Денис Бурмистров - Религер. Последний довод
В дальнем конце зала, сквозь тонкий шелк занавески, просвечивались огоньки множества свечей. Там еще одна комната, судя по расположению, молельня настоятельницы.
Сама хозяйка дома тихо доходит в луже крови тут же, на пороге. Край занавески накрыл ее, словно саваном, хриплое дыхание с каждой секундой становится все тише и реже. Над ней, с хищно поблескивающей «финкой» в руке, стоял Иванов. Он не смотрел на умирающую, взор Исполняющего направлен вглубь молельни. Там, на красивой резном столе, лежало распростертое мужское тело с зияющей глубокой раной в груди. На плече виднелось грубо выжженное тавро в виде звезды с девятью лучами.
В мертвеце Волков без труда узнал Гаврилова.
Из глубины ритуальной комнаты раздался сдавленный хрип, потом злой голос Артема с нажимом спросил:
– Получилось что хотели? Ну! Говори!
– Не-ет, – проблеял сиплый мужской голос, после чего что-то грохнуло. Спустя мгновение на занавеску упала тень, полог откинулся. Появившийся Колеров перешагнул настоятельницу, бросил хмурый взгляд на Егора. Вытащил из кармана белоснежный платок, вытер им лезвие широкого куцего ножа. Раздраженно сказал:
– Не вышел у них ритуал. Настоятельница не хотела, но…
Его взгляд метнулся в сторону Егора, куда-то за спину. Волков только сейчас почувствовал, что кто-то поднимается по лестнице.
Черт! Раззява!
Он развернулся, шагнул в сторону. Звонко щелкнули высвобожденные клинки.
Сделав последний шаг, в зал бестелесным призраком вплыла бледная как мел девушка. Острое, худое лицо, тонкая черточка губ, потускневшие русые волосы, спутанные и взъерошенные. Белое платье с васильками по краю подола по самую грудь залеплено коростой грязи. На груди – серебряный медальон.
Этот медальон Егор видел как-то у Влада Гаврилова, тот рассматривал изящную вещичку тайком ото всех, пока курил за домом. Что ж, можно было догадаться, что подарок предназначался Светлане Новиковой, религеру рамаи.
Девушке, которая заманила Влада на заклание.
Волков посмотрел в глаза Светланы. Пропащие глаза. Выплаканные, выстраданные, отчаявшиеся. Что ж, по крайней мере, сдала Гаврилова она против своей воли.
Девушка смотрела вперед, в темноту молельни, на фигуру с вскрытой грудной клеткой. Волков физически почувствовал, как в Новиковой что-то ломается, рвется, умирает. Он сделал шаг вперед.
И застыл, отшатнувшись. По залу пронесся испуганный вздох.
Светлана медленно вытащила руку из-за спины, подняла перед собой. В хрупких девичьих пальцах, похожих сейчас на белые, замерзшие веточки, была зажата граната с выдернутой чекой.
– Как же я вас ненавижу, – Новикова заговорила, словно из могилы, глаза ее влажно заблестели. Девушка обвела присутствующих пустым взглядом. – Ненавижу всех… Вы лживые, омерзительные твари…Ради вас я пошла на это… Ради ваших гребанных богов… Будьте вы прокляты! Будьте прокляты вы все!
Голос Светланы сорвался, плечи дернулись в беззвучном рыдании. Егор хотел было воспользоваться моментом, сделать рывок, но рамаи заставила себя сдержаться, напряглась. Задрожала, как перетянутая пружина. От ее слов сквозило холодом:
– Но вам недолго осталось, – прошипела она сквозь сведенные зубы. – Появился настоящий верующий, с настоящим богом. А вы, все, сгинете со своими лживыми словами и поступками… Вы недостойны жить! Ненавижу!
Ее пальцы цветочными лепестками разошлись в стороны, она качнулась вперед, зажмурилась. Волков прыгнул спиной назад, к стене, подальше от взрыва, запоздало понимая глупость этого поступка – в пустом зале некуда было спрятаться.
Девушки завопили, заголосили, завизжали. Егор в воздухе развернулся, неудачно рухнул на грязный пол, больно стукнувшись коленями. Закрыл голову руками.
Прежде, чем бухнуло, глухо, отдаленно, будто из-под воды, до одноглазого докатилось эхо Дара. По ногам пробежался порыв ветра, голову засыпало мелкой пылью.
В зале воцарилась гробовая тишина. Волков приподнял голову, осмотрелся.
Среди немой картины застывших в предчувствии неминуемой смерти людей, единственным, кто остался стоять, был Иванов. Серый человечек, ссутулившись, смотрел на остатки таящего в воздухе защитного кокона, внутри которого взорвалась со своей гранатой Новикова, не причинив никому вреда. На останки самой Светланы Егор старался не смотреть.
Это активировал свой Дар Иванов. Он почувствовал взгляд Волкова. Повернул голову. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.
– Вставай, – тихо сказал Исполняющий. – Я хочу поговорить с тобой.
Направляясь к лестнице, кинул через плечо выходящему из молельни Артему:
– Дождись Доминион, разберись. Скажи, что рамаи можно вычеркнуть из списков.
Глава 15
«– Нелепо выглядят ваши потуги спорить о недоступных вам ценностях!
– У меня, в отличие от вас, есть хотя бы понятие о предмете спора»
Ток-шоу «Две стороны», 1998 годМотор джипа тихо урчал, словно огромный довольный кот. В салон, сквозь невидимые щели, сочилось отмеренное установками тепло, воздух наполнялся легким запахом лайма.
Но пока в салоне все равно пахло кровью и порохом.
В машине было темно, лишь блики уличных фонарей отражались от пластика панели и кожи сидений, превращали лицо сидящего внутри Волкова в восковую маску.
Одноглазый, откинувшись на спинку заднего сиденья, наблюдал за домом рамаи. Возле палисадника за последние полчаса скопилось три машины – приехали представители Доминиона и полиция. Последней подкатила, хрустя старыми рессорами, карета «скорой помощи». Среди неторопливо расхаживающих фигур то и дело угадывался Колеров, беседующий с законниками.
Водительская дверь щелкнула, в салон ворвался сырой холодный воздух и шум разговоров. Сиденье скрипнуло под фигурой севшего Николая, легкий хлопок вновь отрезал салон от внешнего мира.
Волков повернул голову и перевел взгляд на острый профиль Иванова, резкими линиями выделяющийся на фоне лобового стекла. Такой профиль хорошо высекать из гранита холодных, северных скал.
– Что с тобой происходит, Егор? – худая рука поправила зеркало заднего вида, в нем блеснули внимательные глаза. – Ты должен мне объяснить.
Волков привычно поправил повязку, опустил голову. Разговаривать не хотелось. Хотелось забиться в угол и остаться в одиночестве. Тело налилось тяжестью, каждый звук отдавался в голове тупой болью.
Исполняющий заиграл желваками, пальцы сильнее сжали руль. Но голос остался сухим, уставшим.
– Я вижу, как ты удаляешься от нас, Егор. Я вижу, что наши постулаты и законы становятся для тебя пустым звуком. Ты перестал молиться, больше не беседуешь с братьями об Отце. Ты перестал верить?
Волков тяжело вздохнул.
– Николай, давай поговорим завтра. Я…
– Молчать! – взвился Иванов, ударив ладонями по рулю. Он резко повернулся к Волкову, пришпиливая того гневным взглядом. Все спокойствие как рукой сняло – таким разъяренным Исполнителя не видел еще никто.
– Что ты о себе возомнил? – голос Иванова резал уши, пробирал до костей. – Как ты смеешь так себя вести? Ты не в игрушки играешь, религер!
Егор лишь отвернулся к окну. Спать хотелось ужасно.
Иванов втянул воздух раздутыми ноздрями, вновь сел в кресле прямо, одернул одежду.
– Я давно наблюдаю за тобой, заметил начинающую гнить душу. Ты все еще не отпустил погибших жену и дочь. Наша вера учит, что смерти нет, что смерть лишь переход на иной уровень бытия. Но ты так сильно погряз в собственном страдании, так упиваешься им, что просто не хочешь их отпускать.
Иванов бросил взгляд в зеркало. Волков смотрел в окно, сжав челюсти и насупившись.
– Трагедия, бесспорно, сильно изменила твою жизнь. Но все есть в плане Отца, в орнаменте его Нитей. Несчастье открыло тебе путь к вере, к Истине. Тебя выделили из иных верующих, наделили Искрой, дали силы и возможность продолжать жить. Но ты, вместо того, чтобы служением возвышать память о близких, предаешься пьянству, распутству и черной тоске. Тем самым оскорбляешь и их, и нашу веру и устои.
Иванов внимательно смотрел на отражение Волкова. Егор молчал.
– Ты совершаешь непростительные ошибки, которые стоят жизни нашим братьям. Я считаю, что в сегодняшней гибели Влада есть немалая доля и твоей вины. Владея информацией, ты не поделился ею ни с кем. Зная, что рамаи уже делали попытки принести человеческую жертву, ты мог бы предупредить Гаврилова, уведомить меня. Но ты не сделал этого. Ты как наркоман, упиваешься этой войной, позабыв обо всем. Словно это последнее, что тебя тревожит. Или единственное, что тревожит вообще.
Егор молчал, сжимая и разжимая кулаки. Слова Иванова сдвинули в голове, из которой еще не до конца вышел хмель, непрочную стену, из-за которой, словно слизни, поползли тяжелые мысли. Захотелось сдохнуть.
– Ты понимаешь, что, если не одумаешься, мне придется объявить о твоем отлучении? Ты осознаешь, что в тебе погасят Искру? Никто никогда не отпустит действующего религера на все четыре стороны.
