Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!
Встал Петя рано, день прожил длинный, напряженный и нервный… но спал плохо, все время просыпался от удушья. Рядом мучался Каган. Иван не показывал, но и ему приходилось тяжело. Васильев, наверное, был привычнее к высокогорью, а Бубих — так тот вообще бодр и весел, как зайчик.
Что еще интереснее: в соседней комнате ворочались летчики, никак не могли уснуть, кряхтели и стонали, пили воду. Петя с Каганом тоже пошли пить водичку: запас стоял в местных пузатых корчагах на широченном подоконнике. Узкое оконце в стене полутораметровой толщины косо направлено вверх, на огромные звезды. Разноцветные страшные звезды мигали в какой-то особенной углисто-черной пустоте, делая очень реальным близость внеземного пустого пространства.
— Тут прямо совсем близко космос, — шепнул Каган.
— Ага! Очень высоко… Странно, что наши летчики свалились…
— Не странно… Они высоко летают, но с кислородными масками и в герметичных кабинах. У них в самолете и тепло, и кислорода достаточно. Как-то они завтра полетят.
— Гораздо интереснее, как мы завтра будем акклиматизироваться…
— Ты еще не понял?! Мы будем делать это активно! — Каган назидательно поднял палец. Петя невольно давился смехом, хотя от смеха сразу становилось намного труднее дышать. Укладываясь спать, Петя заметил: Бубих не спит, а наблюдает за ними. На редкость неприятный человек.
— Два дня на акклиматизацию! — Эти слова действительно сказал Васильев еще вечером. Но прав Каган: у Васильева были свои представления, как надо акклиматизироваться.
Для начала: улетел самолет. Измученные высотой летчики доложили о готовности взлетать. Было странно и неприятно видеть, как машина, дребезжа и раскачиваясь, бежит по полю, как она взлетает, уходит в страшное небо Тибета. Самолет уменьшался, уменьшался, превратился в точку, растворился в сияющем небе… только гул слышался еще долго.
— ДБ-3… Дальний бомбардировщик, модель третья, — сказал о нем Васильев. — Великолепная машина… Оценил?! Будет нужно, сделаем здесь настоящий аэродром, еще один — километров за тысячу на юг, и начнем отсюда бомбить Индию. Представляешь: появляется эскадрилья таких, и каждый несет тонны три бомб…
— Зачем?!
— Рано или поздно война будет… С англичанами она уж точно будет. Ну ладно, пошли пристреливать винтовки.
Не успев позавтракать, получили оружие, стали бить по положенным один на другой камни. В разреженном воздухе Тибета выстрелы не грохотали, а скорее отчаянно трещали. Десять выстрелов по неподвижной мишени. С третьего раза у Пети начало получаться: пристрелялся, стал учитывать, что из «его» винтовки надо делать легкое упреждение налево.
— А теперь — по движущейся мишени!
Вокруг монастыря бродили странные животные: размером с косулю, серые и красновато-коричневые, с белыми животами.
— Это оронго… Их еще называют чиру… То ли козлы, то ли антилопы, не разберешь. Пасутся днем, а ночью выкапывают себе ямы, в них и живут. Как в гнездах.
— Как же они выкапывают? У них же нет лап.
— Они выбивают ямы копытами. Не смотрите так, ребята, я знаю, о чем говорю, — сам видел.
— А зачем им ямы? Там же не теплее, чем снаружи.
— А ветра? Тут зимой иногда дует так, что сметает палатки, опрокидывает навзничь человека. И это при минус 30… Ну что? С такого расстояния возьмешь?
— А если подойти поближе? (До антилоп оставалось метров двести.)
— Можно… Они не подпускают ближе, чем метров на пятьдесят-семьдесят, — у местных ружья гладкоствольные, эту дистанцию все тибетские звери знают. А на сто — сто двадцать метров — подпускают. Они не уйдут: в той части долины — болото, есть и вода, и трава.
Идти по равнине было трудно: мучила одышка, все время хотелось пить, раза два закружилась голова. Пете все время казалось, что антилопы увидят их и убегут. А те не убегали, потому что ветер был от них. Когда звери начинали смотреть на идущих, Васильев неподвижно замирал; Петя с Каганом делали то же самое. Оронго тут же успокаивались и опять начинали пастись. Действительно, тут было неприятно пахнущее, полное какой-то своей жизни болотце… Воды вроде и немного, но и ей было некуда уйти в каменистую землю. Цветущая вода давала жизнь чахлой травке высотой в несколько сантиметров.
Метрах в ста от животных Петя захотел лечь на землю… Везде сыро, мокро, неуютно. Тогда Петя решил стрелять с рук.
— Стреляй с моего… — зашипел в ухо Васильев, сунул свою винтовку, поставив ее прикладом на землю. Он крепко держал свою винтовку и тыкал пальцем на ствол. Петя сгорбился, положил свою винтовку на ствол и стал ловить в прицеле антилоп.
— Станет боком, стреляй! — шипел Васильев.
Петя навел прицел на шею ближайшей оронго: если попадет, то убьет сразу. Он задержал дыхание и мягко, как мог, потянул спуск. Треснуло слабее, чем он ждал, но ствол резко подбросило вверх: чтобы стрелять точнее, Петя не стал стискивать левой рукой оружие. Одна антилопа лежала.
— Молодец! — громко прошипел Васильев. — Теперь давай ты!
Стадо отбежало и теперь стояло, настороженно глядя на людей.
— Не иди! — продолжал шипеть-кричать Васильев. — Они движения сразу пугаются. Давай оттуда! С руки!
Одно из животных рысью вернулось, вытянуло шею — нюхало лежащую оронго. Каган вскинул винтовку, тут же треснул выстрел. Антилопы кинулись вскачь. Они оставались хорошо видны на равнине, но мгновенно ушли из зоны надежного выстрела. Одна вроде бежала медленнее, все время забирала в сторону от стада. Каган было кинулся за ней.
— Стой!
Васильев отчаянно махал руками. Он объяснил, что, если животное и ранено, такой рысью оно может пробежать не один десяток километров. Догнать его почти невозможно, потому что и раненая оронго бежит быстрее всякой лошади, а выследить по следам крови очень трудно. Тибетские звери вообще очень крепки на рану, добыть их совсем нелегко. Вообще же Васильев был откровенно доволен — и свежему мясу, и тому, что парни неплохо стреляют.
— Это еще вполне может пригодиться, — туманно объяснял Васильев; в его устах это звучало уж, конечно, не так, что пригодится для стрельбы по антилопам.
Убитый зверь был небольшим, с косулю, ярко-рыжим, с саблевидными рогами длиной сантиметров пятьдесят. Пуля ударила в основание шеи; из входного отверстия крови почти не было… Тем не менее на землю крови набежало уже много: выходя, пуля вырвала кусок, в отверстие можно вставить кулак. Изо рта с вываленным языком тоже лилось, животное умерло мгновенно.
Петя и радовался трофею, и жалел великолепного зверя. Васильев же мгновенно достал нож; он резал, парни тянули. Стоило снять шкуру — и зверь превратился просто в мясо. Совершенно исчезли красота, изящество, грациозная сила, несшая оронго по поднебесным равнинам. Полчаса работы — и кровь из полости тела слили на землю, туда же бросили внутренности, кроме печени, сердца и почек. У Васильева нашелся и мешок для этих кусков. Мясо же было аккуратно разделено на три части, для переноски. Пока разделывали, Васильев посетовал, что нет лошадей, придется нести мясо самим. Жаль, рассуждал Васильев, что нет смысла брать голову и даже рога, как трофей: шкура у оронго очень хорошая, не вылезает, как лосиная и оленья, вешать ее на стенку — отличное мероприятие. Но и шкуру нет смысла брать, потому что выделывать шкуру сейчас некому — тибетцы за это не возьмутся.
— А если поручить красноармейцам?
— Точно! За шкурой пошлю этих бездельников.
На обратном пути Васильев указал Пете на поставленные вертикально барабанчики. Они были укреплены на палке так, что текучая вода все время эти барабанчики крутила.
— Знаешь, что это такое?
— Это молитвенные цилиндры… В них плотно-плотно вставлены листы бумаги со словами молитвы. Вода их крутит — получается, что молитву как бы читают множество раз.
— Верно… Делу вас учили в университете. Вот тебе Азия: вода работает, чтобы миллион раз помолиться. А воду вверх погнать не могут, не научились…
И правда: на глазах несущих добычу молодые монахи набирали воду в длинногорлые сосуды из тыквы. Наверное, несли своему старцу. Впрочем, и самого «святого старца» они увидели. Старец с пегими длинными волосами выходил из кельи.
— И этому опорожнить кишечник надо! — сказал неуважительный Васильев и скорчил такую рожу, что Петю невольно затрясло от смеха.
Пропуская молодых монахов, старец положил руку на зад одного из них, что-то сказал и оскалился. Расстояние скрыло речь, но Петя с содроганием понял, какого рода отношения у «старца» с молодыми монахами.
— А ты чему удивляешься? — отнесся Васильев, который, как всегда, все видел, все понимал и все оценивал. — Тут по монастырям содомский грех, какого не было в самом Содоме.
Каган не выдержал и рассмеялся:
— В буддизме же монахи живут с женами!
