Владимир Венгловский - Шпаги и шестеренки (сборник)
– Я готов ехать вторым рейсом. Дайте мне винтовку, и я… – потребовал француз.
– А у меня «маузер» с собой, в каюте лежит, – сообщил Конвей. – У меня и патроны свои. Все так удачно совпало, не находите?
Капитан сдержался. Кажется, он медленно и бесшумно выдохнул воздух, матросы и лейтенант, находившиеся в рубке, делали вид, что на самом деле их там нет, а если есть, то они не видят и не слышат того, как их капитан вынужден менять свое решение.
– Хорошо, – сказал капитан второго ранга. – Насколько я понимаю, вы все собираетесь принять участие в экспедиции?
– Да, естественно, – кивнул Конвей.
– С вашего разрешения, – улыбнулся Дежон.
– Попробовали бы вы меня не пустить! – заявила Алиса Стенли.
Егоров молча кивнул, пригладив пальцем свои пшеничного цвета усы.
– Присоединяюсь, – донеслось от двери.
Все удивленно оглянулись – это был японец; некоторые из присутствующих слышали его голос впервые за двое суток путешествия.
Через десять минут, как и приказал капитан, все находились на нижней технической галерее. Техники уже спустили корзину лифта в открытый люк, но со стопоров еще не сняли, иначе ветер стучал бы металлической корзиной о корпус. Здесь же, рядом, стояли, тихо переговариваясь, четверо морских пехотинцев. Первый лейтенант Боул курил в стороне.
– О, Адам, и вы с нами! – Дежон приветствовал офицера взмахом трости.
Даже отправляясь в потенциально опасную экспедицию, француз решительно отказывался терять то, что он, видимо, считал демонстрацией стиля. Даже светлую шляпу с широкими мягкими полями он надел, словно на прогулку. Единственное, что изменилось в его костюме – это исчез пиджак. А еще появилась револьверная кобура с патронташем. И, как не мог не отметить про себя Егоров, смотрелась эта кобура на французе вполне естественно. Можно даже сказать – уместно. Было что-то залихватское в сорочке-апаш, надетой под песочного цвета жилетку, черных брюках и остроносых туфлях. Сразу верилось, что этот журналист и вправду мог вести смертельно опасное расследование деятельности международной анархической группы, с одним только проводником пересечь бунтующую Мексику и красивым жестом вышвырнуть в окно Елисейского дворца орден Почетного легиона, потому что Президент позволил себе бестактность по отношению к кому-то из друзей Тома Дежона.
Сам Егоров переобулся в мягкие сапоги, надел легкую куртку. Его гардероб дополнял «маузер» в деревянной кобуре, висевший на плече. Американец, пришедший на галерею одновременно с Егоровым, уже пристегнул к своему «маузеру» приклад и держал оружие так, словно собирался стрелять немедленно.
Потом пришла Алиса.
Странно, но вопреки всеобщему ожиданию, она опоздала всего на одну минуту, успев при этом переодеться. Брюки, слава Богу, широкие, клетчатая рубаха, кожаная жилетка. Оружия у Алисы, похоже, не было, но в руках она держала саквояж и свой фотографический аппарат. Без треноги.
Лейтенант Боул докурил сигарету и бросил ее вниз, через поручень.
– А если загорится сухая трава? – не упустила случая сделать замечание Алиса.
– Сгорит немного травы. А если повезет – то и несколько негров, – пожал плечами лейтенант.
– Да вы расист! – вскинула подбородок мисс Стенли. – Как может в наше время цивилизованный человек из-за цвета кожи…
– Может, – сказал лейтенант таким тоном, что Алиса вздрогнула и замолчала.
– Значит, – Боул подошел к корзине лифта и зачем-то тронул канат, тянущийся вверх, к системе блоков, а через нее соединенный с лебедкой. – Вначале спускаюсь я и мои солдаты.
– И я, – проскрежетал голос Ретифа. – Эта штука выдержит шестерых, канат толстый.
Один из техников повернулся от лебедки к лифту, и оказалось, что это главный инженер «Борея» Сайрус Бимон.
– Эта штука выдержит и семерых, – сказал Бимон, вытирая руки тряпкой. – Я тоже спускаюсь с вами.
Инженер забросил на плечо сумку с инструментами.
– Первая ходка – мы… – Боул сделал паузу и закончил: –…всемером. Второй ходкой – вы… – Было видно, что лейтенант пересчитывает пассажиров. – Вчетвером…
– Впятером, – поправил японец, выходя из-за какого-то механизма, стоявшего в глубине галереи.
– Впятером, – кивнул Боул.
– А знаете что… – американец сплюнул через поручень. – Я вот очень боюсь, что этой треклятый лифт может сломаться в самый неподходящий момент. Вы спуститесь, а мы тут останемся. А потом возьмет и починится, когда вы вернетесь от бронепоезда. Давайте положим яйца в разные корзины. Двое ваших морских пехотинца останутся на второй рейс… и инженер, кстати, тоже может поехать со второй порцией, а я и… ну вот пусть наш русский приятель… поедем вместе с вами, лейтенант. И если вдруг лифт выйдет из строя, то, во-первых, пусть хоть кто-то из журналистов попадет к «Бродяжке Лиззи», а, во-вторых, тут останется мистер Бимон, который в два счета исправит поломку. Если вдруг.
Бимон бросил быстрый взгляд на лейтенанта, лейтенант еле заметно пожал плечами:
– Пусть будет так.
И первая партия отправилась вниз на горячую землю.
Боул, пока лифт опускался, внимательно осматривал окрестности в бинокль, Ян Ретиф спокойно дымил своей трубкой, а Конвей тихо, так, чтобы остальные не слышали, спросил у Егорова, не боится ли тот. Боюсь, сказал Егоров, а что? Вот и я боюсь, еле слышно вздохнул американец. Такое совпадение, правда?
Лейтенант и его солдаты быстро выбрались из корзины, щелкнули затворы, Боул взвел курок на своем «веблее» и поднял револьвер дулом кверху, согнув руку в локте, как перед дуэлью.
Бур выбрался из корзины не торопясь, присел на корточки, опершись о землю прикладом ружья, как посохом. Стал рассматривать почву под ногами, время от времени бросая взгляды вокруг, словно высматривая что-то или кого-то.
– Жарко, – сказал Конвей, когда корзина лифта поехала вверх. – На корабле было прохладнее.
– Земля нагревается от солнца, – ответил Егоров.
– Жарко, но озноб все равно по коже так и шныряет, – Конвей передернул плечами. – И ведь не то, чтобы я боялся… Под Гетисбергом я был в обслуге митральезы. Когда на тебя прет пехота, а у нашей «Матильды» вдруг заклинило замок – страшно было, но как-то не так. А тут… Вы себе хоть немного представляете, что здесь творится? В этом проклятом буше. Ну негры, ну собрали армию. Ну захватили несколько городов. И два года Империя ничего не делала, чтобы поставить зарвавшихся черномазых прийти в себя?
– Четыре проигранных сражения, – Егоров сорвал травинку под ногами, прикусил и сплюнул, ощутив резкую горечь. – Шесть с лишним тысяч погибших и пропавших без вести солдат и офицеров. Это только здесь и только британских. Повальное дезертирство вспомогательных туземных войск, здесь и по всей Африке. Похоже, что Империя ничего не делала?
– Значит, делала не так. Что значит – четыре проигранных сражения? Как это первоклассная армия проиграла толпе обезьян, вооруженных копьями и дубинами? – американец попытался свернуть себе сигарету, но отчего-то табак просыпался мимо бумаги.
Конвей ругнулся и отбросил листок. Белой бабочкой взлетел тот, повинуясь ветру, и исчез где-то вдалеке.
– Сколько народу было под Ледисмитом? Две тысячи одних только британских солдат, плюс еще столько же вспомогательных войск. Четыре орудия и шесть пулеметов Максима. И что? Сколько народу вернулось к побережью? Нисколько. И никто даже не знает, что там произошло. Проспали. А как иначе? Как иначе толпа негров могла прорваться сквозь пулеметный огонь. Шесть пулеметов, черт. Старик Хайрем, когда узнал об этом, говорят, чуть не сошел с ума. Шестьсот выстрелов в минуту производит этот дьявольский пулемет, мать его так. Шестьсот умножить на шесть… это получается… получается… – Конвей щелкнул пальцами, раздосадованный тем, что из-за злости не может произвести простое арифметическое действие.
– Три тысячи шестьсот, – подсказал Егоров.
– Да, три тысячи шестьсот. Да во всей этой проклятой Южной Африке не найдется столько негров, чтобы выстоять минут десять под огнем шести пулеметов Максима… Вы можете себе представить, как это возможно? Только проспали. Точно – проспали. Вот как ваши под Якутском, – внезапно сменил тему Конвей и посмотрел вдруг в глаза Егорова твердо и внимательно. – Ведь проспали? Скажи мне, русский? Проспали…
– Это американцы во Флориде в прошлом году проспали, – спокойно выдержал взгляд Конвея русский. – Сколько народу той ночью полегло? Четыреста человек? А сколько индейцев? Неизвестно? Тоже никто из ваших не вернулся, чтобы рассказать?.. А под нашим Якутском мы не проспали. Нас честно порвали в клочья. А у нас тоже были пулеметы. Мы…
– Ты там был? Сколько вас спаслось?
– Всего из трех казачьих сотен и артиллерийской батареи? – уточнил Егоров. – Пятнадцать человек. Мы были в разведке на другом берегу реки. Имели удовольствие наблюдать…
