Алексей Гравицкий - Путь домой
— Не передумал.
— Тогда бери тележку, — подмигнул Митрофаныч.
До леса шли молча. Мне было не до разговоров. Митрофаныч тоже в душу не лез и с лишним трепом не приставал. Я вообще заметил за ним манеру не цепляться без надобности и говорить метко и ненавязчиво.
Хозяин ронял слова, как семена в землю. Вроде бы говорил легко, походя и совсем не о том, но сказанное застревало, укоренялось и давало неожиданные всходы. Хотя со сказанным про Яну я категорически не хотел мириться.
Видно ему, понимаешь ли. Психолог хренов. День за мной понаблюдал и все про меня понял. Ага! Я всю жизнь про себя что-то недопонимаю. А он враз все увидел. И почему я должен равняться на его слова. В конце концов, это просто частное мнение. И что он там увидел? Янкины закидоны? Мало ли. Может, у нее настроение плохое. Может, месячные скоро, или еще чего. У баб все зависит от гормонального фона.
— Стой-ка, — велел Митрофаныч.
Я покорно остановился. Скрипнула тележка. Мой спутник хлопнул ладонью по стволу ближайшего дерева.
— Это валим. Держи, согрейся. — Он протянул топор.
Спорить не хотелось. Физический труд всегда был не только способом согреться, но и прекрасным средством от хреновых мыслей. Я охотно взялся за работу, но только в этот раз мысли отчего-то не хотели отступать.
А что если Митрофаныч прав, и Яна на самом деле меня использовала? Что я про нее знаю? Да ничего. Просто в один день я влюбился в нее с первого взгляда и решил, что она в меня тоже. А потом все крутилось, как в калейдоскопе, и некогда было даже оглянуться назад, оценить происходящее, подметить отношения.
Да и не было отношений. У меня не было времени на чувства, у Яны тоже. Но ведь, если времени на чувства нет, значит, и чувств толком нет.
Выходит, Яна меня не любит. Но тогда выходит, что и я ее не люблю.
Удары топора ускорились, щепа летела во все стороны золотистыми брызгами.
И Олег, тот, что явился ко мне в червоточине, говорил, что один из моих спутников мне врет. Может быть, мне врет Яна? Тогда получается, что несчастного Вольфганга я убил из пустого подозрения.
Впрочем, Штаммбергера я так или иначе отправил на тот свет из пустых подозрений. Ведь в червоточине все иллюзорно.
Стоп!
Но ведь немец умер на самом деле. Значит, не всё иллюзия. Но тогда что это было? Ведь это не мог быть Олег. Ведь Олег умер. Я сам видел его скелет в номере тайского отеля. Так с кем я говорил внутри червоточины?
От всех этих вопросов лишь росло раздражение. Ненавижу, когда так угоняются другие, и уж точно не ждал подобного угона от себя.
— Тише, тише.
Я опустил топор и резко обернулся. Передо мной стоял Митрофаныч. Он уже скинул бушлат и протягивал мне руку.
— Давай-ка топор. Передохни малость.
Я ошалело поглядел на измочаленный ствол несчастного дерева, отдал топор и присел на тележку. Курить хотелось зверски.
Митрофаныч застучал по подрубленному стволу. Работал, как всегда: спокойно, размеренно, без особенной спешки.
Он перехватил мой взгляд, а вместе с ним, видимо, и мысли. Подмигнул:
— Торопись медленно. Будешь гнать, быстро выдохнешься. Жизнь — не стометровка. В ней темп держать надо. Первым прибегает не тот, кто резче рванул, а тот, кто силы соразмеряет и дыхание держит.
— Мы ж не бегом занимаемся, — вымученно усмехнулся я.
— А какая разница? — просто спросил Митрофаныч. — Разницы-то никакой. А?
Я пожал плечами. Может, он и прав. Может, даже во всем прав. Хотя так не бывает.
— Слушай, а где все? — спросил я, переводя тему.
— Какие тебе «все»? — нахмурился Митрофаныч.
— Ну, сам же говорил, что тут поселок. Народу должно быть побольше, чем ваши несколько дворов.
— Народу и есть побольше. Хотя не проснулись многие. Просто люди делом заняты, а не праздным шатанием. И потом — основное поселение там, дальше, где теперь коровник, — Митрофаныч махнул топором в сторону. — А мы тут, с краю.
— Вроде как пограничники?
— Почему пограничники? Просто на окраине живем.
— Хоть оружие-то у вас есть?
— Ну, есть у меня ружье, — пожал плечами Митрофаныч. — А зачем? Охотиться наши пацаны и так приспособились. Луки сладили, обращению подучились. Зайцев бьют. Уток били. А больше и не надо.
Святая простота.
— А если чужой кто? — спросил я.
— По людям стрелять? Мы ж свои в своей стране. Тут чужих нет. Все на одном языке говорим, со всеми договориться можно. А если с кем временное помешательство, так и без ружья успокоить можно.
Все же хозяин наивен. Живет тут, в своем изолированном мирке. Рядом какой-то неведомый Асбест — тоже мне названьице, — жители которого вполне лояльны и миролюбивы. А как придет сюда какой-нибудь Фарафонов?..
— Ты всякую дурь из башки выкинь, — оборвал поток мыслей Митрофаныч. — Лучше сюда иди, поможешь.
Я встал с тележки, подошел ближе. Митрофаныч еще пару раз шарахнул по стволу, и мы совместными усилиями повалили подрубленную сосну. Дерево легло с оглушительным хрустом.
В первый момент внутри от этого звука все оборвалось. Я ожидал, что будет громко, но, признаться, не думал, что настолько.
Митрофаныч, судя по всему, валил высокие деревья не в первый раз. Потому только отскочил в сторону и спокойно взирал, как валится сосна.
— Некого тут бояться. И незачем, — словно мы и не прерывали разговора, продолжил он. — Боится тот, кто с собой не в ладу. А у того, кто нашел в себе гармонию, она и с миром вокруг ладится.
— Люди всякие бывают, — не согласился я.
— Люди все одним миром мазаны. К каждому можно подход найти. А ружье… что ружье? Вот есть оно у меня, а зачем? Для весу? Так оно мне солидности не прибавит. Если я в душе трус, так я и с ружьем трусом буду. Стрелять?.. Не хочу я в людей стрелять. Господь заповедовал, не убий. Так зачем же я убивать стану?
— Когда тебя убивать станут, ты по-другому заговоришь, — беззлобно сказал я.
— Кто меня убивать станет? И за что? Я зла никому не делал, а за пустяшное барахло друг другу глотки грызть… Это у вас, городских, может, так принято. У нас — нет. Давай-ка, за работу.
А может, и в этом прав хозяин? Кого здесь бояться? И вообще, зачем кого-то бояться? Зачем искать врагов за каждым кустом? Видно, меня приучило к этому наше со Звездой путешествие. Или я изначально испорчен Москвой.
Ведь у меня теперь есть чудесная возможность: остановиться, осмотреться, найти, как говорит Митрофаныч, гармонию в себе.
И ведь ничего делать для этого не надо. Просто найти дом, обустроить хозяйство. Жить.
А что? Поселимся с Яной где-нибудь здесь, на окраине Белокаменного, и будем жить долго и счастливо. Рядом Звездочка обустроится. Митрофаныч опять же, мальчишка этот, Артем, с которым мы вчера за дровами ходили. Кто еще?
Прочие полтора десятка соседей, с которыми меня шапошно перезнакомил вчера Митрофаныч, тоже, судя по всему, приятные люди. Вот и поживу среди людей.
За этими размышлениями я помог Митрофанычу расчленить несчастную сосну и погрузить часть наших лесозаготовок на тележку.
Когда мы подкатились к приютившему нас дому, внутри уже не спали. Из трубы тянулся дымок. Из-за двери звенел радостный смех Яны. Кажется, настроение у нее поднялось. Это хорошо.
Я улыбнулся, Митрофаныч напротив хмурился.
— Чего такой смурной? — попытался я подбодрить хозяина.
— Да так, — пробормотал Митрофаныч и напел на незнакомый мне мотив:
Барон Жермон поехал на войну.
Барон Жермон поехал на войну,
Его красавица жена
Осталась ждать, едва жива
В разлуке и печали.
Я толкнул дверь и вошел в душную избу. Сзади невесело напевал мажорную песенку Митрофаныч:
Одна в расцвете юных лет,
Одна с утра, одна в обед —
Она могла бы подурнеть
И даже к черту помереть,
Но ей не дали…[19]
В комнате за столом сидел белобрысый детина лет тридцати и что-то рассказывал белозубо улыбаясь. Подле него устроились Яна и Звездочка.
На открывшуюся дверь повернулись все трое. Яна весело улыбалась, на щеках проступили ямочки, в глазах плясала бесовщинка. Именно в такую я и влюбился. Звездочка виновато потупилась. Детина лучезарно скалился.
Он не понравился мне сразу.
Митрофаныч оборвал свои унылые напевы.
— Здорова, Ванька, — приветствовал он детину. — Ты чего здесь?
— Добречка, Кирилл Митрофаныч. Я к тебе по делу.
Ванька поднялся из-за стола и шагнул нам навстречу. Я наконец отступил с порога, пропуская в комнату и хозяина. Тот поручкался с белобрысым гостем. Кивнул ему на меня:
— Это Серега, — и добавил уже для меня: — А это Ванька. Наш Левша.
— Блоху подковал? — ядовито поинтересовался я.
— Нет, радио смастерил, — улыбнулся детина. — Это Митрофаныч шуткует.
