Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза
А ведь как задевает! Сам не заметил, как оно в кровь вошло — привычка приказывать. Тут придется вспомнить привычку другого сорта: когда во фрунт и так точно. Бабы котласские мужчин, похоже, как источник разумного вовсе не воспринимают. Охотно слушают, как то или другое наладилось, как паровоз новый собрали, сами в дела технические и ремонтные не лезут, но чтоб к настоящей власти подпустить, к тому, чтобы решать, куда идти и кого убивать, — нет. Степанида Ольговна обронила, отхохотавшись: «Руки со срамом». Цельное такое определение мужской полезности. Мужчина в доме вроде гостя. Пришел, ушел — беда невелика. И называют друг дружку по имени-матчеству, и родство считают по матери, и добро от матери к дочери.
В самом деле, кому ты и зачем нужен, старик Круз? Все, что ты умеешь, — чуять, стрелять и приказывать. И то, и другое, и третье с годами все хуже.
Круз, скривившись, залпом допил остывший чай, кинул ложку в пустой стакан.
Через шесть секунд этот стакан брызнул стеклянной крошкой, и ложка, взлетевшая вместе с ней, пропахала полосу от Крузова лба до левого уха.
2
Тайга. Ели, лиственницы. Остров посреди озера, бревенчатые избы, смола, тонкий дымок над трубами. Мороз. Следы на снегу, россыпь алых бусин, ружейная сталь, леденящая сквозь перчатку. И вечером, за столом, хвастовство, пиво, женский смех. И голосит, описавшись, младенец в люльке, и шерстистым ковром под ногами псы — остромордые, волчьи.
Хорошо сидеть во главе стола, первому поднимать кружку, первому кричать, приветствуя Новый год, рассаживать шумную ораву, потчевать, хозяйствовать. И качать на руках младенцев.
Сколько их было? Пятеро? Семеро? И сколько из них дожило до женской крови или щетины на подбородке?
Беда всех переживших — пытаться устроить клочок старой жизни в мире, давно повернувшемся к прежней жизни спиной.
Всех уцелевших после бойни в институте Круз повез на север, в лес, подальше от убивающей себя налоксоновой жизни. До канадского городка, присмотренного доктором Лео, так и не добрался. Только городков с институтами посреди Второго кризиса и не хватало. И так по дороге пришлось стрелять.
Пробирались мучительно. С автострады пришлось свернуть после того, как полицейские, мирно проверившие права, выждали пять минут и затем понеслись следом, включив мигалки и вызывая подкрепление. Подкреплять их никто не явился, но и неподкрепленной полицейская пара едва не снесла Крузу полчерепа и превратила в факел один из трех джипов Круговой команды. Водитель, перепугавшись, подчинился воплю из громкоговорителя. После чего Круз остановил свой джип тоже и, выбравшись наружу с винтовкой АР, превратил полицейскую машину в решето. И остался с семью женщинами и парнишкой пятнадцати лет и девяти диоптрий близорукости, мечтавшим спасти человечество.
Впрочем, парнишка оказался толковым. За три дня научился колоть дрова и забивать гвозди. А через полтора года сумел, по сбивчивым Крузовым описаниям, сложить кривоватую, но вполне приличную, не дымящую, с хорошей тягой печь.
Тогда это казалось хорошей идеей — в национальном парке, на острове среди озера, напротив русла речушки, не замерзающей в самую лютую зиму, в удобном и уютном охотничьем коттедже. Из-за ключей лед на озере местами был предательски тонок, и пробраться зимой можно было, лишь зная дорогу. К тому же Круз соорудил и тщательно спрятал в лесу несколько неприятных сюрпризов для незваных гостей. А в теплое время добраться до острова можно было лишь на лодке.
В первые месяцы Круз не замечал времени. Хлопоты, заботы, перебранки. Очкарик Макс, роняющий поленья себе на ноги, истеричка Джина, неспособные поделить яблоко надвое Этель и Эстер, унылая толстуха Сара, Бет с лошадиным лицом и фарфоровыми зубами и пара совершенно несносных подростков, Линда с Леоной, по полтора метра ростом каждая, искренне считающих Круза маньяком-педофилом. Впрочем, маньяком-похитителем Круза считали все они, а Джина целый год пыталась донести на Круза полиции и однажды, угнав джип, добралась до канадской границы и явилась в пограничный пункт. Второй кризис к тому времени уже добрался до самой глухой провинции, и Крузу, явившемуся вслед за маячком на джипе, пришлось стрелять, бежать, кинуть две гранаты и разбить прикладом голову сержанту Ф. М. Фостереру, вцепившемуся зубами в Крузову щиколотку. За дверью, обороняемой сержантом с такой яростью, нашлась Джина, голая и распятая на столе двумя парами наручников, защелкнутых вокруг ее лодыжек, запястий и ножек стола. Джина выглядела плохо, шмыгала разбитым носом и была покрыта жижами телесного свойства. Круз сломал стол, собрал Джину в охапку и занес в джип, затем забрал три дробовика и патроны, заботливо поджег участок и поехал домой, не забыв по пути заехать в супермаркет. Там сидел у кассы единственный продавец, глядевший в потолок, улыбавшийся и на предложение денег никак не среагировавший. Впрочем, судя по щетине и пятну мочи на полу, сидел он не первый день.
Когда через полгода Крузу случилось заглянуть в этот супермаркет снова, он сидел у кассы в той же позе, только улыбка его стала шире и зубастее да правая кисть, отгнив, свалилась под стул.
Второй кризис скончался как зверь, сожравший все, до чего мог дотянуться, а после изглодавший собственные лапы. Американскую мечту после первого «опа» питал лишь налоксон — не продаваемый, но распределяемый как социальная помощь, пофамильно и регистрационно. Когда где-либо сеть распределения ломалась, происходило одно и то же: неделя-две сумасшедшей резни, отчаянных поисков, потом — убийств ради убийств, ради ощущения себя живым, отнимая чью-то жизнь. Затем счастье брало свое. Выживших практически не было.
Власть съеживалась, отступала, как проигрывающий войну на заранее подготовленные позиции. Круз каждый день крутил коротковолновик, пытаясь узнать, что еще делается в мире. В мире еще делалось, но с каждым днем все реже и меньше. А жизнь на острове становилась все невыносимее. Что творилось в головах привезенных Крузом женщин, он понять не мог. Они не хотели работать и ссорились все время, поочередно лупя и гоняя несчастного Макса. Сара сломала ему очки. Крузу пришлось отвесить оплеуху, чтобы она не сломала мелкотелому Максу что-нибудь еще. Через три дня застиг их на веранде, голых и потных. Макс копошился на толстухе, будто нечаянный глист. Завидев Круза, оба вскочили, а толстуха, взвизгнув, попыталась прикрыть левую грудь.
— Наконец-то, — сухо сообщил им Круз и удалился.
А сам позвал лошадинолицую Бет, самую здравомысленную из женской команды, анестезиолога по профессии, тридцати двух лет, плоскую, сухую как палка, — и поделился наболевшим. Наболевшее состояло в том, что, по мысли Круза, предназначение и долг женщин, и в частности Бет, состоит исключительно в деторождении. Ибо человечество вымирает, и не видеть этого нельзя. Но если объявить это остальным, кроме недоумения, истерик и злобы, ничего не выйдет. Это очевидно. У всех в головах каша, кроме тебя, Бет. Только ты можешь объяснить им.
— Наконец-то, — сухо сообщила Бет и принялась вылезать из джинсов.
Назавтра она, одетая лишь в Крузову рубашку, спустилась в зал к камину и, сверкнув рыжеволосием на лобке, уселась Крузу на колени. Все замерли. Круз посидел немного, чувствуя много твердых костных частей, затем, сославшись на дела, ушел в лес. Вернувшись через полчаса, застиг общую ссору с швыряньем вещей, битьем посуды и визгом. Посреди зала стояла голая, залитая кетчупом Бет, попирая драную Крузову рубашку, и орала. Эстер, с быстро наливающимися лиловыми подглазьями и потеком под носом, прыскала на нее соусом из трехлитровой бутыли.
— Стоп! — рявкнул Круз.
Все смолкли и замерли. Бет подхватила Крузову рубашку и, заревев, убежала.
Назавтра началась война полов с тяжелой артиллерией, засадами и налетами. Дни стояли теплые, но вода в озере в июне прогреться не успела. Несмотря на это, Линда с Леоной устроили купание нагишом под самой верандой, кувыркались, плескались, ненатурально хохоча, а потом, завернувшись в одно полотенце, уселись сушиться и хлюпать носами на диван по соседству с Крузом. Эстель принялась загорать на веранде, одетая лишь в крошечные трусики, а после выходки Линды с Леоной и вовсе без них. Бет норовила при всех пристроиться к Крузу и расстегнуть на нем что-нибудь. Толстуха принялась красить губы.
Круз то и дело натыкался на интимную дамскую сцену вроде переодевания или причесывания. В полночь у его двери возникла драка, потому что Линда с Леоной нагишом и на цыпочках крались по коридору и наткнулись на караулящую Бет.
Тогда терпение Круза лопнуло, и он, собрав женщин в каминном зале, объявил, что сейчас задача всех — рожать, потому что долг перед человечеством. Бежать некуда, никто не придет и не позаботится, прежнее кончилось навсегда. Чтобы люди жили, надо беременеть. Мужчин здесь только двое, так что каждая вольна выбирать сама. Он, Круз, не откажет никому. И никого особо выделять не станет. Мы все теперь должны быть одной семьей.
