Юрий Брайдер - Особый отдел и пепел ковчега
— Отпечатки пальцев на месте преступления изымались?
— Изымались. Но их было так много, что эксперт, похоже, растерялся. Оно и понятно, после смерти маршала в его квартире кто только не побывал.
— Сейф там имелся?
— По крайней мере, я его не видел. Ценные предметы находились, можно сказать, на виду.
— О каких именно предметах идёт речь?
— Да о разных. — Советников задумался. — Золотой портсигар, старинные ордена, серебряные подсвечники, итальянский фарфор. А драгоценности, оставшиеся от покойной жены, кучей лежали на туалетном столике.
— Вам не попадались на глаза карманные часы?
— Там было много разных часов. И швейцарские, и японские, и наши «командирские». Но карманных я что-то не припомню.
— Значит, ценностей грабители не тронули?
— В общем-то, да. Даже последняя пенсия маршала осталась лежать в письменном столе. Следователь пересчитал её в моём присутствии. Не хватало что-то рублей семьсот... Но не это самое странное. — Советников сделал многозначительную паузу. — Осмотр места происшествия был в полном разгаре, когда в квартиру бесцеремонно ввалились какие-то люди в штатском.
— Кто такие? — сразу насторожился Цимбаларь. — Слуги закона или криминальные элементы?
— Разве сейчас поймёшь? Но вели они себя в высшей степени нагло. Вызвали следователя в дальнюю комнату и о чём-то долго с ним спорили. Мне даже показалось, что имел место некий конфликт, хотя в дальнейшем они осматривали квартиру уже совместно. Кто-то из вновь прибывших потребовал убрать из квартиры посторонних, очевидно, имея в виду нас с женой, но следователь возразил, что не пойдёт на нарушение процессуальных норм... Вообще-то у меня создалось впечатление, что эти нахалы не столько осматривали место происшествия, сколько пытались побыстрее выжить из квартиры милицию.
— И долго всё это продолжалось?
— До глубокой ночи. Когда мы с женой подписывали протокол осмотра, настенные часы как раз пробили два часа... Но квартиру опечатывали уже те, другие. Они же выставили пост на лестничной площадке.
— Пост? — удивился Цимбаларь. — Какой ещё пост?
— Солдата срочной службы. Правда, без оружия.
— Какие у того были погоны и эмблемы на петлицах?
— Погоны обыкновенные, защитного цвета. Эмблем, каюсь, не разглядел. Но на груди солдата красовалась весьма внушительная бляха. Ну совсем как у дореволюционного городового.
— Ясно, военная комендатура, — задумчиво произнёс Цимбаларь. — А они-то здесь при чём? Просто чудеса в решете... Ещё раз попытайтесь вспомнить, были в квартире маршала карманные часы или нет?
— Если и были, то мне на глаза они не попались, — пожал плечами Советников. — А какое отношение могут иметь часы к смерти маршала?
— К смерти как раз-таки и никакого. Но к прожитой им жизни самое прямое.
Оставив Советникова допивать портвейн и размышлять над этой загадочной фразой, Цимбаларь поспешно удалился.
Перелистав все свои блокноты, накопившиеся за последние десять лет (забираться в прошлое глубже смысла, пожалуй, не имело), Кондаков составил список знакомых, имевших отношение не только к контрразведке, но и вообще к военному ведомству.
В итоге получился весьма внушительный реестр, однако уже через пару часов выяснилось, что добрая треть фигурировавших в нём персон опочила вечным сном, а остальные либо сменили место жительства, либо, как говорится, дышали на ладан. Впрочем, нашлись и такие, кто напрочь отказывался признать Кондакова.
Встретиться с ним согласились лишь несколько малозначительных особ, подвизавшихся главным образом на интендантском поприще, а искреннюю радость проявил только отставной майор Запяткин, некогда служивший особистом в Московском военном округе и задержавший Кондакова как шпиона, когда тот, собирая грибы, оказался вблизи некоего сверхсекретного объекта, на самом деле являвшегося спецбольницей Министерства обороны, где лечили от алкоголизма высший комсостав.
Урождённый сибиряк, Запяткин питался преимущественно кедровыми орехами, как натуральными, так и в виде водочной настойки, а потому до самых преклонных лет сохранил отменное здоровье и завидную ясность ума.
Покалякав на обычные для такого случая темы и вскользь упомянув Востроухова, соседом которого он якобы являлся, Кондаков убедился, что Запяткин неплохо знает покойного маршала. Более того, при упоминании этого имени бывший особист саркастически хмыкнул.
Верные старым конспиративным привычкам, они договорились встретиться в скверике возле Большого театра, где легко было затеряться в толпе геев, балетоманов и зевак-провинциалов, находивших удовольствие в созерцании знаменитой бронзовой квадриги, которой правил красавец Аполлон, даже издали похожий на увенчанного лавровым венком популярного певца Николая Баскова.
К моменту их последней встречи Запяткин изменился мало. Убыль волос на макушке он компенсировал за счёт нижней части лица, скрыв пышными усами отсутствие передних зубов и замаскировав лопатообразной бородой засаленный воротник сорочки.
Они обнялись, как давние друзья, и, потеснив двух томных юношей, у которых серёжек в ушах было больше, чем звеньев в цепи Прометея, уселись на лавочку.
— Соскучился, знаешь ли, по старым приятелям, — признался Запяткин. — Сунулся однажды в свою родную часть, а там и словом перекинуться не с кем. Одни салаги желторотые. Майора от лейтенанта только по погонам и отличишь.
— Старые приятели, говоришь... — усмехнулся Кондаков. — А забыл, как ты меня в карцере на хлебе и воде трое суток держал?
— Дело прошлое, — отмахнулся Запяткин. — Сам виноват. Были бы при тебе документы — я бы сразу пол козырек взял.
— Ты когда за грибами ходишь, документы с собой берёшь?
— Я грибы только на сковородке люблю... А за тот случай меня военная прокуратура оправдала. — Запяткин был явно не настроен вспоминать былое. — Ты давай не темни, а рассказывай, какого рожна я тебе вдруг понадобился.
— А разве нельзя просто так с человеком увидеться? Поведал бы для начала о своём житье-бытье. Пенсии на пропитание хватает?
— Я её в сберкассе оставляю на черный день, — не без гордости сообщил Запяткин. — Если не мне, так внукам моим пригодится. На работе я числюсь мастером-строителем, а на самом деле надзираю за азиатами, которые торговый центр в Свиблове строят. Заставляю мыться хотя бы раз в месяц, не даю курить травку, слежу, чтобы они сдуру в город не сунулись. Работенка, конечно, мерзопакостная, но платят неплохо.
— Сегодня, значит, у тебя выходной?
— Сегодня у меня простой. Прежних строителей менты заарканили и выслали в родную Киргизию. Сейчас ожидается новая партия из Узбекистана.
— Опять нелегалы?
— Ну так и что? Эти нелегалы вкалывают как проклятые, спят вповалку на нарах, питаются одними макаронами, получают гроши, да ещё благодарят за это.
— Тогда зарегистрируйте их чин-чинарём.
— На хрена лишние расходы? У нас на каждое рабочее место по пять претендентов. Только свистни.
— Короче, в зловонной яме капитализма ты нашёл себе достойное место, — съязвил Кондаков. — Надсмотрщик! Тебе бы ещё бич в руки да «кольт» на пояс.
— Не знаю, как другим, а мне в нынешней зловонной яме лучше, чем на прежних сияющих высотах. Вот зубы вставлю, принаряжусь — и пойду по девкам.
— А здоровья хватит?
— Хватит. Я бутылку кедровой настойки в день выпиваю. Получше всякого там женьшеня. Очень рекомендую.
— По девкам мне уже поздновато ходить, но я над твоим предложением подумаю. — Решив, что подобающая случаю преамбула закончена, Кондаков перешёл к делу. — Ты лучше расскажи мне что-нибудь о маршале Востроухове. Что это была за птица, кого она клевала и кто её пёрышки выщипывал?
— Птица это была высокого полёта, тут двух мнений быть не может. Не орел, конечно, но и не дятел. Вот только на старости лет изменился: можно сказать, превратился в стервятника.
— Ты с этими иносказаниями кончай, — перебил его Кондаков. — Толком рассказывай.
— Сам первым начал... Я в общем-то под началом Востроухова не служил, и если что-то говорю, так исключительно с чужих слов.
— Ну и что о нём знающие люди говорили?
— Да разное. Звёзд с неба он, конечно, не хватал, но по служебной линии продвигался уверенно. Военными округами командовал, в Генштабе заседал. Мужиком был справедливым, это уж не отнимешь. Если карал, то исключительно за дело. Да и зла долго не держал. Правда, падок был до женского пола, но эта слабость для кадрового офицера вполне простительная... Полагая Востроухова человеком неконфликтным, его однажды сунули в какую-то комиссию по расходованию бюджетных средств, отпущенных на армию. Это уже во времена перестройки было... Вот тут он и показал свой звериный оскал. Армия-то уже разваливалась, и все средства вылетали в трубу. Ему бы закрыть на это глаза да самому погреть руки — ан нет! Давай публично возмущаться и писать докладные во все инстанции. Многим хорошим людям кровь попортил. Ну прямо собака на сене! Ни себе, ни другим. Думаешь, это было кому-то нужно? Вот и стали его потихоньку осаживать. То в Главное управление инженерных войск сунут, то в Военную академию, тактику преподавать. А потом вообще послали на медкомиссию и по состоянию здоровья уволили в отставку. Востроухов, понятное дело, заартачился, и эта тяжба, помнится, тянулась больше гола. Но, как говорится, плетью обуха не перешибёшь. На пенсию его проводили с помпой и фанфарами, да ещё чемодан подарили, чтобы было где компромат хранить.. Шутка такая.
