мальчиков. – Я тоже утрачиваю равновесие. – А в-третьих, у нас есть куда более важные дела. Или ты забыл?
– Нет, не забыл.
– Ты узнал что-нибудь важное?
– Важного – нет. Много интересного – и мне кажется, что это совершенно ложный след. Скрытый Прорыв тут ни при чем. Совсем другое дело.
– Тебе так кажется, или ты просто не хочешь еще встречаться с хранителем?
– Перестань! – Кира хмурится, но сейчас это меня совершенно не пугает.
– Кира, солнышко. Послушай меня внимательно. Если ты будешь воздерживаться от дурацких намеков и подозрений, то и я буду делать то же самое. И обрати внимание – я не требую, чтобы ты разогнал всех своих девиц. А ты меня ревнуешь даже к прошлым историям!
Не очень-то у меня получается соблюдать вежливость и быть терпеливой, но в конце концов – не я начала этот разговор.
– Каких девиц? – Кира приподнимает брови и смотрит на меня так, словно увидел первый раз в жизни.
– Твоих. Которых много, по слухам.
– Ты больше верь слухам, – смеется он. – Просто в каждом доме по две.
– Да-да, примерно так и говорят…
– Да нет у меня никого, уже много лет нет. – Он утыкается носом мне в грудь, и мне хочется его погладить, но руки связаны. – Так, глупости какие-то…
– У меня вот тоже, – признаюсь я. – Так что ты не прав.
– Я собственник, я страшный собственник, – шепчет Кира, запуская руки мне под свитер. – Привыкай.
Не очень-то мне хочется привыкать – я как раз не собственница и словом «измена» называю только предательство. Но Кира стоит того, чтобы отказаться от случайных развлечений. Да и удовольствия от них маловато – первый азарт, жадность вперемешку с недоверием и не более того. Здесь же – я уже знаю его, он знает меня, и мне кажется – это не может надоесть, с каждым разом все лучше и лучше. Он чувствует меня, угадывает все желания, играет со мной – и я плавлюсь под его руками, моментально завожусь и жалею только о том, что запястья связаны и я не могу прикоснуться к нему.
Он властен и почти жесток, но это именно то, что мне всегда нравилось в мужчинах. Принимать, прогибаться, подчиняться – огромное удовольствие, и в этом мы хорошо подходим друг другу. И еще он прекрасно чувствует грань между занятиями любовью и прочими делами – сейчас я пытаюсь поймать его ухо губами, и он резким движением поворачивает мою голову вбок, грозит пальцем, но я знаю, что в другой ситуации никогда себе этого не позволит.
Я уже неплохо знаю его – порывистую резкость и бесцеремонную грубость в мелочах, спокойную надежность без упрека и укоризны – в деле. Он надежный. Пес меня побери, я способна сказать так о теннике! Я знала многих из них – некоторых даже близко, и всегда они были текучими и изменчивыми, как вода, как тени, которые дали им имя. «Доверился теннику», – говорят в Городе, если хотят посмеяться над чьей-то глупостью.
Кира другой – я чувствую его как себя, знаю его. Мы двигаемся в едином ритме, и это куда больше, чем секс, – мы открываемся навстречу друг другу, показывая и отдавая себя. Отдавать – в каждом движении бедер, в каждом переплетении пальцев, в губах, сливающихся воедино. Мы учим друг друга единственно важному знанию – кто мы и что мы…
Мягкий и чуть скользкий ковер под лопатками, одуряющий запах сандала и пот на коже… Мне, наверное, никогда не доводилось быть с кем-то настолько близко. И даже не страшно, хотя я всегда боялась доверять своим любовникам. Соприкоснуться телами, ненадолго позволить быть рядом – рядом, но не близко, не вместе. Сейчас же все не так. Не нужно ничего скрывать, нет необходимости отгораживаться, не пропускать другого в свои мысли. Наоборот, мне хочется, чтобы не было ни одной преграды – вывернуться наизнанку, рассказать о себе. Ладонями, губами, ногтями по спине, дыханием в унисон, сбивчивым шепотом без смысла, исполненным нежности, – говорить о себе и слушать ответный рассказ.
