Сергей Демьянов - Некромант. Такая работа
На воротах, оставшихся за спиной, сидела пара ворон. На фоне грязно-белого утреннего неба их силуэты были как две капли чернильной тьмы. Под тонкой снежной простыней, в нескольких местах протершейся до дыр, неумело прятался лед. Так всегда бывает после резких заморозков — сначала снег превращается в ледяную жижу, а потом смерзается намертво, превращая дворы и улицы в сплошной каток. Только там, где ходят люди, ледяную корку обычно скалывают.
Здесь некому было этим заниматься.
Хреново.
Если придется бегать, кто-нибудь из нас гарантированно сломает себе ногу.
Воняло старой гарью — так, знаете, словно кто-то подпалил старое тряпье, а потом вылил на него ведро жидких помоев, чтобы потушить. Сверху, присыпанное снежком, все выглядело вполне прилично, но сути это не меняло — там, внизу, все еще была вонючая разлагающаяся дрянь.
Склады не делают красивыми, но здесь было как-то особенно мерзко. Чертовски плохое место, из тех, что просто притягивают к себе всякую гадость.
В узких проходах между бетонными коробками лежали тени. И ни одного свежего следа на снегу.
Паршиво.
Выморочные твари днем обычно спят, забравшись в нору, и только ночью выходят на охоту. Многие думают, что нежить должна бояться солнечного света. Я видел кучу фильмов, в которых самые жуткие монстры сгорали, едва выйдя на солнце.
На самом деле так никогда не случается.
Это было бы слишком просто.
Лиза пошевелила замерзшими пальцами и уверенно махнула рукой в сторону одного из типовых бараков. Над запертыми воротами был привинчен фонарь: стойка, державшая его, почти проржавела. Снег перед въездом не расчищали уже пару недель, и там, в сугробе, лежала оторванная собачья голова. Никогда раньше не видел, чтобы нежить метила территорию объедками.
Усраться, как оригинально.
— Там, — сказала Лиза. — Пять или шесть особей, точнее не скажу.
Мы подошли почти к самому входу, когда за дверью послышался слабый стон. Вполне человеческий. Если не знать, что людей там, внутри, в принципе быть не может, легко перепутать.
Босса передернуло.
— Открывать? — уточнил он для проформы, уже потянувшись ключом к замочной скважине.
— Не надо, — остановил его я.
— Вы можете мне объяснить, чего мы ждем? — В его голосе было столько сарказма, что его можно было вместо перца в суп добавлять. — Второго пришествия?
Чудовища не закрывают за собой дверей после того, как пойдут. Режиссеры хорроров знают, что делают, когда прячут зубастую неизвестность за приоткрытой дверью. Ты непременно захочешь узнать, кто ее открыл, а любопытство способно убить не только кошку.
И, кроме того, я сильно сомневался в том, что у нежити мог быть ключ. Она в принципе не склонна усложнять свое существование благами цивилизации.
Босс смотрел на меня, ожидая ответа, который его удовлетворил бы. Вот только я не чувствовал в себе стремления поработать экскурсоводом.
— Давайте-ка вокруг обойдем, — сказал я.
— Послушайте, вам вообще нужна эта работа? — спросил он.
— Не настолько, чтобы за нее умереть, — отозвался я.
Он презрительно усмехнулся. У него на лице было ВОТ ТАКИМИ буквами написано, что он считает меня трусом. Вообще-то мне следовало на него обидеться, но это я решил отложить на потом. Сначала дело сделаем.
Макс нырнул за угол.
— Вадим Викторович, Кирилл имел в виду, что здесь где-то должен быть другой вход, — объяснила Лиза. — Если мы не хотим, чтобы какая-нибудь дрянь внезапно выскочила у нас за спиной, нам нужно найти его. А мы ведь не хотим, правда?
Она говорила со взрослым мужиком, как с детсадовцем. Только что не сюсюкала. Женщины вообще быстрее понимают, когда это необходимо, но и я бы еще десять минут назад понял, если бы не был так сосредоточен на собственных ощущениях.
Мужик не должен показывать, что ему страшно. Это не вписывается в гендерные правила. Для девушки нормально дрожать и прятаться от монстра за спиной героя. Можно даже в обморок упасть, если прямо сейчас не надо когти рвать. Но даже самый завалящий офисный хомяк, испугавшись, вполне может начать вести себя по-дурацки вместо того, чтобы честно признать — я пересрал и дайте мне, пожалуйста, чувака с пушкой, чтобы он меня охранял.
Не стоило, конечно, оставлять Макса одного, но я все-таки остановился и повернулся к Боссу. Мне очень хотелось знать, чего он так боится.
— Почему вы так на меня смотрите? — спросил он. Даже кнопкой на фонаре щелкать перестал.
— Вы их видели, — сказал я.
Он отвел глаза.
— Как давно они появились?
— Три месяца. — Голос у него едва заметно дрогнул. Так, словно у него на языке вертелось оправдание, но он так и не озвучил его. Я совсем не хотел, чтобы он сорвался в истерику или прямо здесь устроил мне сеанс публичного покаяния. Но мне надо было знать, к чему готовиться.
— И? — Мне пришлось подтолкнуть Босса, чтобы он продолжил.
Это его здорово разозлило. Некоторые люди бледнеют, когда злятся, но он краснел. Классический норадреналиновый тип, с его повышенным уровнем агрессивности и привычкой приказывать. Не думаю, что ему было так уж уютно быть мальчиком по вызову у своего высокого начальства. Такие легко несут ответственность за собственные решения, но терпеть не могут быть виноватыми в том, что продавил кто-то другой.
Продавил — и ошибся.
— А что? Откуда мы знали, что они чокнутые? — спросил он. — Эти твари были спокойные, как собаки. Жрали просрочку так, что за ушами трещало. У нас тут свинина протухла, так они все убрали, вместе с упаковкой. И мусорщиков вызывать не пришлось. Всех проблем — на ночь склад открыть, а на следующий день обработать все внутри газом. Они…
— Они никогда не возвращались на прежнее место кормежки, — перебила его Лиза. — Вы использовали сернистый газ, так?
— Понятия не имею. Что знал, то сказал, — огрызнулся Босс.
Марька, все это время разглядывавшая Босса, как диковинную зверушку, покрутила пальцем у виска. Махнула мне — мол, присмотри за убогим — и скользнула за угол вслед за Максом. У нее под ногами скрипнул снег.
Значит, спокойные, как собаки? Дурацкое определение. Собаки разные бывают. И то, что ты способен справиться с одной из них, еще ни о чем не говорит. Может быть, это была болонка.
— Знаете, вы нашли самый необычный способ экономить на вывозе мусора, о котором я когда-либо слышал, — заметил я. — Так что случилось с вашими…
— Это четха, Кир, — перебила меня Лиза. — Никто другой так не стал бы себя вести. Мне кажется, тут большая стая, тварей пятьдесят, и ни одной свежей. Думаю, что пришлые.
Очень спокойно она это сказала. Так спокойно, что у меня полосы на затылке зашевелились.
Всю выморочную нежить можно условно разделить на оседлую и кочевую. Мавки и гули никогда не отходят далеко oт места своего рождения. Вероятно, именно поэтому у них довольно прилично работает механизм ограничения численности популяции.
В одном гнезде никогда не бывает больше десятка гулей. Если поблизости друг от друга появляются две разные стаи, они непременно сцепятся друг с другом. Одна большая клыкастая куча против другой. Это не настолько редкое явление, как можно было бы подумать. Наверное, почти каждый москвич однажды слышал, как они дерутся в темноте — там, куда через бетон заборов не может пробраться свет фонарей. «Это собаки, — говорит он себе. — Совсем оборзели. Почему власти не разберутся с этим?»
Вот только после такой ночной драки на вытоптанном снегу не остается никаких следов: ни шерсти, ни крови, ни собачьих трупов. И это вовсе не потому, что противостояние двух стай ограничивается рычанием и визгом.
Гули съедают проигравших.
Правильно, зачем добру-то пропадать.
Мавки появляются, когда умирает человек, уверенный, что его обделили любовью, и строивший свою жизнь вокруг этой уверенности. Мавка вырастает из жгучего чувства несправедливости, из привычной обиды на тех, кто украл ее лучшие годы, а то и всю жизнь, положенную на то, чтобы поднять, воспитать и вывести в люди.
И ничего не дал взамен.
Из всей выморочной нежити мавки наименее опасны — хотя бы потому, что до последнего стараются казаться людьми. Я имею в виду, мавка не кинется из-за угла, чтобы перегрызть вам горло, если вы в одиночку возвращаетесь домой с вечеринки.
Порой мне приходит в голову, что они сами верят в то, что с ними все в порядке. Во всяком случае, пока за спиной очередной жертвы не захлопывается входная дверь квартиры, в которой ждут ужина голодные сестры.
Их охотничья территория невелика. Выйти за границу двухкилометровой зоны вокруг гнезда им не позволяет страх. Они с трудом переносят присутствие друг друга — каждая из них хочет ощущать себя самым несчастным, самым обделенным существом на земле, каждая требует жалости, поддержки и особых условий. Трое, иногда четверо мавок — это предел. Хозяин квартиры, где они решают поселиться, быстро теряет связь с реальностью, превращаясь в беспомощного склеротика. Часто мавки даже заботятся о нем, не желая, чтобы он умер.
