Майкл Харрисон - Метаморфозы Ламии
Обзор книги Майкл Харрисон - Метаморфозы Ламии
Майкл Джон Харрисон
Метаморфозы Ламии
Перевод с англ. Л. Терехиной, А.Молокина
Первый след: В Калифорнийском бистро
Сожжение происходило на следующий день на изумрудно-лиловом помосте, высоко поднятом к серому, беспокойно бурлящему небу. Толпа — разношерстное сборище по случаю такого дня, в желтых рейтузах, украшениях, огненно-красных сари — гудела. По ней волнами прокатывался шепот, смех, который становился все громче, по мере того как маслянистый дым от погребального костра поднимался ввысь. Биркин Гриф и Ламия, женщина без кожи, удивлены, но зрелище их не впечатляет.
— Меня сжигали в Помпее, на мне было платье, расшитое драгоценностями. Эти плебеи много потеряли, не пожив в те пуританские времена.
Ее зубные протезы быстро мелькали, алые артерии пульсировали. Биркин Гриф снисходительно смотрел на нее. Лишенная кожи, она была даже не обнажена, она была оголена, более оголена, чем женщина, которая просто сняла с себя одежду. Все функции ее организма были доступны взгляду его единственного пиратского глаза. Глядя на нее, он уже обладал ей.
— Да, — сказал он. — Но лучше всего была Гоморра. Вот где было настоящее сожжение.
Она смеется. Смех ее тоже оголен. С украшенного драгоценностями помоста под одобрительный рев толпы сыплются искры. Биркин Гриф в восторге хлопает себя по титановому бедру.
— Жанна д'Арк, — говорит женщина без кожи.
— Хиросима, — возражает он.
— Вирджин Гриссом, — хохочет она.
— Бухенвальд, — бормочет Биркии Гриф.
Предаваясь приятным воспоминаниям, они любуются помостом с пылающим императором. Двое древних любовников. Он — старый от распутства, она — молодая от него. Пьяная женщина, волосы которой унизаны драгоценностями, спускающимися до самого лба, спотыкаясь, отходит от группы корреспондентов.
— Ого-го!
— В самом деле, мадам, — говорит Биркин Гриф, всегда готовый попроказничать. — Вы не были в Нагасаки той весной? Я не мог вас там видеть?
Пьяная женщина прищуривается.
— Что ты имеешь в виду, малыш? Скажи-ка по буквам.
Биркин Гриф влюбленно смотрит на нее здоровым глазом.
— Г-Р-Е-Х, — намекает он.
Бескожая Ламия раздраженно хмыкает и пихает его под ребра.
— Почему мы здесь? Что мы вообще здесь делаем? Мы должны быть не здесь. У нас свидание в Калифорнии.
Они выбираются из толпы, тяжело дыша и потея. Помост опускают, чтобы разместить на нем свиту горящего распутного императора. Биркин Гриф правдоподобно хромает. Его бескожая возлюбленная — рафинированный образчик траченной временем наготы, — искусственные зубы и драгоценности говорят о незначительных уступках веянию моды.
Пауза первая
Добро пожаловать в Калифорнийское бистро — в эту матку из желтого пластика, так часто всеми посещаемую, горячо любимую, самое подходящее место для попоек разного рода псевдоинтеллектуалов и прочих артистов великолепного города.
Смотрите — это Кристодулос, слепой художник. Кисть, испачканная в кошенили, заткнута за ухо. Вот он вслушивается в нарисованную им же негритянку, грудь которой покрыта ритуальными рубцами. А вот Адольф Эйбсон (младший), припадочный поэт Вирикона. Взгляните, как его хромированная рука железной хваткой сжимает карандаш, как он кивает головой при помощи рычажного механизма, укрытого в шее. А вот здесь, здесь, у этого стола, кто-то тоскует по голодным снежным просторам. Это — Жиро-Сан, гермафродит лютнист, запертый в башне одиночества после того, как его разлучили с Госпожой Сенг, обвинив в двойственности сексуальных отношений. Госпожа Сенг, женщина с лазурными глазами, изваяна из мрамора, да нет же, нет и еще раз нет — из бронзового загара.
О вы, скучающие искатели оттенков, приходите, смотрите…
Входят Биркин Гриф и Ламия, его бескожая любовница. Они садятся за столик из розового стекла, подмигивают и заговорщицки кивают своим приятелям-знатокам. В Калифорнийское бистро проникает слабый гомон толпы, обсуждающей сожжение. Этот гомон похож на мягкие звуковые хлопья. Кристодолус окрашивает его в черный цвет и берет на заметку. Хромированный поэт царапает что-то карандашом и, закончив, вновь начинает механически качать головой. Молчит только наш игрок на лютне, весь покрытый загаром, он занят своей головой, заполненной снегом.
— Мы будем пить чай?
Улыбаясь, они пьют чай из фарфора, покрытого золотой фольгой.
Второй след: Кто такой доктор Гришкин?
— Я вас провожу.
Биркин Гриф поднимает глаза. Этот голос принадлежит жирному и сальному лицу сероватого цвета. В лицо вставлен артистический, негеометрических очертаний, напоминающий розовый бутон рот, пытающийся изображать лучезарную улыбку. Сразу можно понять, что именно такой рот характерен для подобного типа лица, чего, однако, нельзя сказать про улыбку. Глаза фиолетовые, раскосые, ни бровей, ни волос нет. Голос тоже имеет определенную форму: грушевидную, покрытую кожицей сливового цвета, и очень пухлую. В сливовой кожице проделана щель, через которую видно, что происходит в желудке обладателя голоса. Там происходят интересные вещи.
Этот голос, равно как и тело, — необходимый компонент всех публичных домов и внебрачных связей, какие только есть во вселенной: голос блестящего бессмертного галактического сводника, в нем звучат доведенные до предела плотские, плотоядные и чувственные позывы.
— Mon Ami[1], - говорит Биркин Гриф, — не мог ли я видеть вас где-нибудь раньше? Бордель в Александрии? Стамбуле? Бирмингеме?
Пришелец улыбается с какой-то порочной скромностью.
— Возможно… ах, но это было во время тысячелетнего царствия Христа. С тех пор мы прогрессировали, мы стали… цивилизованными.
Он пожимает плечами.
— Это имеет какое-нибудь значение? — спрашивает Биркин Гриф.
— Ничто не имеет значения, мой друг пират, но не в этом дело: я доктор Гришкин.
— Дело только в этом?
— Нет, здесь нечто совсем другое. Можно к вам присоединиться?
И он садится, хитро смотрит на женщину без кожи. Этот взгляд заставляет ее чувствовать себя и в самом деле обнаженной. Следует пауза. Он наливает чай. У него сильное драматическое чутье, у этого доктора Гришкина, паузы ему удаются просто великолепно. Биркин Гриф теряет терпение.
— Доктор Гришкин, мы…
Гришкин назидательно поднимает палец. Он цедит чай и указывает на свой щелевидный разрез. Биркин Гриф зачарованно смотрит.
— Пепелище, — произносит доктор Гришкин, швыряя тему для разговора, которая взрывается, словно бомба, и откидывается назад, чтобы насладиться произведенным эффектом.
