Геннадий Прашкевич - Парадокс Каина
Колон ухмыльнулся:
– Может, это предпочтительнее, чем дети доктора Сайха? – И нервно зевнул: – Кай Улам и его дети отнимают у нас свободу выбора. Они слишком честны и чисты, чтобы не отнять у нас эту свободу. В самые черные времена, Джулиан, нас, людей мыслящих, поддерживала мысль об этой свободе, ну, пусть даже иллюзия ее. А сейчас мы должны расстаться даже с иллюзией. Боюсь, доктор Улам прав: не занимаясь собой, занимаясь только природой, мы потеряли себя, мы потеряли свою планету. Она теперь для детей Кая, дружище. Мы не любили свою планету, мы жгли ее напалмом, травили ядами, встряхивали термоядерными взрывами. Сейчас мы ужасно не захотим ее терять, сейчас мы ее ужасно полюбим, но, боюсь, поздно – наша планета уже отдана детям Кая. А они, наверное, найдут способ воспользоваться планетой более эффективно. А мы… Мы, наверное, как всегда, пустим в ход оружие. Нам к такому не привыкать. Вы же понимаете, Джулиан, что ни президент Соединенных Штатов, ни ваши стареющие вожди – они просто не сочтут нужным сесть за стол переговоров с какими-то саумцами. Да и кто их пригласит к таким переговорам? Это, скорее всего, исключено. А дети Кая растут. Они растут, дружище, с каждым годом их будет все больше и больше. Они начнут распространяться по всему свету. Если лет через десять или пятнадцать где-нибудь в Париже или в Москве, в Гамбурге или в Торонто, в Детройте или в Боготе вы начнете встречать смуглых и весьма человечных ребят с неровным загаром на лицах, даже на вид явных выходцев из Сауми, а скорее всего, беженцев из Сауми, не проходите мимо, внимательно присмотритесь к ним. Возможно, это и будут дети Кая, убившего себя из жалости к нам. Упаси вас бог, Джулиан, желать здоровья этим ребятам. У них здоровья хватит на долгие годы. Здоровье гораздо нужнее окажется любому из нас. Иначе выживем не мы, выживет человек другой. Он, человек другой, наверное, и впредь будет убивать себя из жалости к нам, но все равно выживет он. Выживут дети Кая, не наши. Выживет этот чертов другой!
Колон замолчал.
– Но, Джейк, – вдруг медленно сказал Семенов. – Почему вы все время смещаете акцент? Почему вы все время акцентируете – другой. Почему вы все время делаете ударение именно на этом слове – другой?
– А как правильнее? – удивился Колон. – Человек другой. Так его определил доктор Улам.
– Другой, да, – медленно произнес Семенов. – Но ведь не просто другой, Джейк. Ведь еще и человек, Джейк! Разве не так?
3
Колон уснул.
В салоне самолета было душно, сладко и противно пахло полистиролом.
Откинув шторку, Семенов глянул в иллюминатор.
Внизу блестел океан.
От вида невероятных мертвенно мерцающих пространств, совершенно пустынных, будто в мире, правда, уже никого и ничего не осталось, Семенова бросило в озноб. Может быть, нулевой час, о котором упоминал генерал Тханг, впрямь наступил? Может быть, со дня пресс-конференции, устроенной доктором Уламом, в мире правда начался отсчет совсем иной эпохи?
Он вытянул ноги.
Неслышно, как из сна, возникла перед ним стюардесса.
– Чай? Кофе?
Семенов покачал головой.
Он не хотел пить.
Его мучили десятки вопросов.
Он сейчас готов был задавать эти вопросы кому угодно.
Наверное, ответы он нашел бы и сам, но ему просто надо было кому-то задать свои вопросы.
Стюардессе?
А почему нет?
Он поднял глаза на стюардессу. Почему, собственно, ей тоже не поломать голову? Почему, собственно, проблема Кая должна оставаться проблемой совсем немногих людей?
Семенов кивнул стюардессе.
Он передумал.
Он выпьет чашку кофе.
Но когда стюардесса уже повернулась, он остановил ее.
Он не знал, как точнее сформулировать свой вопрос. Он мучительно искал каждое слово. Он, наверное, отказался бы в конце концов от своего вопроса, но перед ним явственно стояло лицо Кая Улама, человека другого, он явственно видел перед собой притягательное лицо Кая Улама, это сразу все расставило по своим местам.
Когда Семенов заговорил, стюардесса улыбнулась.
Она внимательно, она даже несколько преувеличенно внимательно вслушивалась в не самые правильные французские обороты.
Да, конечно, мы все мечтаем, кивнула она. Почему нет? Без мечты никак нельзя обойтись. У нее, например, тоже есть мечта. Ее собственная мечта. Эта мечта, конечно, не такая серьезная, как у других серьезных людей, но все равно это настоящая мечта. Мсье желает знать, какая мечта? Она стесняется, она не хочет говорить о своей мечте вслух, она боится сглазить свою мечту. Но, понятно, будь у нее выбор, как о том говорит мсье, она, конечно, не промахнулась бы.
Семенов кивнул.
Он задал наконец главный вопрос.
Он нетерпеливо ждал, что ответит стюардесса.
Что, собственно, мсье имеет в виду? Какой бы она хотела быть? Прямо сейчас? После полета? Красивой или умной? Талантливой или необыкновенной? Доброй или богатой? Или еще какой-нибудь, но тоже необыкновенной? Мсье, наверное, шутит. Но она тоже любит вот так помечтать. Когда летишь над лунным ночным океаном, все кажется таким далеким, иногда думаешь – никогда уже не доберешься домой. Но она любит помечтать. Когда пассажиров мало, да и те спят, мечта скрашивает скуку полета. Правда, она не понимает, почему нужно быть только доброй или только богатой? Если есть волшебный выбор, если самой можно выбирать, то почему не пожелать сразу и красоты, и богатства, и честности, и таланта, и всего другого, к чему лежит душа? Если бы, скажем, у нее был такой выбор, она, конечно, пожелала бы стать и счастливой, и здоровой, и богатой. В конце концов, если есть счастье и здоровье, деньги, все остальное придет само.
Семенов улыбнулся.
Речь идет о совершенно определенном уровне, объяснил он несколько растерянной стюардессе. Он спрашивает не просто так. Ему очень важно знать, что по этому поводу думает именно она, всего лишь стюардесса, а не философ, не ученый, не политик. Речь идет конкретно о том, какой бы ей хотелось быть, окажись у нее возможность выбора. Мудрой? Нежной? Обаятельной? Неотразимой? Всегда здоровой? Скромной? Талантливой? Честной? Просто счастливой? Все понимающей?..
Стюардесса поежилась.
На нее будто дохнуло холодком.
Она неуверенно, уже не по службе, улыбнулась Семенову.
Она, кажется, поняла мсье. Правда, ее французский не очень четок. Она всего лишь занималась на специальных курсах стюардесс. Она же японка. Она хорошо зарабатывает на таких вот опасных чартерных рейсах. Если мсье так хочет, если мсье так настаивает на ответе, она, конечно, ответит, какой бы она хотела быть.
Она посмотрела в иллюминатор и негромко сказала:
– Живой.
И улыбнулась. Ведь она не одна.
Мсье, конечно, не знает, но у нее есть сын.
Она даже показала красивый палец: у нее дома сын. А на чартерных линиях хорошо платят.
И повторила, думая уже о чем-то своем:
– Живой.
