Майкл Харрисон - Вирикониум
Лендалфут.
Рыбачий городок из бледно-бежевого камня — кучка однокомнатных домишек и длинных навесов, под которыми сушились сети. Углы всех построек обколоты, их очертания скрадывают комья мха и лишайника. Здесь и там возвышаются белые дома местных сановников. Летом спутанный серпантин кривых улочек засыпает мелким розовым песком, который сдувало с движущихся дюн залива Гервэн. Торговки рыбой, стоя на солнце и засучив рукава, яростно спорят между собой и наперебой предлагают товар, а скрипучие телеги везут свежий улов по Большому Южному тракту в Квошмост.
Но сейчас волны злобно кусали галечный берег. Море вздымалось, словно задыхаясь от гнева, безумные черные чайки дрались над пустынными пирсами, где вместо морских судов, беспокойно толкаясь, стояли лишь мелкие рыбачьи лодки.
Решив, что рыбам не стоит разносить по северу весть о Младшей королеве, Кромис поручил карлику отправиться в Лендалфут под видом одинокого путешественника и кое-что разузнать. Гробец принял это предложение без восторга: ему пришлось вылезти из экзоскелета, чтобы не пугать рыбаков, однако расставаться с топором он отказался. Кромис с Метвет Ниан и Биркином Грифом удалились на бесплодный базальтовый холм за городом.
Карлик возвратился в прекрасном настроении, подбрасывая и ловя на лету маленькое высохшее яблочко, которое — по его словам — дала ему одна старуха.
— Вся в морщинах, прямо как это яблоко, — он рассмеялся. — Наверно, приняла меня за ребенка.
Скорее всего, яблоко он украл.
— Хорошо, что я пошел один — в городке все перепуганы и ходят мрачнее тучи. Новости приводят по тракту в Квошмост… — он надкусил яблоко. — Мойдарт заняла Нижний Лидейл, взяла Дуириниш — надо отметить, с большими потерями! — и теперь движется маршем на Вирикониум. Между Пастельным Городом и Квошмостом всю ночь шатались Гетейт Чемозит и резали всех без разбору.
Гробец дожевал огрызок, нахально плюнул семечками в Биркина Грифа, который точил меч обломком песчаника — особым обломком, который носил на поясе, — и снова лег в силовую броню.
— Рыбаки указали мне, куда идти — более или менее точно, — он пристегнулся, экзоскелет выпрямился во весь свой немалый рост и, жужжа двигателями, указал на группу базальтовых утесов. — Наша цель на востоке, надо будет немного прогуляться вглубь материка. Как только я сказал этим бедолагам, зачем пришел, они тут же потеряли ко мне интерес. Они явно знают про этого Целлара. Его редко видят, и он совсем старик. Они ему вроде как поклоняются — а может, просто боятся. И зовут его «Повелителем птиц».
8
В каждом из беглецов росло одно непреодолимое желание: держаться подальше от дорог и поселений. Это желание вынуждало их выбирать иные пути: по диким землям, что раскинулись от Лендалфута до болот Кладича, среди глубоких ущелий, заваленных каменными обломками, и жерл давно уснувших вулканов. Эти земли лежали вдали от моря и человеческого жилья и познали опустошение и разрушение еще в те времена, когда Послеполуденные культуры были просто сном обезьяньей зародышевой плазмы.
— Бедная моя империя, — проговорила Метвет Ниан, — то ли я выиграла ее, то ли потеряла. Повсюду умирает земля. Последние дни умирающего мира в миниатюре.
Ей никто не ответил, и она набросила капюшон. Здесь, на юге, снега не было, зато непрерывно шел дождь. Его струи хлестали по серым, безлистным веткам, придавали блеск черному базальту и пемзе и бурными потоками пробивались через ущелья к морю. Ночью на вершинах потухших вулканов плясали электрические вспышки, и базальтовые столбы становились похожими на развалины архитектурных сооружений, возведенных расой гигантов.
Всю дорогу за ними тенью следовали птицы: их зловещие крестообразные силуэты мелькали высоко в грозовом небе.
На второй день, к вечеру, путешественники достигли башни Целлара. Взобравшись на долеритовый гребень, точно изуродованный оспой, они обнаружили устье одной из безымянных рек, что стекают с гор позади Кладича. Пылая в угасающих лучах солнца, поток растекался перед ними расплавленным металлом. Высокие, почти отвесные черные склоны сбегали к его темным берегам; холодный ветер рисовал на поверхности воды бессмысленные образы — рисовал и тут же стирал, чтобы нарисовать новые.
На мелководье, у западного берега застыл маленький куполообразный островок, соединенный с материком дорожкой из выкрошенных каменных блоков. На островке ничего не росло, лишь белые мертвые сосны выстроились почетным караулом. За их спинами, точно каменный палец, высилась башня. С такого расстояния она казалась совсем крошечной: пятигранная, сужающаяся к верху… черная. На ее вершине вспыхнул слабый огонек — разгорелся, замерцал, качнулся в одну сторону, потом в другую. Орланы-крикуны с оперением причудливой окраски носились вокруг, с мрачным жалобным криком падали вниз и скользили над самой водой. Их крылья напоминали плащи, раздуваемые ветром.
— Нам тут ничего не светит, — бросил Биркин Гриф. — Только сумасшедшему захочется жить в таком месте. Рыбаки правы.
Кромис покачал головой. Ему была понятна эта жажда уединения. Башня напоминала его Бальмакару, окруженную рябиновой рощей.
— Мы за этим приехали, Гриф. Посмотри: эти птицы не из плоти и крови… — он коснулся иридиевого стервятника, который висел у него на поясе. — Спускаемся.
Устье заливал неясный буроватый свет. Казалось, он никак не мог решить, становиться ярче или угаснуть совсем. Островок, темный, смутно различимый, выглядел загадочно. Ветер, потревожив воду, принес неожиданно громкий скрип мертвых сосен. Миновав пляж, усеянный мелким базальтовым песком и кусками вулканического стекла размером с череп, Кромис и его спутники ступили на дорожку, ведущую по насыпи к островку. Каменные плиты были скользкими, как мыло, и покрыты гнилью, а некоторые на несколько дюймов уходили под воду.
Идти пришлось гуськом, причем последним шел Кромис. Когда они приблизились к островку, Гробец-карлик взял на изготовку топор. Гриф наполовину вытащил палаш из ножен и хмурился, словно подозревал оружие в причастности к заговору со стороны пейзажа.
Они стояли перед башней, и у всех хлюпало в сапогах.
Башня была выстроена в невообразимо далеком прошлом… нет, не построена, а вырезана из обсидианового монолита двести футов длиной и семьдесят или восемьдесят в диаметре, который затем поставили стоймя с помощью забытого, но впечатляющего инженерного трюка. В каждой из ее пяти граней, безупречно ровных и гладко отполированных, было прорезано по двадцать высоких, ничем не украшенных окон. Ни одного звука не доносилось оттуда. Огонек на верхнем этаже исчез; каменная дорожка вела к двери сквозь строй призрачных сосен.
Гробец-карлик тихонько фыркнул.
— Построено с размахом, — он гордо повернулся к Кромису, словно собственными руками выкопал эту башню в пустыне. — Тут не поспоришь.
Коротышка важно прошествовал между деревьями, его бронированный скелет серебрился в полумраке. Он перевернул топор и громко замолотил обухом в дверь.
— Выходи! — крикнул он. — Эй, выходи!
Он пнул дверь, и металлическая нога зазвенела, однако никто не вышел. Лишь орланы беспокойно кружили над водой, Кромис почувствовал, как Метвет Ниан подвинулась поближе к нему.
— Давай, Птичник! — голосил Гробец. — Или я настругаю твою дверь в мелкие щепки!.. Кстати, неплохая идея, — добавил он, обращаясь к самому себе, и снова завопил: — Да, НАСТРУГАЮ!
И тут откуда-то донесся сухой, отрывистый смех — негромкий, но хорошо слышный в тишине, которая последовала за этой угрозой.
Биркин Гриф грязно выругался.
— …В задниицу! — проревел он, обнажая свой тяжелый клинок.
Испуганный собственной недальновидностью, Кромис обернулся, чтобы встретить нападение со спины. На лбу выступила испарина, в руке сверкал безымянный меч. Птицы носились в небе, точно стая призраков, и истошно кричали. Тропа среди сосен разинула свой зев — туннель, западня, темнота. И Кромис приготовился нанести яростный удар сплеча…
Удар он так и не нанес.
Там стоял Целлар из Лендалфута, Птицетворец.
Повелитель Птиц был стар. Он достиг возраста, когда уже не существует телесных признаков, могущих отразить его, а чувство Времени сменяется неким экстатическим состоянием.
Его удлиненный куполообразный череп покрывала лишь кожа — гладкая, без единой морщинки, и такая чистая, так туго натянутая, что казалась почти прозрачной. Кости просвечивали сквозь нее, словно тонкий хрупкий нефрит. Она слабо отливала желтизной — никоим образом не болезненной, но странной.
Глаза у него были изумрудные, ясные, взгляд удивленный, губы тонкие.
Его одеяние — свободную хламиду без пояса из черных ромбов разного размера, стачанных друг с другом — украшала вышивка золотой нитью, заставляющая вспомнить странную геометрию башни Пастельного Города. Те же причудливые, тревожные фигуры, рожденные то ли живописью, то ли словом, то ли самой математикой Времени. Казалось, они живут собственной жизнью, отзываются на малейшее движение ткани — и при этом двигаются сами по себе, ползают, перетекают по ее складкам.
