Виктор Точинов - Черная гвардия Эридана
Они не успели. Не только отправить куда-либо сообщение или предпринять еще что-то – барон не успел договорить, а Несвицкий дослушать.
Потемнело. Словно на светило наползла неожиданно грозовая туча, хотя по светло-розовому небу ползли лишь редкие белые облака. Впрочем… Впрочем, светло-розовым небо уже не было – окрасилось темным оттенком венозной крови.
Второй раз за сегодня взвыл сигнал тревоги. Звук аларма показался Несвицкому странно искаженным, слишком низким, басовитым… Шлем немедленно оказался на голове вице-губернатора, коммутатор его автоматически переключился на аварийную частоту, и тут же, с полуслова, послышался встревоженный голос радиста: «…аше превосходительство, потеряна свя…», – и так же на полуслове оборвался. В наушниках – тишина, девственная, не нарушаемая даже помехами. Легкими движениями подбородка Несвицкий переключался с канала на канал – везде одно и то же. Встроенный в шлем экранчик визора мерцал мертвым голубым пятном. Местной связи не было. Дальней, судя по всему, тоже.
А больше ничего угрожающего не происходило. Пока не происходило… Пилоты корабля-невидимки – если все происходившее было делом их рук, или лап, или щупальцев, или ложноножек – словно бы забавлялись: отключили людям связь и с любопытством наблюдали, как те будут выкручиваться.
Несвицкий стянул бесполезный шлем. Барон сделал то же самое, задрал голову, напряженно всматривался в небо. Штурмовиков не было видно, не было видно вообще ничего – ни солнца, ни облаков. Казалось, темно-багровая пелена становится абсолютно непрозрачной на высоте в пару сотен метров. Видимость по горизонтали тоже весьма ограничилась: небольшую возвышенность, находившуюся в полукилометре, можно было разглядеть весьма смутно, а за ней все тонуло в багровом тумане.
Встревоженные адъютанты со всех ног спешили к его превосходительству. Башни зенитных установок вращались, слепо уставясь стволами, ракетами и эмиттерами в небо, ставшее чужим и непонятным. Десантники столь же бессмысленно направляли в разные стороны свои УОКи. Никто не понимал, откуда и какая грозит опасность и как с ней придется бороться.
Произошло все буднично. Фон Корф, торопливо пошагавший куда-то (к своему «сапсану»?) не смог завершить очередной шаг, рухнул на землю. Несвицкий метнулся было к нему – подхватить, помочь – и почувствовал, что мышцы отказали. Вернее, вообще не почувствовал своего тела: ни рук, ни ног, ничего… Мгновение спустя генерал-майор рухнул рядом с капитаном второго ранга. Хотел крикнуть, позвать на помощь – ничего не получилось. Адъютанты не поспешили к упавшему начальству, похоже накрыло всех.
Затем почва содрогнулась, содрогнулась так, что Несвицкий смог почувствовать толчок даже потерявшим чувствительность телом. На Елизавету опустился невидимка? Едва ли, корабль, соответствующий по классу звездному крейсеру, не устоял бы на здешнем грунте без подготовленной заранее посадочной площадки. Скорее, с невидимки опустилось нечто, соответствующее по назначению десант-ботам, только крупнее размером.
Никаких признаков сопротивления… Ни единого выстрела. Что бы там ни применили против людей пришельцы, от этого не спасала ни броня, ни защитные поля… О судьбе штурмовиков, прикрывавших раскопки с воздуха, не хотелось и задумываться. Ослепленные машины с парализованными экипажами долго не пролетают…
Разглядеть спустившийся аппарат генерал-майор не мог, в поле зрения попадали лишь раскоп и застывший неподалеку от него «голиаф». Но барон, лежавший лицом к Несвицкому, мог разглядеть пришельцев. И, очевидно, разглядел. По крайней мере Несвицкий именно так истолковал выражение глаз фон Корфа, весьма-таки изумленное… Затем флотский контрразведчик яростно замигал – то быстро смыкал и размыкал веки, то выдерживал небольшую паузу с закрытыми глазами.
«Азбука Морзе», – догадался генерал-майор. Увы, сам он этим кодом не владел. На Земле от изобретения Морзе отказались еще задолго до Исхода – троичный код «точка-пауза-тире» плохо сочетается с электронной аппаратурой, работающей на двоичном коде. Однако в имперском космофлоте сохранилось много архаичных традиций, начиная с обычая отбивать склянки при помощи бронзовой рынды, имевшейся на каждом корабле (сигналы, правда, дублировались электроникой). Короче говоря, азбуку Морзе флотские офицеры знали не хуже таблицы умножения. В отличие от жандармов.
Похоже, барон сообразил, что его визави ничего не понимает, и попробовал другой способ – условные «тире» в его мигании исчезли, сменившись длинными последовательностями «точек». Вскоре Несвицкий понял: фон Корф передает порядковые номера букв в алфавите. Генерал-майор трижды моргнул в ответ – к приему, дескать, готов.
Буквы, как на грех, барон выбирал стоявшие ближе к концу алфавита…
«Х» – насчитал Несвицкий. Новая серия миганий – вроде бы «У». Тьфу, мысленно сплюнул вице-губернатор, стоило так изощряться, чтобы крепким флотским словцом охарактеризовать их положение… Третью серию сигналов он начал было считать, но сбился – за спиной послышались неторопливые, уверенные шаги. Кто бы ни управлял невидимкой, передвигался он не на щупальцах и не на ложноножках. На двух ногах.
Несвицкий до предела, до боли скосил взгляд, пытаясь хотя бы боковым зрением разглядеть шагавшего. Поначалу не получалось, но потом оказалось, что пришелец сам шагает к ним. Вернее, не к ним, а к раскопу, равнодушно обходя застывших на земле людей.
Лицо подошедшего генерал-майор не увидел, лишь начищенные до блеска высокие сапоги, коротко остриженный затылок, спину, обтянутую темно-синим мундиром.
Мундир был хултианский. Несвицкий, как ни странно, почувствовал облегчение. Хоть какая-то ясность…
На краю раскопа хултианин простоял пару минут. Очевидно, поднимавшиеся снизу миазмы не слишком тревожили его обоняние. Либо он не обращал внимания.
Затем хултианин повернулся вполоборота к лежавшим, и Несвицкий узнал чеканный профиль старого своего знакомца – мнаэрра Гнейи. Да только никакой то был не Гнейи – с виска хултианина сползал на скулу старый, побелевший шрам. Настоящий Гнейи еще месяц назад никаких повреждений на лице не имел. Брат-близнец? Клон? Какая разница…
– Вэйэ ду, – сказал как-бы-Гнейи, бросив взгляд на раскоп.
Встретился взглядом с Несвицким, выдержал долгую паузу и повторил многозначительно:
– Вэйэ ду.
3
Подземная ленинская комната гудела растревоженным ульем. Вернувшаяся с операции группа сразу же уединилась с начальством, подробностей вылазки никто не знал, но слушок полз: не все прошло ровно и гладко, скорее наоборот, – уходили-то двенадцать человек, а вернулись лишь семеро, да еще пленник, связанный, с мешком на голове. А вскоре прозвучал сигнал общего сбора…
Тем самым связанным пленником был Олег Ракитин – бывший курсант, несостоявшийся младший командир. И подпольщик – тоже несостоявшийся.
Что он вновь под землей, Олег понял лишь по пронизывающему холоду – не развязали и не сняли мешок с головы, приволокли и швырнули куда-то в угол, он упал, больно ударившись всем телом о неровную каменную поверхность…
В мешке, закрывавшем голову Олега, предполагалось тащить к месту казни предательницу Антонину-Доньку, и выбран он был с умом: воздух пропускал хорошо, дышать не мешал, но ни лучика света внутрь не проникало и звуки снаружи доносились ослабленные и искаженные. Впрочем, к голосам подпольщиков Олег не прислушивался. Все равно ничего хорошего не услышит…
Перед мысленным взором появлялись сестры, мать, товарищи по школе младкомсостава. А чаще всего – мертвый Позар, с телом, сожженным излучением, но с живым, нетронутым лицом… Позар ничего не говорил, лишь смотрел осуждающе, но Олег и без того понимал: все происходящее – расплата. За то утро, за трибунал, за корявые строчки протокола, за гауссовку в подрагивающих руках… Или все не так? За то – петля на стволе танковой пушки, а все, что сейчас происходит – за то, что не отказался от участия во второй казни, во второй раз пошел в палачи… А казни ходят парами, и палачи становятся жертвами, и не смотри так Позар, не надо, скоро встретимся, если не врали попы и тогда уж поговорим…
Сколько времени он так пролежал, неизвестно. В темноте мешков время останавливается… Но потом Олега поставили на ноги, потащили куда-то, грубо подталкивая в спину.
Стянули мешок с головы – на мгновение он ослеп от тусклого освещения ленинской комнаты. Руки не развязали. Голос Леонеда грохотал в напряженной тишине, Олег не вслушивался, долетали лишь отдельные слова: про предательство, про измену, про чистоту рядов… Да и зачем слушать, все известно заранее, нет тут ни гауптвахт, ни арестантских камер – кайлом по затылку в дальней штольне… И снова, как тогда, на допросе у серого человечка, нарастала режущая боль внутри, все сильнее с каждым мгновением, становилась вовсе уж нестерпимой, Олег боялся одного – сейчас не выдержит и завопит от боли в полный голос, а эти решат, что от страха перед ними…
