Александр Митич - Игра в поддавки
Как ни крути, у нас с Тополем была богатая совместная история. Которая однажды чуть не закончилась. Но вчера вроде бы началась вновь.
— Лечиться будешь? — Я потряс в воздухе флягой.
— Буду… Ч-черт, до чего же мне этот дождь на нервы действует…
В обычном своем состоянии я счел бы остро необходимым подковырнуть Тополя за дождебоязнь.
Ведь сталкеры делятся на две категории. Первая — те, которые ходят по Зоне в дождь, научились это делать виртуозно и получают от этого удовольствие. И вторые, которые дождь ненавидит, а все его преимущества (в виде четко оконтуренных аномалий и относительного безлюдья) считают несущественными.
Такие ни за что не пойдут по Зоне сквозь плотную завесу водяных струй, будь они даже в самом расчудесном защитном экзоскелете. Их, видите ли, одолевают дурные предчувствия.
Обычно сталкеры первой категории не выносят сталкеров второй. Но у нас с Тополем все было мирно. Хотя я был из «категории один», а он — из «категории два».
Несколько раз мне даже удавалось заставить упрямого Тополя наплевать на свои «предчувствия». Но куда чаще Тополь брал верх.
Тополь вернул мне флягу и достал аптечку. Наморщив свой высокий лоб, он принялся накладывать едко пахнущую мазь на неглубокую рану над виском. Рядом с порезом красовался синяк немалого размера.
Тополь казался таким несчастным… В общем, я решил, что дальше тянуть некуда.
— Костян… Я, собственно… Зачем к тебе вчера пришел-то?
— И зачем? — Тополь оторвал взгляд от раны и посмотрел на меня своими большими глазами старого сенбернара.
— Чтобы… хм… Извиниться.
— Извиниться?
— Да. За тот случай. Ну, в мае. Когда я, ну… твою Женьку шлюхой назвал.
— А, вот оно как…
— И за то, что машину твою требовал… Пьяный… И за то, что жлобом тебя называл. В общем, — тут мой голос предательски дрогнул, — я не очень знаю, как это нужно делать. Потому что никогда и ни за что обычно не извиняюсь, оно как-то и без этого прокатывает. Но… в общем… прости меня за все, дружище! И пусть меня накажут Хозяева Зоны, если я сейчас тебе вру!
Тополь отвел глаза и вперился в затянутый паутиной (нормальной паучьей паутиной, не «паутинкой»!) угол нашего двухместного гроба на деревьях.
Он думал о чем-то. Что-то решал.
«Вот выхватит сейчас пистолет, всадит в меня обойму со злости — и прав будет!» — идиотские мысли так и лезли в мою голову.
Наконец Тополь посмотрел на меня в упор. Его глаза были сухими, воспаленными.
— Ты это… насчет Женьки прав оказался. Она помимо меня с Кашей и его братом жила. Так что я за это на тебя уже не злюсь. А вот насчет машины ты и впрямь тогда немного перебрал. Думаю, все дело в том, что тот вискарь, который мы с тобой пили, был немножечко того. Вот у тебя крыша и поехала.
— «Того» — в смысле поддельный?
— Ну да. Ряженый. Но это классно, — видно было, что каждое слово дается Тополю с трудом, как и мне, — что ты счел нужным передо мной извиниться. И даже на Речной Кордон за мной приехал. Но только…
— Что только?
— В общем, я тебя уже простил. По большому счету, мы оба виноваты были.
— Вот как? — Я, не скрою, офигел.
— Ну да… Не нужно было так нажираться. В нашем возрасте глупо это — нажираться, как пацанам. Вот, соответственно, и результаты…
«А ведь Речной Кордон что-то в нем и впрямь изменил», — подумал я.
На самом деле по части «нажираться» Тополь всегда был профессором. И вот же — какие песни запел! Не хуже моей школьной учительницы Людмилы Ильиничны по прозвищу Моралистка! Впрочем, если посмотреть на эту тему отстраненно, Костя был прав — с загулами до бессознательного состояния и впрямь надо бы заканчивать. Ибо…
— А можно спросить? — робко произнес я.
— Спрашивай.
— Почему ты, если давно меня простил, четыре месяца в «Лейке» не показывался? В военсталкеры ушел?
Тополь наморщил лоб, сдвинул брови и замолчал. Я бы употребил литературное клише «повисла пауза», если бы не уверенность, что Тополь намеренно ее «повесил».
Минуты три мы сидели в тишине. Дождь, уже обессилевший, лениво колотил по дряхлой крыше нашего скворечника.
Я думал о Нашатыре, хозяине скворечника. Нашатырь любил промышлять именно в этом районе. Причем охотился он почти исключительно за «каменными цветками», которых в здешних местах было хоть задницей ешь.
Работал Нашатырь в одиночестве. В свободное же время писал — не то художественную книгу, не то мемуары в толстой тетради с клеенчатой обложкой. Бывало, зачитывал мне из этой тетради, были там даже стихи…
Вспомнил я и о том, как Нашатырь пропал без вести три года назад.
Это было зимой, в канун Нового года. Мы дважды ходили его искать в окрестностях ЧАЭС, откуда его ПДА в последний раз посылал сигнал подтверждения. И оба раза — с нулевым результатом.
Кто- то из «монолитовцев», с которыми общался на тему Нашатыря по нашей просьбе Любомир, сказал, что и впрямь видел его тело у северного входа на территорию АЭС. И что следы насилия на теле явственно указывали на то, что сталкером собиралась отобедать оголодавшая псевдоплоть. Эх, Нашатырь-Нашатырь… Какой сталкер был! А пропал как заяц.
Впрочем, кто как, а я лично никогда «монолитовцам» не верил. С чего бы мне верить про псевдоплоть и Нашатыря? Уж больно Нашатырь опытный был, чтобы стать добычей переродившейся свиньи…
— Я в «Лейку» к тебе не приходил, потому что хотел понять, какая она, другая жизнь, — наконец ответил Тополь.
— Как ты думал это понять, брат?
— Ну, «Лейка» и все наше шевеление вокруг нее — это как бы и есть моя «основная жизнь». Ходишь за хабаром, продаешь его Хуаресу, потом пивцо потягиваешь, знакомишься с барышнями… В Ялту отдыхать ездишь, там гудишь в казино или на катере рассекаешь… Это и есть «основная жизнь». Так вот к тому моменту, как мы с тобой поссорились, у меня такое чувство вызрело, что меня от этой основной жизни уже порядком тошнит, просто выворачивает! Упаси Черный Сталкер, меня тошнило не от тебя конкретно. И не от Женьки, хоть она и дрянь. И не от «мохито», который смешивает Любомир, хотя в нем, как на мой вкус, слишком много мяты. И даже не от необходимости все время пересекать Периметр, трястись за свою шкуру, выцеливать обнаглевших бюреров и воевать со случайными снорками…
— От чего тогда?
— Да от всего этого вместе! Это как коктейль из рома с колой. Тебе может до смерти осточертеть ром с колой. И ты даже смотреть на эту коричневую жидкость в стакане не сможешь без отвращения. Но к самой коле или к самому рому у тебя, возможно, никаких претензий и не будет.
— И ты решил найти другую жизнь, которая была бы не похожа на эту самую «основную жизнь», и поэтому устроился служить на Речной Кордон? — проявил догадливость я.
— Ну, если бы я действительно хотел устроить себе Другую Жизнь, я бы уехал в Магадан, пошел пахать на золотые рудники, женился на учительнице младших классов по имени Зина, она родила бы мне двух деток — мальчика и девочку, — и жил бы я себе поживал в двухкомнатной квартире посреди спального района этого самого Магадана. А так, на Речном Кордоне, это была лишь «в чем-то другая жизнь», а не сама «другая жизнь». Понимаешь?
— В общих чертах, — кивнул я. — Ну и как, успешно это ты… на Речном Кордоне?
— С одной стороны, вроде да. Я хотел перемен — я перемены получил. Но с другой стороны, на Речном Кордоне оказалось скучновато.
— Французы заманали?
— Они, родимые. Лягушатнички… Бонжур-тужур, мерси-вуаси… В шары свои как начнут играть — хоть святых выноси. Я тупее игры в жизни не видел! Или вот вино пили все время — за завтраком, за обедом, за ужином. А мне лично — что от этого вина? Оно мне не впирает, между прочим. Так, пустая трата времени… Все равно что компот хлебать! Или вот, бывало, как примутся губу катать, кто и что себе купит, когда из армии уволится! А я слушаю все эти губозакатайки и думаю: вы сначала доживите до увольнения, а потом уже и будете онанизмом заниматься, так ведь и сглазить можно… Но молчал, конечно. А ведь прав был, как теперь выясняется.
— Приставали? — спросил я встревоженно, припоминая читаную в газете статистику, согласно которой двадцать процентов мужчин Франции во время социального опроса признались в том, что хотя бы один раз имели гомосексуальный контакт. «А сколько же процентов не признались, промолчали?» — ужасался по этому поводу я.
— Да нет. Они нормальные были. Только скучные очень…
— А наши?
— Да и наши занудами оказались — в карты разве что неплохо играли. Но самое мерзкое — это ощущение, что ты просто занимаешь чье-то место. Что на твоей должности должен работать какой-нибудь Петя Сидоренко, Олесь Прохорчук или Джамаль Абдуллаев, молодой честный парень, который хочет добра, которому характер свой ковать надо… А мне чего характер ковать? У меня он уже и так… чугунный! — Тополь посмотрел на меня не без самодовольства.
