Александр Афанасьев - Свой среди чужих
В этот момент Микеле нанес особенно сильный, добивающий прямой в голову – и негр, выломав запертую дверцу туалетной комнаты, провалился туда внутрь.
– Ва бене… – сказал Микеле и облизал сочащуюся с ободранных костяшек кулака кровь.
– Долго возился.
– Эти черномазые совсем оборзели. Вчера какие-то пришли к Альфонсо, у него пиццерия на сорок второй, и сказали, что, если он не будет им платить, они его изнасилуют. Траханые ублюдки, мы никогда себе такого не позволяли.
– Моя охрана берет от пятидесяти долларов в день.
Микеле усмехнулся.
– Scuzi[28], дон Алессандро, но с такими делами мы разбираемся сами.
– Я не дон. Твой отец – он дон, но он не будет махать кулаками в туалете.
– Вы правы, он устроит так, чтобы этих ублюдков если потом и найдут – так найдут в багажнике машины, поднятой со дна Ист Ривер. И потом коронеру[29] придется поработать, чтобы опознать их. Но я благодарен вам, синьор.
– За что?
– Это с ними я сцепился тогда. Ну…
Я кивнул, принимая благодарность.
Хлопнула дверь, в туалет ввалились двое с шокерами, за ними – сам Марк Мишо, у него был пистолет шестьдесят восьмого калибра, стреляющий шариками с раздражающим веществом и красителем. Были и шарики с мелкой дробью – но это на самый крайний случай.
– Э, э! – окликнул я, видя, как Мишо вскинул пистолет, целясь в Микеле. – Отставить, это свои. Вот этих забирайте.
Бывший агент ФБР посмотрел на меня с уважением – он сам работал на улице и знал, как сложно справиться с тремя громилами-неграми, причем голыми руками.
– Должно быть, вам следовало вызвать подкрепление, сэр, – негромко сказал он, – эти парни очень опасны, никогда не знаешь, что у них в кармане. А наркомана можно колотить как мешок с песком двадцать четыре часа без перерыва – и он будет только лыбиться. А ну-ка, стойте…
Двое с шокерами, уже упаковавшие двоих в наручники, остановились. Бывший агент ФБР подошел к третьему, посмотрел в его разбитое лицо, потом пару раз хлестнул по щекам, чтобы привести в себя. Негр, тот самый, который лишился глаза, а потом нашел упокоение на туалетном сиденье, глухо заворчал.
– Просыпайся, просыпайся, Дариус. Ты ведь у нас крепкий ублюдок.
Негр застонал.
– Какого черта… Я подам на вас в суд.
– Вот. Твои мозги работают только после хорошей встряски, Дариус, не правда ли?
– Мишо… Чертов ублюдок.
– Это ты – чертов ублюдок.
– Я подам… подам в суд… козлы.
Негр мокро закашлялся, заперхал, видимо, Микеле его неслабо обработал.
– Не раньше чем тебе вставят глаз, чертов псих. Уберите его отсюда, пока я не разозлился!
Вошли еще двое – для транспортировки каждого негра до машины «Скорой» нужно было как минимум два человека.
– Я вынужден выразить вам признательность, сэр, – сказал Мишо, – этого ублюдка мечтает приложить так каждый полицейский Нью-Йорка. Не знаю, как это у вас получилось, но после того, как об этом узнают в баре на пятьдесят шестой улице, вам долго не придется там платить за свою выпивку…
– Знаешь его?
– Лучше, чем хотелось бы, сэр. Этот ублюдок имеет какие-то темные дела, но он очень осторожен. Он еще пацаном угодил в каталажку за вооруженное нападение. В зоне, когда мотал срок, познакомился по переписке с какой-то дурой, она встречала его у ворот. Через пару месяцев школьный педагог заметил, что с одним из детей в негритянской школе что-то неладно. Оказалось, что у этой женщины был сынишка десяти лет, и этот скот насиловал его, когда надоедали женщины. Копы дали ему хорошую взбучку в участке, но он выжил.
– Почему он не сидит в Райкерс, а находится здесь, на мероприятии, которое мы охраняем и на которое не пускают человекообразных?
Мишо слабо улыбнулся:
– Добро пожаловать в Америку, сэр. Ассоциация защиты прав цветного населения выделила ему адвоката, он поднял шум и доказал, что признание получено под физическим воздействием. В итоге двух хороших копов вышибли со службы, а Большое жюри отказалось передавать обвинение на процесс. С тех пор он стал хитрее.
– Я не услышал ответа на вторую часть вопроса, Марк.
Мишо пожал плечами:
– Сэр, у них не было ничего противозаконного, они были трезвы и купили билеты. Если бы мы их остановили – разразился бы скандал, а нам вчинили бы иск, та же Ассоциация защиты цветных сплясала бы на нашей могиле.
Понятно… Толерантность нас погубит.
Я улыбнулся, положил руку бывшему старшему агенту Мишо на плечо.
– Марк, ты сейчас видишь перед собой чертовски нетолерантного и неполиткорректного дворянина Российской империи, который не собирается закрывать глаза на то, что творится вокруг. Не знаю, как у вас, а у нас принято называть вещи своими именами. Пусть мы прослывем расистами, но я не желаю, чтобы о нас говорили как о людях, которые допустили изнасилование во время своего дежурства из-за того, что пускали на объект кого попало. Так что если ты или твои люди еще раз увидите подобных ублюдков на охраняемой территории – я ожидаю от вас более адекватных угрозе действий. Ты меня понял?
Для агента ФБР, североамериканца было сложно это понять, люди здесь настолько запуганы перспективой «собрать плохую прессу» или получить повестку в суд с миллионным иском, что не шевелятся даже и тогда, когда все вокруг горит синим пламенем. Но агент ФБР есть агент ФБР – он привык работать в команде и подчиняться установленным правилам. Какими бы они ни были.
– Я вас понял, сэр.
– Вот и хорошо.
Краем глаза я заметил, что Микеле пробирается к двери, ведущей из туалета, когда на него никто не обращает внимания.
– Микеле!
Он резко повернулся – как раз для того, чтобы поймать ключи от машины, которые я ему бросил.
– Ты мне больше ничего не должен. Спасибо за помощь.
Микеле скорчил улыбку.
– Вам спасибо, синьор Алессандро. Приходите к нам на обед в воскресенье. Мама будет делать спагетти с мясным соусом.
– Мой холестерин уже находится за гранью добра и зла. Тем не менее я приду, если буду в этот день в Нью-Йорке.
Хлопнула дверь.
– Сэр, если позволите… Этот ублюдок и в самом деле может подать на вас в суд за нанесение телесных повреждений. Но этого можно избежать, если у вас будет свидетель, который расскажет в прокуратуре, как все было на самом деле.
Я посмотрел на свидетеля. Точнее – на свидетельницу. Опасался увидеть разбитое лицо, а то и сломанный нос – но не увидел ни того, ни другого. Некоторые женщины падают мешком, некоторые – как кошки. Эта, судя по всему, относилась ко второй категории. Она сидела в углу, так что ее прикрывал массивный умывальник, и с любопытством смотрела на нас.
– Спасибо, Марк. Я сам.
– Понял, сэр…
Я подошел к даме, протянул руку.
– Прошу прощения за неприятный инцидент, мэм. Вставайте.
Дама поднялась, опираясь на мою руку, и я с удовольствием убедился в том, что она и в самом деле двигается, как кошка. Балет? В нашей стране балет очень популярен, сама Императрица-мать танцевала в балете, но это Североамериканские Соединенные Штаты. Или…
Боевые искусства? Так плавно могут двигаться мастера восточных единоборств.
– Спасибо, сударь. За руку и… за то, что меня спасли.
Сказано было на чистейшем русском с петербургским акцентом, который можно было резать ножом.
– Мы с вами соотечественники, сударыня? – удивился я.
– Вероятно да, сударь. Если вы тот, за кого себя выдаете. Вы же князь Александр Воронцов?
– Собственной персоной, сударыня. А вы…
– Меня зовут Катерина, – судя по голосу, ей было двадцать… двадцать пять, не больше. Просто удивительное самообладание – девять из десяти американок уже бились бы в истерике, звонили адвокату, психологу, бывшему или нынешнему мужу…
– Катерина, а дальше…
– Оставим просто Катерина… – девушка лукаво взглянула на меня. – Сударь, вы часто пытаетесь приударить за дамой, находясь в ретираде[30]?
– Боже мой… – мне и в самом деле было стыдно, – какая оплошность. Готов на все, чтобы загладить ее.
– Думаю, если вы сопроводите меня в зал и предложите бокал шампанского – я все забуду. Только… извольте немного подождать, мне надо привести себя в порядок.
Так получилось, что в этом мире мне не везло с женщинами. Катастрофически не везло. Марианна… с ней мы были просто друзьями, верней – почти друзьями, хотя я видел, что ей от этого больно… просто я не мог ей врать, не мог ежедневно врать. Марина… а что Марина… это, видимо, мой крест, который мне тащить до конца. Смешно, но я числюсь женатым человеком, хотя никогда таковым не являлся. Ксения… это отдельная тема, которой я не хочу даже касаться, это не женщина, это погибель, это каток, от которого ты не убежишь. И…
И мне до сих пор было больно. Очень больно. Просто я свыкся с этой болью, как люди свыкаются с дурной погодой, и уже не замечал ее. Но это не значило, что ее не было.
