Алексей Гравицкий - Путь домой
Яна легла к стенке, повернулась ко мне спиной. Притихла.
Сон не шел. В голову лезли дурные мысли. Пустые, ни к чему не ведущие. Видимо, навеяло разговором с Митрофанычем. А он засранец. Нагадил мне в голову и дрыхнет теперь, сопит в две дырки.
А я что? Сам же говорил, что меня все это не трогает. Или трогает? Выходит, врал себе? Да нет, не врал. Просто ничто человеческое мне не чуждо, включая глупое любопытство. Плюс усталость…
Вот именно, усталость! Я сейчас должен был без задних ног дрыхнуть, а вместо этого думаю черт-те о чем. Лучше вон о Яне думать. А то, с того момента, как мы план побега придумали, я даже поцеловать ее не успел.
Я повернулся на бок, обнял Яну и запустил руку под кофту.
— Не тяни лапы, — недовольно прошептала девушка. — Мы не одни, между прочим.
Я послушно убрал руку. Тут же озлился на себя задним числом. И что, что не одни? Я ж не оргию устраиваю.
Захотелось подняться и поднять всех на уши. Да какого черта? Немец помер. Я, можно сказать, убийцей стал. Возможность до Москвы добраться в обозримом будущем пропала. А тут еще один, философ деревенский, меня жизни учит, другая нос воротит и на место ставит, как пацана сопливого. Какого хрена?
Я тихо скрипнул зубами. Лучше б Янку со Звездой положил, а сам один лег.
Мысли сделались совсем мрачными. Заснул я злой и неудовлетворенный.
…На кухне было накурено. На столе стояла бутылка грушевого «Абсолюта». Закусывать эту водку не хотелось, но ощущение было таким, словно духов хлебнул. Эту хреньку приволок Борис. В другой раз я не упустил бы случая подначить, но в тот момент мне было пофигу. Я страдал, переживая разрыв с… кажется, с Ольгой. Да, точно, с Ольгой.
Впрочем, тогда мне не так важно было, с кем кончились отношения. Важно было, что они кончились.
— Ты, Серенький, не прав, — обстоятельно втирал Борзый, наливая в очередной раз грушевое пойло. — С бабами надо расходится легко. Без ущерба для здоровья.
Борис захмелел, и голос его приобрел размеренность и благозвучность, какими никогда не отличался.
Странное дело: мне было плохо, я хотел нажраться и позвал этих двоих для компании. В итоге — Борян захмелел, Олежка нажрался в сопли, а я как дурак сидел ни в одном глазу, злой и прибитый горем.
— Хочешь, я тебе мастер-класс дам по общению с противоположным полом?
— И я могу, — встрепенулся Олег.
— Ты сиди, — отмахнулся Борис. — Твои навыки общения с противоположным полом измеряются толщиной кошелька. Пока ты своим шлюхам тайским платишь, общение идет. А время вышло — досвидос.
— У меня, между прочим, жена еще есть, — насупился Олег.
— Не считается, — забраковал Борзый. — Мастер-класс по сдаче мозга в сексуальное рабство не актуален.
Я поднял рюмку, Борис перехватил меня за запястье раньше, чем я успел выпить.
— Погоди, Серенький. Я уже нажрался.
— Так я-то еще нет. — Я попытался перехватить рюмку в другую руку, но Борис вцепился в тару и потянул вниз, к столу.
— Погоди, говорю. Успеешь. Слушай: с женщинами главное…
— Борян, тормози, — оборвал я. — Мне твои советы не подходят. Я просто так не могу…
— Это потому, что ты дурак, — ввернул Борзый.
— Спасибо.
— Еще заходи.
Я кивнул и поспешно опрокинул рюмку. Водка с привкусом дюшеса прокатилась по пищеводу, но не добавила даже тепла. Только горечь.
Борис поглядел на меня уничижительно.
— Я просто так не могу, — повторил я. — Мне влюбиться надо.
— А мне что, не надо? — фыркнул Борис. — Ты меня за кого принимаешь?
— Я тебя за друга принимаю, — устало сказал я. — И как другу говорю: ты не знаешь, что такое серьезные отношения. У тебя когда последний раз было, что б девушка с тобой дольше двух-трех месяцев продержалась? Ты, извини, тупо пялишь всё, что движется.
— И что? При чем здесь любовь?
— Вот именно, ни при чем.
— Вот именно. Просто ты, Серенький, не знаешь, что такое влюбиться на одну ночь.
— Знаю, — не согласился я. — Это называется потрахаться и разбежаться.
Борис выудил из пачки сигарету, прикурил.
— Это у тебя так называется. Потому что у тебя к женщинам подход утилитарный. Ты ни на ночь влюбиться не можешь, ни на всю жизнь. Потому что одна ночь для тебя только койкой меряется, а длительные отношения это вообще серьезный и многоступенчатый расчет. Потому и колбасит тебя, что планы твои порушили. А вовсе не потому, что ты любовь потерял. А это всё, — он обвел прокуренную кухню и стол, на котором кроме трех рюмок, пузыря «Абсолюта» и пепельницы ни черта не было, — приступ самобичевания.
— Спасибо, дорогой друг, — огрызнулся я. — То-то мне так больно. Из-за порушенных планов, наверное.
— Где болит? — хищно ухмыльнулся Борзый.
Я хлопнул ладонью по груди.
— Здесь.
— Здесь не может, — отрезал Борис. — Я в одной статье читал, психологи говорят, что эмоциональная боль длится двенадцать минут. Все остальное самовнушение. Так что болит у тебя вот здесь.
И он тихонько постучал пальцем мне по лбу…
Проснулся я неудовлетворенный и злой. Яна спала рядом. Не то у нее снова сменилось настроение, не то просто замерзла ночью. На соседнем лежаке тихо посапывала Звездочка. Митрофаныча не было, несмотря на то, что за окном едва светало.
Я поднялся, стараясь не шуметь, обулся, набросил куртку на плечи и вышел во двор.
Ночью снова приморозило, и теперь было откровенно холодно. Я поспешно влез в рукава и застегнулся под горло.
Митрофаныч нашелся за сараем, где я накануне вечером сгрузил добычу. Разгоряченный хозяин, самозабвенно хакая, колол дрова. Топор взлетал вверх и опускался вниз, расщепляя поленья с одного, редко с двух ударов.
Топором хозяин махал, видно, давно: бушлат валялся рядом, рубаха на Митрофаныче была расстегнута до пупа, из-под нее выглядывала волосатая грудь.
Я остановился в сторонке и некоторое время наблюдал за чужой работой. Приятно смотреть, как люди работают с удовольствием и без раздражения. Для Москвы это редкое зрелище. В столице большинство жителей просыпается с мыслью, что кругом одни уроды. На улице, в транспорте, на работе. Начальник полный урод, да и работа уродская, и надо только успеть урвать свой кусок. Да чего кривить душой: у меня самого и работа уродская, и начальник козел еще тот. Ну, во всяком случае, прежде так было.
Митрофаныч хакнул в последний раз, легко загнал топор в колоду, на которой колотил поленья и подошел ко мне.
— Утречко доброе.
Я кивнул. Глядеть на полураздетого Митрофаныча было холодно. Тот улыбнулся.
— Да хорошо же! Об одном только жалею — курева нету. И табака нету. Мне б хоть кустик, уж я бы рассадил. А нету.
С куревом в самом деле была беда. В первое время после пробуждения везунчики находили старые, насмерть пересохшие сигареты, сохранившиеся только за счет полиэтиленовой пленки, что обтягивала пачку, а потом еще и блок. Курить такие сигареты было противно. Даже табаком это назвать язык не поворачивался, но вскоре и такого курева не стало.
Я без никотина мучился не очень долго, а для многих это стало серьезной проблемой. За время нашего путешествия я повидал немало людей, страдающих без табака. Чего они только не пытались курить!
— Сам-то не куришь?
— Курил.
— А теперь не хочется?
— Обычно нет. Но иногда — зверски.
Митрофаныч хитро прищурился.
— Сейчас бы покурил, а?
Я кивнул. Настроение для пары затяжек было подходящим. Хозяин хлопнул меня широкой ладонью по плечу.
— Ты не обижайся, Серега, но не твоя эта девка. И зря ты из-за нее переживаешь. Брось. Пользует она тебя. С самого первого дня пользует.
От этих слов курить захотелось еще больше.
— Ты откуда знаешь? — грубовато поинтересовался я.
— Тык видно же, — удивился Митрофаныч. — Так что бросай. Чем быстрее, тем лучше. Тебе ж легче будет.
— А если я ее люблю? — набычился я.
— А ты любовь с влюбленностью не путаешь? — прищурился хозяин. — Если влюблен, то раньше бросишь, раньше переживешь. А если любишь, то…
Он неожиданно замолчал и пошел за бушлатом. Я поплелся следом.
— Что?
— Ничего. Тогда трандец тебе, Серега. Потому что не твоя это девка. И никогда твоей не будет.
Митрофаныч накинул бушлат на плечи, выдернул из колоды топор.
— Жрать хочешь?
Я помотал головой. Последнее, что мне сейчас хотелось, это есть.
— Тогда бери тележку. До леса сходим.
— Зачем?
— За дровами.
— Так есть же, — я окинул взглядом поленницу. — Много.
— Городской, — фыркнул хозяин. — Запас карман не тянет. Топить-то постоянно надо, а то околеем. Сейчас запас поболе сделаем, потом хату тебе подыщем. Если ты всерьез остаться решил, то, поди, захочешь своим хозяйством обзавестись. Или ты передумал?
— Не передумал.
