Иван Белов - Ненависть
– Геологи?
– Ага, они самые, – грустно усмехнулся Стрелок. – Копают металлический лом, его в округе много осталось, сдают немцам на переплавку. А большинство хлещут водку, перебиваясь случайными заработками. Есть кирпичный завод, устроиться можно при большой удаче и связях, будешь горбатить по двенадцать часов в день без отпуска и выходных. Еще можно продать почку в клинике трансплантологии. Самая выгодная здесь работенка, жаль одноразовая. У местных бездельников ходит легенда о парне с шестью почками, обеспечившим себе шикарную жизнь. А так неплохой городишко, миленький, главное на улицу ночью не выходить.
– Преступность?– смекнул Рудольф.
– Я бы даже не назвал это преступностью, – хмыкнул Стрелок. – Образ жизни. Тот, кто дожил до утра на окраине, считает себя любимцем фортуны. В центре потише, за порядком следят. Да и как может быть иначе в городе, где единственное динамично развивающееся предприятие кладбище? Во главе города стоят наследники знаменитых бандитских фамилий, отсюда и порядки. После окончания Восточной компании немцам в руки попали огромные, плохо освоенные территории за Уралом, с крайне нелояльно настроенным населением. Как держать массу людей в повиновении? Только страхом. Вот тогда, кому-то из сподвижников Адика, курирующему восточный вопрос, пришла в дурную голову гениальная мысль. В округе было множество тюрем, в каждом тысячи заключенных, многие сидели по политическим статьям, но большинство самые отпетые уголовники. Некоторую часть советы успели уничтожить перед стремительным отступлением. Оставшихся бандюков немцы выпустили и вооружили, трофейного оружия было навалом. Амнистия, xyli. Эта грязная, жаждущая крови и плоти свора, захлестнула приуралье, выслуживаясь перед новым хозяином. Слухи о тех страшных временах еще живы, старики помнят. Они грабили, убивали, насиловали и жгли, оставляя после себя пепелища и груды изуродованных мертвецов. К сорок восьмому уголовники насытились и поделили сферы влияния, с молчаливого одобрения немецкой администрации. Теперь их потомки цари и боги в одном ублюдском лице.
– Это война, ничего удивительного, – единственное, что нашел ответить пораженный Рудольф. «Адика» он предпочел пропустить мимо ушей.
Стрелок передернулся и замолчал. Они миновали свежую вырубку и вошли в черту города. Окраина произвела гнетущее впечатление. Под ногами мерзко захлюпала непросыхающая грязища, завоняло тухлятиной. Больше на помойку похоже. Покосившиеся избушки с черными провалами окон, землянки похожие на звериные норы, домики, наспех собранные из листов проржавевшего железа, листов фанеры и почерневших досок. Одна искра и выгорит все на километры вокруг. Странно, заборов вообще нет, а унтерменши очень любят заборы и чем выше тем лучше, дабы без помех обстряпывать всякие непотребства. Причем просмоленные столбы и каркасы ворот торчат повсеместно, а заборов нет. Аномалия.
У ближайшего дома поднялась на нетвердые лапы и вяло тявкнула рыжая собачонка, вся в колтунах свалявшейся шерсти. Беззлобно, просто показывая кто тут хозяин. Почесала за ухом и поплелась в сторону целой стаи таких же кабыздохов, грызушихся на пригорке.
– Вишь расплодились, – пробормотал ни к кому не обращаясь Стрелок. – Жалко их, всех за зиму подъедят, хотя они и сами не брезгуют мертвечиной, ночью алкаш окочурится, к утру костей не оставят. Круговорот мать его.
Дорогу преградила исполинских размеров лужа, способная поглотить без остатка танковый взвод. В воде плавала раздутая, мертвая крыса. По краю наведен понтонный мост из гнилых досок и кирпичей. На крылечке вросшей в землю, кособокой избушки сидела древняя, как египетские пирамиды старуха, выползшая погреться на весеннее солнышко. Вся в черном, лицо морщинистое, как кора дуба, тяжелые, с выпирающими венами руки сложены на коленях. Сидела недвижно, глаза застывшие, может спит, а может отдала богу душу. У следующего дома расположились похожие на бродяг мужики с опухшими рожами и затуманенными глазами. Наркоманы наверное. На прохожих внимания никто вроде не обращал, хотя в окнах то и дело мелькали темные силуэты, пристально следя из-за грязных, не мытых стекол, по низу проложенных ватой и какими-то вениками.
Здесь правила, неустроенность, нищета, упадок, полное безразличие и нежелание что-то менять. Деградация. Город унтерменшей, во всей убогой красе. Всегда знал, что паршиво, но так… Улицы густо выстланы мусором, ветер раздувал в переулках высоченные помойные кучи, кишащие вездесущими собаками и хилыми, чумазыми ребятишками. Вонь от разлагающихся отбросов стала нестерпимой. Руди покоробило, профессия напомнила о себе. Эти мусорки убирать бесполезно, только сжигать. Вместе с людьми. Грязные свиньи, на хера гадить там где живешь?
Через пару кварталов, архитектура трущоб поменялась. Появились старые, рассохшиеся бараки в два этажа, рубленые из бревен или собранные из деревянных щитов. У крайнего лопнул и просел фундамент, край барака треснул, в грязь высыпались опилки служившие утеплителем. Ремонтировать никто и не думает, во дворе гуляла шумная, пьяная компания. Надсадно гудел баян, голосили ярко накрашенные девки, похожие на дешевых кукол из магазина игрушек. Дальше по улице раскорячился почерневший остов с обвалившейся крышей. Сгоревший дом стоял на отшибе и соседние гадюшники не пострадали. Очень жаль. Две березы грустно склонили опаленные кроны, пытаясь закрыть это убожество. За бараками высилась на удивление опрятная, белая церковь. Женщина с усталым, изможденным лицом, развешивающая на веревке белье, проводила незнакомцев долгим, безжизненным взглядом. Люди не успели скрыться за поворотом, а она уже забыла о них, вынимая из корзины серую, застиранную до полупрозрачности простыню.
– Старожилы любовно называют свой город Шайтанкой, – тоном завзятого краеведа сообщил Стрелок. – В честь одноименной речушки и общего положения дел.
Подходящее название, – подумал Рудольф, маневрируя между ручьями нечистот, свободно стекающими по склону. – Шайтан, дьявол из арабской мифологии, а городишко больше всего похож на филиал Преисподней. Дымящие всюду костры и печи способствуют нагнетанию атмосферы. Жуткое место. И черти в наличии. На углу покосившегося барака кучковалась группа оборванцев с бандитскими рожами. Здоровые мужики, на таких пахать можно, а они дурью маются в разгар рабочего дня. Унтерменши все превращают в убожество, Первоуральск яркий пример. Интересно, тот ли это город, о котором Катерина перед уходом рассказывала, вызывающий восхищение центр культуры и просвещения?
– Сами виноваты. Никто не мешает навести порядок и не жить в этом дерьме, – буркнул Рудольф. – Не думал, что такое возможно в двадцать первом веке на территории Рейха. Так опуститься.
– Согласен, – кивнул Стрелок. – Люди без присмотра превращаются в стадо. Никому нет дела до этого города. Плюс менталитет, привыкли сидеть, и ждать подачек от доброго дядюшки. Пусть он и выдуманный персонаж.
Вонючая слякоть подсохла, окраинные трущобы остались под горкой. Бараки стали чуть поновей, но в неизменном, плачевном состоянии. Того и гляди рассыпятся. По пути попались еще два храма. Какие тут все богобоязненные. Нет ни табличек с названием улиц, ни номеров домов, посторонние не шастают, а свои и так разберутся. Со второго этажа, прямо из окна, хлынули помои. Через подоконник перегнулась толстая тетка с блестящим, сальным лицом, сверкая улыбкой с крайне малым набором зубов. Вот сука.
– Иди, иди, неча зыркать! – заорала баба, увидев возмущение Рудольфа, на немецком с жутким акцентом.
– Немецкий в ходу? – удивился Руди, спешно выйдя из зоны поражения.
– Как основной, – подтвердил Стрелок. – После войны, в зауралье, свезли шваль со всей Европы: поляков, чехов, хохлов, всех кто был с криминальным прошлым и генетическими заболеваниями, наркоманов, алкоголиков, психопатов. Несколько миллионов. Первые эшелоны пришли в начале сорок восьмого, высаживали прямо в поле. А зимы у нас суровые, в январе морозец под минус тридцать стабильно. Короче оттаяли поселенцы весной вдоль железной дороги. Тысяч десять подснежников: мужики, бабы с детьми. Немцы приказали хоронить. Кто согласился, возвращались седыми. А кто нутром покрепче, узлы добром набивали, людей со всеми вещами везли, дикие земли, bleat, осваивать. Следующие поезда уже исключительно летом приходили, было время на обустройство. Правда тут, на пришлых, мор иного рода напал, старожилы чужаков не любят, и вооружены поголовно. Сколько их в землю легло, никто не считал. Выжили самые злые и сильные. Построили свои деревеньки, часть расселилась по городам, создали свои отряды самообороны. Так теперь и живем, как пауки в банке. Новое вавилонское столпотворение, мать его, смешение языков и народов. Потому немецкий в этих местах основной. Будешь как дома.
