Адриан Чайковски - Чернь и золото
Он остановился, вспомнив об этом. У него самого были дети — далеко, за сотни миль от этого города. За всю их жизнь он видел их лишь несколько раз. Дети — и жена, которой он больше не пишет. Страх подчиненных, ненависть вышестоящих… зашифрованные приказы, подлежащие немедленному сожжению.
Когда он убивал тех детей, двое мужчин держали их мать. Он не принуждал ее присутствовать — она уже была в детской, когда он пришел. Надо было ее увести, подумал Тальрик теперь, стоя на лестнице «Хлебной гавани».
Ради Империи. Он становился сильнее от одних этих слов, но понемногу начинал чувствовать, что все время меняет маски на манер Сцилиса. Когда-нибудь он разложит их в ряд и не узнает своего подлинного лица.
Еще не открыв глаза, Таниса поняла, что находится в незнакомом месте. Постель, звуки, запах — все было чужое. Это могло значить все, что угодно: от похищения до ночи любви. Она лежала, не шевелясь: никто не должен знать, что она проснулась.
Комковатый соломенный тюфяк, затхлый воздух. Ночь любви в трущобе?
Больвин! Он предал их! Она едва удержалась, чтобы не взвиться с матраса. Да, Больвин. Она ринулась к улице и отяготила свою нестрогую совесть двумя убитыми осоидами, но где же она теперь?
И голова раскалывается, непонятно с чего.
Итак, она вышла на улицу. Осоиды пробирались к ней, расталкивая толпу. Люди шарахались от ее окровавленной шпаги. Ей хотелось вернуться назад, найти Чи и Сальму, но осоиды и городская стража гнали ее все дальше от переулка.
Она бежала, а Геллерон все никак не кончался. Как ни пыталась она выбраться из этого города, он оказался сильнее.
Таниса попробовала нащупать шпагу и не сумела. Из всей одежды на ней осталась только рубашка. Куда же ее занесло?
Делать нечего, придется открыть глаза. Грязный матрас, несвежая простыня, каморка с узким окошком.
На стуле у дверного проема без двери дремал крошечный человечек, а за спиной у него…
Она подошла к нему тихо, как способны одни арахниды, и выдернула клинок из ножен. Шорох разбудил спящего, но Таниса уже приставила острие к его подбородку. Сторож-полукровка родился, видимо, от жукана и мушидки — а может, и еще кто-нибудь примешался. У него был нож, но сторож и не думал пускать его в ход.
— Где я? — прошипела Таниса.
— В доме Малии, — ответил он, глядя то на нее, то на лезвие.
— Кто она, эта Малия?
— Начальница моя. С ней, знаешь ли, шутки плохи, — дрожащим голосом сказал человечек.
— Я, пожалуй, передам ей послание — в виде твоего трупа. Говори, если хочешь жить.
— Ч-что говорить-то? Мне велели посторожить тебя, вот и все.
— Зачем?
— Не говори с шестеркой, когда есть туз, — послышался женский голос с порога. Таниса отскочила, выставив вперед шпагу. В дверях стояла женщина средних лет, с проседью, но стройная и мускулистая. Одетая, как принято в Геллероне, она тем не менее была муравинкой и сохранила военную выправку. Ее короткий меч оставался в ножнах, и вынимать его она явно не собиралась.
Таниса медленно опустила шпагу.
— Ты и есть Малия?
— Да. Ты хорошо двигаешься, дитя. — Она до сих пор говорила с легким муравинским акцентом.
— Я тебе не дитя.
— Увидим. Во всяком случае, ты у меня в долгу.
— За постой? — презрительно осведомилась Таниса. — Ты и вправду не поскупилась — конюшни, как видно, у тебя нет.
Малия усмехнулась уголком рта.
— Для Геллерона это роскошные хоромы, дорогая. А задолжала ты мне за то, что убила моего человека.
— Когда? — Остатки вчерашнего дня напрочь стерлись из памяти. Неужели и эта женщина служит Империи?
— Он первым начал, хотя это не так уж и важно. Он всегда был глуп и, увидев твой окровавленный клинок, решил использовать тебя как мишень.
В памяти смутно обрисовался образ мужчины, пустившего в нее стрелу из короткого лука. Та просвистела мимо, задев ее плащ, и Таниса тут же отреагировала.
— Да, теперь вспомнила. — Она разрубила надвое лук, которым он заслонился, а затем, повернув запястье, рассекла ему горло.
— Ты убила его и ранила еще четверых, которые подоспели ему на помощь. В конце концов кто-то изловчился огреть тебя дубинкой по голове, и вот теперь ты наставляешь шпагу на тетушку Малию, которой так задолжала.
— Такие долги я не признаю за собой. — Еще один мертвец, эка важность.
— Если ты думаешь, что я не могла бы убить тебя прямо сейчас, то ты ошибаешься, — вполне серьезно заверила Малия. — Хоть года мои и почтенные, но в свое время я была и дуэлянткой, и наемной убийцей.
Таниса медленно подняла шпагу вровень с ее грудью.
— Однако?..
На этот раз Малия, пусть нехотя, улыбнулась во весь рот.
— Однако ты можешь пригодиться мне живая. Острие меча, кто ты? Положила на Кузнечной столько народу, что у стражников глаза полезли на лоб, пробежала три феода с окровавленной шпагой, а потом завязала драку у меня на заднем крыльце. И дралась так, что ребятам стоило бы поблагодарить тебя за урок фехтования.
— Мне надо найти друзей, которых я потеряла, — сказала Таниса.
— Повторяю: ты у меня в долгу. Я могу помочь тебе в розысках, если ты не против этот долг увеличить, но потом с тебя спросится.
Ну вот, началось.
— Что от меня потребуется? — В это окошко и мушид не пролезет — если что, прорываться придется с боем. Может, Малия, конечно, и врет, но муравины — прирожденные воины.
— Я тоже кое-кому должна — здесь, в нашем феоде. Ты для них будешь хорошим подарком.
— То есть рабыней?
Малия успокаивающе вскинула руку.
— Ты в наших делах ничего не смыслишь, дитя, поэтому не спеши гневаться. Будь моя воля, я б сама тебе работу нашла — такую, что с клинком связана. А так я отправлю тебя наверх и расквитаюсь со своим долгом. Это даст тебе большие возможности, но не забывай: должник делает то, что ему велят.
— Что помешает мне убежать, когда случай представится?
— Умница, хороший вопрос. Во-первых, за тобой отправят погоню. Во-вторых, насколько я понимаю, за тобой уже гонятся, а феод, если ты будешь верна ему, обеспечит тебе укрытие. В-третьих, тебе желательно кого-то найти в Геллероне, что в одиночку не так-то легко. И наконец, в-четвертых — вдруг тебе просто у нас понравится? Я бы не удивилась.
Таниса опустила клинок.
— Что такое феод?
— Семья, город и фабрика вместе. — Малия повернулась и стала спускаться по лестнице. Таниса, спрятав шпагу в ножны и надев на себя перевязь, волей-неволей последовала за ней. — Семья — потому что ты повинуешься старшим. Город — потому что у нас есть правители, подданные и территория, которую нужно оборонять. Фабрика — потому что мы делаем много разных вещей — дурных вещей, по мнению большинства.
— Иными словами, вы банда преступников?
— Верно, дитя. Одна из многих сотен, существующих в Геллероне, — не самая маленькая, но и не самая крупная. Мы Половинный Дом, и ты, думается, придешься нам в самый раз.
Дождь, пришедший с гор, тщетно пытался отмыть Геллерон дочиста. Пройдя сквозь заводской дым, он оседал сальной пленкой на коже, и в глазах от него щипало. Чи, укрывшись с Сальмой на крыльце богатого дома, снова дернула за шнурок звонка. Где-то внутри затренькало, и тот же слуга проверещал в окошко над дверью:
— Сказано вам, убирайтесь! Я стражу вызову.
— Пожалуйста, скажите мастеру Коммерцу, что к нему пришла родственница.
— Для нищих его дома нет. — И это после того, как они сменили крестьянскую одежду на собственную! Сальма, надо полагать, самый богато одетый нищий на свете.
— Но я родственница!
— Мастера Коммерца на такой крючок не поймаешь, — отрезал кусочек слуги в окошке. — Честное слово, стражу вызову! Ступайте прочь.
— Молот и клещи! — выругалась Чи на манер дяди Стенвольда. — Я с места не двинусь, пока Элиас Коммерц не выйдет ко мне. А когда он увидит, как ты со мной обращаешься, тебя, орел и решка, самого выгонят вон!
— Я бы на твоем месте сказал ему, — спокойно подтвердил в наступившей тишине Сальма.
Окошко захлопнулось, шаги привратника удалились.
Дом Элиаса Коммерца стоял, правда, не на холме, но близко к подножию и явно не отличался гостеприимством.
— Не знаю, впустят они нас или сторожевых насекомых спустят, но ты молодец, — сказал Сальма.
— Сама не знаю, что на меня нашло. — В доме послышались шаги нескольких человек, и Чи, отойдя от двери, расправила платье.
К ним вышли два солидных жукана-охранника с дубинками и щитами, только что, видимо, снятыми со стены. Чи осталась довольна, заметив, что они нервничают. Следом шел тощий тонкогубый субъект, в котором она узнала привратника, а замыкал процессию дородный мужчина с весьма грозным лицом. В одной руке он держал свиток, в другой вечное перо — не иначе, баланс сводил, когда его оторвали.
