Геннадий Прашкевич - Парадокс Каина
Кай!
Прильнув к щели, Садал не увидел, а скорее почувствовал, угадал, как дрогнули, как качнулись рыжие верхушки тростников, почти вплотную подходивших к бассейну со стороны мрачного бетонного куба Центрального корпуса Биологического центра, как почти незаметно дрогнули тонкие рыжие верхушки, отмечая этим чуть заметным движением путь пробирающихся к бассейну людей.
Пискнула, взлетев над тростниками, желтая птица фун, похожая на спелый плод татты.
Или похожая на облачко желтого тумана.
Или похожая на легкий камень, хорошо прокаленный в печи.
Не имеет значения.
Тростник шуршал, как всегда.
Он шуршал так, как всегда шуршит тростник, когда его раздвигают человеческие руки.
Тростник шуршал так, как всегда шуршат тростники в этих местах веками, но Садал, человек-дерево, сразу услышал, понял, почувствовал, что сейчас здесь, рядом с бассейном, наполненным чистой свежей проточной водой, этот тростник шумит немного не так. В этом он, Садал, не мог ошибиться.
Если бы это он, Садал, шел в тростниках, то он старался бы ступать неслышно, осторожно, так, чтобы тростник ничем не выдавал его присутствия, ведь они родственники – тростник и он, Садал, человек-дерево.
Если бы сквозь тростник шел Тавель, он, конечно, не озирался бы и не прятался и не замечал бы разбегающихся волн по поверхности тростников, он бы просто шел, подминая тростник, топча его сандалиями, с треском и шумом прокладывая себе дорогу.
Но сквозь шуршащий тростник двигался не Садал, сквозь шуршащий тростник шел не Тавель, и сквозь тростник двигались не черные солдаты генерала Тханга.
Сквозь тростники шел Кай.
Человек другой.
И он, Кай, человек другой, шел так, будто он сам был единственным и настоящим братом тростника. Он не утверждал себя твердым шагом, он не крался, как вор, поднимаясь на цыпочки, он не прятался и не хотел никого испугать, даже птицу, похожесть которой на что-то не имела сейчас никакого значения, он просто шел в тростниках, раздвигая его верхушки, а за ним так же просто шла Те, легкая, как птица, не думающая, как птица, ведь ей действительно не надо было думать, куда ступать крошечной ногой, – она шла по следам Кая.
Присев на низкий бортик бассейна, Кай поднял руку.
Он поднял левую руку.
Большой и указательный пальцы Кая торчали вверх, остальные были согнуты.
Знак радости.
Кай хотел обрадовать Тё.
Кай.
Прижавшись лбом к теплому бамбуку, Садал потеснил плечом Тавеля.
Вот Кай.
Голые плечи Кая блестели. Только на лице и под нижними ребрами угадывались бледные пятна, как от плохого загара, и четко прослеживались длинные играть под левой лопаткой и на правом бедре.
Не имеет значения.
Но, конечно, такие пятна могли говорить о многом.
Будь такие пятна на ноге Кая – это означало бы, что он, Кай, родился на юге и в предыдущей своей жизни, несомненно, был путешественником. Будь такие пятна на локте Кая – это означало бы, что Кай родился в провинции Чжу и в своей предыдущей жизни носил через плечо расшитую золотом ленту большого военачальника. Располагайся такие пятна чуть ниже пояса по всем животу – это означало бы, что в своей предыдущей жизни Кай был грязным убийцем, разбойником и растлителем, но сейчас…
Сейчас это не имело значения.
Кай.
Обливаясь потом, Садал шептал, прижавшись лбом к теплому бамбуку:
– Я здесь. Я рядом.
Садал был счастлив.
Садал чувствовал торжество.
Вечер близок, последний хито на улице убит, плещется вода, вот Кай.
Вечер близок, Хиттон пуст, как всегда, он даже еще более пуст, чем всегда, ведь последний хито застрелен Тавелем, и, как всегда, пусты руины бывшего королевского сада.
Вечер близок. Вечером он, Садал, вновь, как всегда, пройдет сквозь руины и в полной тьме нащупает трубку телефона.
И услышит Голос.
Голос Кая будет обращен к нему.
Только к нему!
Он, Садал, уже чувствовал себя деревом.
Он уже укоренился в земные пласты, он уже восходил над Хиттоном, как огромное кучевое облако. Он уже восходил над Большой рекой, над Сауми, од уже бросал на всю страну густую прохладную тень. Он уже не понимал, не слышал, не чувствовал, зачем он стоит в огромном и темном зале, в кругу слабого света, отбрасываемого масляными светильниками. Он уже не понимал, зачем Тавель подталкивает его в плечо и почему так странно оттягивает полу куртки тяжелая металлическая игрушка, пахнущая порохом и гарью, которую Тавель сам сунул ему в карман.
Вот Кай.
Садал радовался.
3
Он случайно коснулся ширмы, и черный солдат, не вставая, снизу ткнул Садала прикладом.
Правое крыло Биологического центра, освещенное лишь масляными светильниками, казалось Садалу джунглями.
Кай.
Доктор Сайх учит: великому покою предшествуют великие потрясения.
Доктор Сайх учит: чем глубже потрясение, тем глубже покой.
Кай.
Садал боялся оторвать руку от ширмы, у него кружилась голова.
Он видел генерала Тханга, неторопливо вступающего в круг света, отбрасываемого масляными светильниками.
Он видел доктора Улама, идущего вслед за Тхангом.
Он видел крошечную Тё.
Он торопил, он кричал, он изнывал от бессилия – зачем вы так медлите?
Вот Кай.
Самым краем полуслепого глаза Садал видел чужих журналистов.
Это вызывало в нем ненависть.
Хито – враги.
Хито – извечные враги.
Хито предали революцию, хито следует наказать.
Хито предали другого, хито следует уничтожить.
Вот Кай.
Садал сделал шаг вперед.
Тяжелая металлическая игрушка, пахнущая порохом и гарью, была теперь не в кармане, она была в его руке. Он вскинул ее заученно и твердо, как это и подобало бывшему высшему офицеру королевских войск.
Он видел Кая, он слышал его чистый смех, он слышал его звенящий голос. Он впервые слышал голос Кая не в хрипящей телефонной трубке, а обращенный прямо к нему, к Садалу.
И этот голос сказал:
– Дай его мне.
Ю.Семенов: Парадокс Каина
1
Крытый армейский грузовик нещадно трясло. Черных солдат бросало на Семенова, он отталкивал их локтями, жадно прислушивался к реву мотора, к жирному плеску и чавканью грязи, выдавливаемой из колеи, разбрасываемой колесами грузовика на обочины. Где Колон? Куда его везут? В какие-нибудь казармы, оборудованные под тюрьму для таких хито, как он? В военную Ставку Сауми? В одно из самых отдаленных спецпоселений?
Привезли Семенова в аэропорт.
На несколько минут Семенов оказался предоставленным самому себе: черных солдат выстроили у выхода, вскидывая длинную руку, худощавый майор в черном что-то им торопливо вдалбливал.
Семенов осмотрелся.
Зал ожидания был огромен.
В свое время аэропорт Хиттона строился из расчета – до десяти миллионов туристов в год. Он законно считался одним из самых современных и крупных аэропортов Азии.
На всех стойках между разбитыми кассовыми аппаратами пылились бесчисленные россыпи самых разнообразных бланков и квитанций, как бурая листва, пыльными слоями лежали бумажные денежные купюры, горы, монбланы, эвересты казенных бумаг, растрепанных постоянными сквозняками. Официально последний самолет с рабочей хиттонской полосы поднялся лет семь назад, пестрые ковры в зале ожидания выцвели, кресла обросли цветной ядовитой плесенью и крошечными прихотливой формы грибами. Только над широким выходом к терминалу до сих пор, поставленная в узкой высокой нише, молча и бессмысленно раскланивалась перед пустым залом равнодушная сандаловая танцовщица.
Семенова вывели прямо на взлетное поле.
Кое-где поле было изрыто воронками.
Не имеет значения.
Под зеленой маскировочной сетью, как муравьи, копошились черные солдаты, угрожающе торчали длинные зеленые стволы зенитных орудий. Рядом с выходом на попе торчал над землей обугленный остов тяжелого транспортного самолета. Садящееся солнце скрадывало истинные размеры предметов и построек, все казалось на первый взгляд приземистым, непомерно скученным, да и скучным, только ревущий на полосе двухмоторный японский «Лайн» наполнил сердце Семенова надеждой. Это был тот же самолет, который доставил их в Сауми из Японии.
Теперь он, кажется, улетит.
С невольной жалостью Семенов взглянул на солдат,
они остаются.
Лесенки под самолетом не оказалось. Семенову пришлось подтягиваться на руках, снизу его подтолкнули прикладами, он больно ударился коленом о металлический выступ.
Не имеет значения.
Он увидел в салоне расслабленно откинувшегося на спинку кресла Джейка Колона. Рубашка с нелепыми розочками была разорвана на Колоне почти надвое. Клетчатым носовым платком, похожим на саумские нарукавные повязки, Колон осторожно массировал разбитое, заплывшее синяком надбровье.
– Гостеприимная страна, – несколько напряженно хмыкнул второй пилот, с облегчением захлопывая дверь.
– Не вмешивайся, Крэбб, это не твое дело! – по-английски крикнул из открытой кабины первый пилот. – Какая тебе разница, гостеприимная страна или нет? Какая есть, это не твое дело.
