Борис Орлов - Будь готов!
Неожиданно со стороны раздались крики, шум и мы, словно по команде, повернулись туда. Иван заколотил ладонью по крыше кабины, машина затормозила. Сзади встал второй грузовик с остальными. В ответ на наши вопросительные взгляды, Иван коротко кивнул и первым выпрыгнул из кузова.
Мы подошли к нескольким колхозникам, с трудом удерживавшим смуглого седоватого мужчину лет тридцати в камуфляже и тюбетейке, изо всех сил рвавшегося к нескольким таким же смугловатым седоватым мужикам в брезентовых робах, оттесняемых в сторону двумя автоматчиками. Иван, на рукаве которого красовалась нашивка замбрига — заместителя бригадира, шагнул вперед:
— Чего случилось, товарищи? О чем шумим?
Мужчина в камуфляже рванулся к Ивану:
— Товарища ўринбосар бригадир! А, джаляб, товарища замбриг! Эта эшак, эта онейнски сказал, что мой — сотқин… э-э … пиредател! Я его сейчас… Отпустите!..
Один из мужчин в робах вдруг бросил что-то на непонятном языке, от чего человек в тюбетейке еще сильнее забился в руках державших его товарищей. Иван хотел что-то приказать, но к нам уже подлетел верховой, спрыгнул с коня и остановился перед «тюбетейкой»:
— Что опять стряслось? — выслушав сбивчивый рассказ, распорядился — Этим выдать лопаты и вон туда, к березкам. Иргашев, давай-ка сюда…
Он вытащил из планшета лист бумаги с отпечатанным текстом.
— Подтверждаешь, что лишенцы номер два-сто тринадцать, шесть-семьсот одиннадцать и четыре-пятьсот девяносто три злостно уклоняются от исправления, оскорбляют колхозников и колхозный строй, упорствуют в своих враждебных заблуждениях? Подпиши здесь… Десятник! Подтверждаешь? Подпиши… Товарищ замбриг, вы присутствовали? Нет? Извините… Варенцов! Присутствовал? Подпиши…
Он расправил лист с подписями. Затем повернулся к остальным:
— По решению тройки, утвержденному начальником охранного звена Якушевым, лишенцы номер два-сто тринадцать, шесть-семьсот одиннадцать и четыре-пятьсот девяносто три признаны виновными в клевете на колхозный строй и колхозников, в уклонении от советского строительства, в ведении подрывной деятельности против Советской власти. Приговор: лишенцы номер два-сто тринадцать и четыре-пятьсот девяносто три — высшая мера социальной защиты, лишенец номер шесть-семьсот одиннадцать — сорок пять суток штрафного режима. Приговор привести в исполнение немедленно.
— Товарища звеньевой, — Играшев подался вперед, — разрешите мне?
— Нет, Алишер — Якушев положил руку на плечо «тюбетейке», — а то это будет уже не социалистическая законность, а примитивная месть. Варенцов, Петрушин, Славук — исполнить, старший — Варенцов. Номера шесть-семьсот одиннадцать использовать при копании ямы, связать потом.
Трое названных выдернули из толпы лишенцев тех самых — смуглых, и повели их к стоявшей в стороне группе берез. А Звеньевой Якушев повернулся к нам:
— Вы, товарищи пионеры, не подумайте: у нас такие чэпэ — редкость. Хотя, конечно, бывают…
Он немного помолчал и продолжил:
— Алишера жалко. Он уже семь лет, как полноправный колхозник, три почетные грамоты, благодарность от Правления, а тут — такое.
— Товарищ звеньевой, а он что — не из колхоза? — не удержавшись, спросил Тихонов, хотя и так было понятно, что Иргашев — не местный.
— Нет, он из Узбекистана. Да вон, хотите — поговорите с ним сами. Алишер! Алишер!
Иргашев подходит к нам. Он уже почти успокоился и теперь, широко улыбаясь, протягивает руку и старательно выговаривает:
— Здравствуйте, товарищи пионер, здравствуйте. Иргашев Алишер, старший колхозник…
Он охотно рассказывает нам, как одиннадцать лет тому назад попал в плен бригаде «Комсомольского прожектора», как после четырех лет лишенства был переведен в колхозники, как вступил в комсомол, а потом — и в партию, как ходил за зипуном в Узбекистан и Таджикистан, как был ранен, получил первую почетную грамоту, влюбился, женился. Он производит впечатление доброго и хорошего человека, о чем мы ему и сообщаем. Он улыбается еще шире:
— Обратно с Артек пойдете — к нам в дом приходите. Плов сварю — никогда такой не кушали!
В этот момент сухо трескают очереди. Возле берез стоят трое колхозников, а один лишенец зарывает невидную отсюда яму. Вот так…
… Мы едем дальше. Дорога взбегает на холм, откуда открывается вид на Оку. У берега — пристань, возле которой застыли два странных корабля, с вытянутыми, похожими на акульи морды, носами. На них видны башенки с пулеметами или мелкокалиберными пушками. А дальше…
Я протер глаза. Не может быть. На воде лежал очень большой — много больше кораблей — странный самолет. В передней части какие-то трубы — возможно, двигатели. На верхней части фюзеляжа тоже башенки с пулеметами. Огромный, просто исполинский самолет кажется сказочным, но сколько я не щурюсь и не зажмуриваюсь, — он не исчезает…
— А это товарищи пионеры, наши «Ракеты» и наш «Лунь», — сообщает Иван. — Нам — туда.
Глава 6
Я вошел под сень куполов с крестами и в который раз поразился: как все мудро здесь обустроено. В колхозе храм — не только прибежище для скорбящих или неуверенных душой. Нет, храм и последнее прибежище, если грозные недруги подойдут совсем близко, ибо при входе во храм располагается оружейня, где ждут своего часа автоматы и прочия орудия, что призваны защитить верующих. Это и укрытие для женщин, малолетних, бессильных и страждущих; и дозорная башня, и, прости Господи, крепость, что может дать врагам грозный отпор.
— Приветствую тебя, боголюбивый брат мой, — звучный голос трубой призывной раздается под сводами собора Святого апостола Андрея Первозванного, — Рад видеть тебя во храме нашем.
Отец Георгий подходит ко мне. На нем епитрахиль, как и положено протоиерею, но ряса как обычно подпоясана ремнем с пентаграммой на пряжке. Только вместе с кобурой, к поясу прикреплены палица и набедренник. Он мягко берет меня под руку:
— Вижу я, обуревают тебя сомнения, брат. Облегчи душу свою, поделись со мной грузом размышлений твоих, — говорит отец Георгий и ведет меня к алтарю.
Я следую за ним и на ходу несколько запоздало произношу заготовленное:
— Брат Георгий, облегчи душу мою и прими мою исповедь…
…Мы сидим в притворе, и Георгий напоминает мне бессмертные, вдохновенные строки:
— Вы — соль земли
Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?
Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям.
А что есть соль земли? Соль земли — суть люди, которые ставят своею целью облегчить страдания, утешить страждущих, вести земную жизнь так, дабы приблизить Царство Божие на земле…
— Это пионеры, да?
Мне кажется, что я угадал его мысль, но брат Георгий мягко улыбается и слегка качает головой:
— Это не только пионеры, брат Алексий. Это коммунисты вообще. Ибо они стоят на защите интересов людей создающих и созидающих, ибо они отринули от себя златого тельца и не желают поклоняться богатству. Коммунисты, следовательно, являются самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих, а в теоретическом отношении, у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения.
Я пытаюсь осмыслить услышанное. Коммунисты… Но в монастыре говорили, что коммунисты разрушали церкви, преследовали верующих… Выслушав мои возражения, брат Георгий снова слегка улыбается:
— И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.
Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него.
Так чем же коммунисты прогневили Бога, если разрушали церкви, построенные вопреки слову Его? А кого преследовали коммунисты? Не тех ли лживых пастырей, что вещая с амвонов Слово божие, мыслями преданы были корыстолюбию и стяжательству?
Я опять молчу. Мысли путаются сильнее, чем когда я уверовал во второе пришествие. Георгий пытается меня вразумить, но смогу ли я, осилю ли я разумом своим всю ту истину, что он пытается мне преподать. Господи, вразуми меня!
И тут брат Георгий начинает негромко читать стихи, которые с неожиданной силой западают в мою душу:
…Дорогой битв, через хребты преград,
Вслед за тобой, Советская отчизна,
Неисчислимый движется отряд,
Как ставший плотью призрак коммунизма.
Огромен человечий океан,
Ни края не сыскать ему, ни меры,
Но снова: «Пролетарии всех стран…»
Встает над ним как грозный символ веры…
Сижу очарованный этими словами, когда он еще тише добавляет:
