Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!
Аэродром был устроен очень просто: между сопками — с километр ровного сосняка. Дорога уходит в сосняк, упирается в двухэтажный деревянный дом: комендатура. Дальше — только пешком. В сосняке вырублены просеки, раскорчеваны, засыпаны гравием — взлетные полосы. В стороне, метрах в двухстах, — самолеты.
Пока шли первые переговоры, неутомимый Каган показал Пете рисунок коры на ближайшей сосне. Вся кора оказалась разделена на узоры, в точности как на китайских рисунках. И правда — совершенно другой вид. Но сосны — это что… Только маленькая часть из всех чудес последних дней.
Военный аэродром жил какой-то своей, загадочной, жизнью. Светало, в тревожном раннем свете бегали люди с фонарями, что-то тащили, что-то подкручивали и вставляли. У нескольких машин между местными низкими сосенками возились фигуры: судя по голосам, даже не сонные.
Казалось чудом, что Васильев мгновенно нашел начальника, которому звонили и который знал о приезжих.
— Почему так рано?
— За нами погоня… враги народа стараются сорвать операцию. Они переодеты в форму НКВД, похитили бланки и подделали документы. При появлении преступников приказ охране аэропорта — открывать огонь на поражение.
Начальник аэропорта переступил с ноги на ногу с каким-то непонятным выражением.
— Все последние инструкции вы можете получить в специально-шифровальном отделе НКВД товарища Глеба Бокия, — громко сообщил Васильев. — Телефон знаете? Я настаиваю на немедленном звонке — дело слишком серьезное!
Прибывший с Васильевым местный товарищ, капитан госбезопасности, громко подтверждал — надо отбиваться от врагов. Оставив его с начальником аэропорта, Васильев не давал засиживаться отряду — быстрей, быстрей, вон совсем близко «наш» самолет. Машина показалась Пете огромной, и тем более странно ему было: какой-то человек в черном пнул по колесу эту махину, от чего она вся затряслась, зазвенела.
Пока ехали, какая-то другая машина двигалась к деревянному зданию аэропорта. Там опять закипела какая-то жизнь, кто-то начал тоненько кричать.
— Живо! — рявкнул Васильев.
Странно, непривычно было Пете лезть в эти темные трясущиеся недра… Да еще по несерьезной на вид, шаткой лестнице. От его шагов по хлипкому трапу вся машина ощутимо зашаталась. Петя невольно остановился.
— Да не стой! — прикрикнул механик… или кто он был, только что пинавший колесо машины?
Петя нырнул в полутьму, пахнущую бензином, резиной, металлом… и еще чем-то непонятным. Особый самолетный запах, тревожный и странный. Поставить рюкзак полагалось при входе; там уже стояли рюкзаки Кагана и Васильева. Остальное помещение свободно, низкие скамейки вдоль боковин. Скрип кожи, непонятный запах… круглые иллюминаторы…
— На кого там орал? — лениво спросили из темноты.
— Да тут этот! Самолетов боится, а туда же! Лезет или он не лезет?!
— У них свое задание… Пусть лезут, — также лениво сказал голос.
Самолет дребезжал и шатался, когда в него влезали люди, вбрасывали какие-то ящики и мешки.
— Зачем столько?
— Приказано.
— Ничего! Он четыре тонны поднимает! — уже весело сообщил молодой голос.
— Взлетаем! — опять орал Васильев.
Одновременно взревели моторы, и у здания вспыхнула стрельба. Опять самолет дребезжал и подпрыгивал, катился по летному полю.
— Нас могут пытаться задержать! — орал Васильев прямо в спину летчикам. — Взлетаем!
Что-то еще делалось при въезде в аэропорт. Там кто-то бежал и упал. Подъехавшая минутой раньше машина ворвалась в ворота и тут же осела на простреленных шинах, кто-то кого-то бил рукояткой пистолета по голове, кто-то в кого-то зачем-то стрелял… Люди были очень заняты, и мало того: ближайшие дни, даже недели, сулили им только все более тяжкие труды по выяснению — кто же именно и почему предал дело Великого Сталина.
Но это все было на земле… А тут, внутри летающего механизма, моторы взревели еще сильнее, машина рванулась куда-то… Душный ужас охватил Петю от этого. Он стиснул руками сиденье — хоть какое-то действие, чуть-чуть — но выход напряжению и страху. Нос самолета задрался, тряска исчезла… Вскоре Пете пришлось проглотить противный комок: почему-то заложило оба уха. Летим?!
Петя выглянул в круглый, как на корабле, иллюминатор и чуть не заорал: земля была далеко внизу, она продолжала стремительно уходить вниз. Он попытался найти аэропорт… не было внизу аэропорта. Все меньше делались и так маленькие забайкальские сосны, излучины речек-ручейков, склоны холмов, камни на вершинах. И все это, уходящее, тревожное, рассвет заливал ровным розовым пламенем. Нехорошо заколотилось сердце.
Не один Петя скверно чувствовал себя внутри самолета. Наверное, у Кагана было такое же лицо, как и у Пети: перекошенное, напряженное. Васильев держался, но, хоть и не разглядеть выражение глаз в полутьме, Петя видел: он вцепился в сиденье. Пот стекал по лицу всегда спокойного, уверенного в себе человека, на двадцать лет старше.
Как ни удивительно, весел и бодр оставался все время как раз Бубих. Улыбался, охотно смотрел в окно, пытался разговаривать о чем-то. Наверное, он привык летать в самолетах.
Для Пети же все несколько часов долгого горизонтального полета прошли в тихом ужасе. Его тошнило, мутило, желудок словно отделялся от остального Пети и парил где-то на уровне коленок Особенно плохо было, когда самолет вдруг резко уходил вниз: сидящие тут же механики называли это «провалиться в воздушную яму». Летающие люди смеялись, а у Пети появлялось полное ощущение, что вот тут-то всем им и конец. После «ямы» желудок стоял то у колен, то возле горла; хорошо, что ели на ходу и всухомятку: особо блевать было нечем.
Если Петя решался посмотреть в иллюминатор, он видел одно: беспредельное синее небо без единого облачка. Опустишь глаз — и под ними шел рыже-серый, реже — черный хаос голой, не прикрытой даже травкой земли. Лететь в пустом прозрачном небе было страшно, а земля внизу выглядела ничем не приятнее неба.
А еще было трудно дышать.
— Станет плохо, скажи!!! Велю дать кислорода! — орал Васильев, перекрывая голосом натужный рев двигателей. — Тут высоко! Тут воздух разреженный! Голова может заболеть!
Петя замотал головой, но через некоторое время и правда заболела голова. Не сильно, но все же заболела. Судя по всему, Ивану и Кагану тоже сделалось не очень хорошо.
Первая посадка добавила Пете переживаний и ощущений: нос самолета опустился, опять заложило уши. А главное — земля уже не плыла далеко внизу, она бешено мчалась навстречу. Петя нервно вцепился в поручни, ожидая страшного удара… А машина не ударилась, она запрыгала, как кузнечик, понеслась уже явно по земле… Дрожали руки и ноги, трудно было разжать сведенные челюсти, тошнило, лил пот по хребту. Отвратительно!
А вокруг был самый настоящий аэродром — прямо в степи, покрытой сплошь зеленой травкой. Аэродром крошечный: посадочная полоса, два беленых домика, палка с похожим на сачок определителем направления ветра.
Минуты две Петя отходил: ждал, когда перестанет мутить, пока перестанут дрожать ноги. Стрекотали сверчки, этот звук удивлял Петю, пока он не сообразил: они уже очень далеко на юге, в теплых краях.
Петя обошел самолет… В моторе потрескивало, ветер уныло свистел, покачивая винт. Не прибавляло доверия к самолету все это потрескивание, посвистывание, покачивание.
Васильеву полет дался не лучше, чем Пете, но оклемался он еще быстрее.
— Ты обратил внимание, как у них тут налажена оборона?
— Не-ет…
— А сколько тут вообще народу живет?
— Человек шесть…
— Зря ты такой не наблюдательный! Нас знаешь как учили? Вот сидишь в комнате, и через нее проходят несколько человек. Они прошли, а у тебя спрашивают: какой цвет глаз был у третьего? А что торчало из кармана у второго? Так вот и приучаешься все замечать. А работает тут восемь человек, и поставлены домики удачно: из во-он того пулемета простреливаются все подходы с запада и с юга. А из вон того — все подходы с севера и востока.
— Есть от кого отбиваться?
— Пока не было от кого, а кто знает? Пока эта страна чужая… Она будет наша, но еще не завтра!
Есть в самолете Петя не мог и теперь чувствовал просто волчий голод. Хорошо, тут всех накормили жирным супом: сперва экипаж, потом членов группы.
Второй раз сели часа через два на таком же аэродроме — но теперь неподалеку от какого-то туземного города. Петя так измучился, что уже и переживал не так сильно. На всякий случай он посчитал людей, посмотрел, как крепится оборона… Но на этот раз Васильев ничего не спрашивал. С видом залихватского разведчика Петя сказал Васильеву: вот тут, вокруг аэродрома, простирается полнейшая пустыня — ни травинки. На первом аэродроме жить все-таки веселее.
— Через две недели и на том аэродроме все будет так же точно выжжено. Это же юг и безводье, тут вся трава сгорает в конце весны…
