Олег Верещагин - Очищение
— А у нас есть мэр? — искренне удивился Романов, радуясь уже тому, что удалось отпихаться от суматошных воплей в голове.
— Представь себе — есть. Маркевич Илья Данилович. И он просто жаждет с тобой поговорить… — Муромцев чуть нагнулся, магазин автомата царапнул стол. — Возьми с собой людей. Я не знаю, кто ему донес о твоей инициативе, но я тебе скажу — мэр человечишко дерьмовый. Подогнать «уазик»?
— С водителем, — решительно сказал Романов, вставая. Кажется, Муромцев хотел что-то сказать про сопровождение (видно было по лицу), но Романов опередил его: — И я еще тебя прошу. Зайди ко мне, там мальчишка… Женька. Скажи, чтобы не беспокоился и отдыхал. Сделаешь?
— О чем разговор? — Муромцев кивнул. — «Уазик» сейчас будет.
Выйти сразу за капитаном, как намеревался Романов, не получилось — перехватили сразу двое: один вопрос касался семьи Миронюка, другой — караульной службы на территории части. Когда Романов все-таки добрался до двери, его остановил профессор Лютовой:
— Понимаю, что сейчас у вас нет времени, — у профессора был хриплый, прокуренный баритон тем не менее приятного тембра, — но все-таки я настоятельно прошу вас уделить мне время вечером. — Лютовой смотрел в упор — как целился. В его глазах и самом взгляде не было ничего старческого. — Поверьте, что это очень важно. Иначе я бы остался спокойно сидеть на своей даче и ждать финала. Любого. У вас найдется время вечером.
Это был не вопрос. Утверждение. Романов взглянул на профессора и неожиданно предложил:
— Хотите подождать у меня дома? На квартире? Вас проводят. Там, правда, мальчик, и он… немой. В смысле, не говорит, — поправился офицер. — Но, может быть, вы поговорите с ним за двоих?
— Я подожду. — Губы профессора неожиданно тронула улыбка. — До встречи. Я рад, что не ошибся.
Он никак не объяснил эти слова — просто странным жестом тронул висок кулаком и вышел. А Романов гадал над ними до того самого момента, пока около стоящего возле крыльца «уазика» с нахохленным за рулем сержантом (на коленях его лежала «ксюха»[4] с длиннющим пулеметным магазином) не увидел второго гражданского — как его… а, Вячеслав Борисович Жарко! Кстати, оказалось, что на модном поясе — широком, кожаном, с тяжелыми металлическим пистонами и пряжками — у методиста-байкера висит в украшенной бахромой кобуре обрез двустволки. Скрестив руки на груди, Жарко дождался, пока Романов подойдет ближе, и кивнул на машину:
— Я знаю, что вы хотите ехать один. Но у меня просьба — может быть, вы все-таки не откажетесь от попутчика-цивила?
Он склонил голову чуть набок, молча рассматривая офицера. Волосы у Жарко были длинные, русые, на концах — чуть завивающиеся, ногти на пальцах скрещенных на груди рук ухоженные, кажется, даже отполированные. Но взгляд учителя-мотоциклиста оказался пристальным, оценивающим… И Романов неожиданно для самого себя кивнул:
— Едемте.
— Отлично. — Жарко ловко уселся на переднее сиденье. — Кстати, не обессудьте — за воротами ждет моя братия… я им махну, чтобы ехали тоже, или пока отпустить?
«Уазик» уже выруливал через открывшийся шлагбаум, и Романов увидел «братию». Неподалеку сидели на мотоциклах — изваяниями из черной кожи — человек десять байкеров. На виду у всех было оружие, серьезные охотничьи полуавтоматы, опять же, незаконные обрезы двустволок… Бензобаки мотоциклов украшал черно-желто-белый с белой окантовкой круг с бегущим над ним красным волком.
— Нет. Вы можете ехать со мной… — Романов вовремя осекся, не начав говорить «потому что» — он и сам не знал «почему». — Но только вы.
— Хорошо, — неожиданно покладисто ответил Жарко и, быстро приопустив стекло, сделал какой-то знак ладонью. Разом взревели мотоциклы и, мгновенно выстроившись в занявший всю дорогу клин, унеслись в противоположном направлении.
— Вообще-то это чистая трата бензина. — Жарко снова повернул ручку, возвращая стекло на место, сел вполоборота к Романову. — Но от старых привычек трудно отвыкать. Хотя, наверное, придется.
— Странный вы человек. — Романов тоже устроился удобней. Ему стало на самом деле интересно. Кроме того, разговор позволял отвлечься от назойливых мыслей на тему «о черт, что же дальше дела-а-ать?!». — Старший методист ГорОНО. Байкер. Да еще и знакомый этого профессора. Не думаю, что вы интересуете его как педагог или мотоциклист…
— Ну, тут нет ничего странного. — Жарко, кажется, тоже настроен был поболтать. — Пару веков назад никого не удивляло, что один и тот же человек пишет стихи «про баб», служит дипломатом и шпионом при чужеземном дворе, лихо машет саблей и сочиняет трактат по физике. Потом это, к сожалению, почему-то стало считаться невозможным.
— Сложная специализация… — глубокомысленно начал Романов и удивленно дернулся, когда Жарко его непринужденно перебил:
— Простая леность мозга. Взять, к примеру, вас. Ваша бригада несколько недель сидит неподвижно посреди разброда и разгула всякой дряни, парализованная внушенной вам нелепой мыслью, что в «нормальном обществе» военные не лезут в гражданскую жизнь. В результате бригаду берет под командование решительный летеха, и под его руководством все бодро бросаются спасать мир.
— Похоже на Ксенофонта[5], не находите? — спросил Романов, которому только сейчас пришла в голову эта позабавившая и смутившая его мысль. Брови Жарко высоко прыгнули под волосы, он непонятно сказал:
— Извините… — И продолжал уже о другом: — У нас в клубе было сорок семь человек. Когда началась вся эта заваруха, мы долго не думали, оккупировали здание школы, где я когда-то начинал преподавать. Перевезли туда семьи, кстати — захватили бензоколонку рядом… А сейчас там у нас больше тысячи народу, две трети — женщины и дети. Что-то вроде коммуны. Кстати, я с мэром-то разговаривал. Но не хватило, так сказать, сил для морального давления… Учтите, он дерьмо. Но злобное и хитрое. И вы ему нужны…
— Ему нужен не я, а бригада, — задумчиво сказал Романов. — Я не виделся с ним ни разу, поверите? Поэтому подождите — я сам составлю о нем мнение. Поверьте, я вовсе не хочу того, что начал делать. Не хочу, — с силой, хотя и негромко, повторил Романов, и Жарко кивнул. И молчал до самого поворота к мэрии, разглядывая залитые резким солнечным светом улицы, мелькавшие за окном. Свет только оттенял отчаяние и разорение, царившие там. Яркие вывески и рекламы казались издевательством над людьми. Собственно, — подумал Романов, глядя, как в конце проспекта вырастает высокое прямоугольное девятиэтажное здание, больше похожее на старинную крепостную башню, — это и было издевательством. Всегда…
