Валерий Алексеев - Похождения нелегала
— Понимаю, — разумным голосом сказала Лена. — Расскажешь правду — все равно не поверят. Еще лечиться пошлют.
— Ну, вот и славно. Всё будет хорошо.
И мы расстались навеки.
Глава восьмая. Полгода странствий
77
Из Берлина я, конечно же, сразу уехал.
Сел на поезд "Интерсити" и покатил на другой край страны, в Аахен. Делать мне в Аахене было, собственно, нечего. Я об этом городе только и знал, что в древние времена там кто-то короновался.
Но это неважно: лишь бы от Берлина подальше.
Оттуда во Фрайбург, затем в Мюнхен, потом в Гамбург. Далее, как говорится, везде.
Разъезжать в "Интерсити" мне понравилось. Чисто, удобно, тепло, не трясет. Ходишь из вагона в вагон как по палубе. Паспорта и визы никто не проверяет. Был бы только билет.
Так я стал железнодорожным нелегалом — полагаю, первым в Федеративной Германии. Полгода ездил, как Остап Бендер. До самой зимы.
Билет брал на ночные поезда, чтобы в дороге отоспаться.
Места, естественно, сидячие, но это не беда: кресла в "Интерсити" мягкие, самолетные, с откидывающейся спинкой и подставкой для ног.
Спальных вагонов я избегал: Германия страна невеликая, проспишь — разбудят на границе. И поволокут за цугундер.
Был у меня и любимый дневной маршрут: Франкфурт-Кёльн, полотно вдоль Рейна. Время от времени я по этому маршруту катался просто так, удовольствия ради, разглядывая живописные виды.
На вокзалах брился, умывался, перекусывал, покупал российские газеты, смотрел телевизор. Держал, так сказать, палец на пульсе событий.
Чтоб не одичать.
Вы спросите: а зачем я, собственно, сюда приволокся?
Цель-то какова?
Неужели для того, чтобы дрыхнуть в вагонах?
Нет, конечно. Цель у меня была точно такая же, как у всякого нормального человека: устроиться в жизни. То есть, как можно выгоднее продать свои навыки и умения.
А на вырученные таким образом деньги приобрести свободное время. Чтобы добрыми делами хоть отчасти загладить ошибки, которые успел совершить.
Вот такая задумка.
Но с реализацией ее можно было и не спешить, благо средства пока еще позволяли.
Плыть по течению, довериться жизни: она подскажет.
Попутно — познакомиться со страной, понять ее порядки и нравы. А главное — усвоить живой язык.
Что я и делал.
Видя, как усердно я штудирую в дороге самоучитель языка, немцы-попутчики охотно со мной заговаривали.
Спрашивали, откуда я такой.
Отвечал: "Из Казахстана".
В какой-то степени это правда: пусть не в Казахстане, но под Оренбургом я служил, пока меня не комиссовали.
Скажешь "Из России" — потом не отвяжешься: заведут на всю дорогу разговор о том, как Россия богата и какая у нее несчастная судьба. А мне еще выспаться надо.
Казахстан же сразу отрубал все концы.
Оставался один лишь вопрос:
— Навсегда у нас изволили поселиться или, так сказать, восвояси намерены?
Этот вопрос с живейшим интересом задавали все.
Если бы я сам знал ответ на него!
Отвечал, однако же, что намерен вернуться: такой вариант очень нравился моим собеседникам.
И, облегченно вздохнув, они засыпали счастливым младенческим сном.
78
А в Берлине тем временем бушевал скандал вокруг побега из тайного борделя шести восточноевропейских нелегалок.
Полиция совершила налет на пансионат "Рататуй" и обнаружила там лишь одного чеченца, одного русского и восьмерых вьетнамцев.
Косвенные признаки того, что в подвалах "Рататуя" действительно мог размещаться нелегальный публичный дом, полицейские отыскали, однако для возбуждения уголовного дела против его владелицы улик было явно недостаточно.
Сама хозяйка пансионата, известная как мадам Рататуй, бесследно исчезла, и поиски ее к успеху не привели.
Вьетнамцы, ночевавшие в пансионе, оказались причастными к контрабандной торговле сигаретами, но были отпущены с миром также за недостаточностью улик.
Россиянин же на все вопросы отвечал, что знать ничего не знает, что он простой трудящийся перегонщик и в Германии бывает наездами. Все документы у него были в порядке, поэтому и его отпустили.
А вот у крестниц моих никаких документов при себе не имелось, их паспорта в "Рататуе" найдены не были, и возникал целый ряд закономерных вопросов: те ли они, за кого себя выдают, правду ли они рассказывают о "Рататуе", как они вообще попали в Германию и не посадить ли их за нелегальный въезд в страну.
По вокзальному телевидению девчонок то и дело показывали. На телеэкране все они были просто фотомодели. Ожили, посвежели. Охотно отвечали на вопросы журналистов.
Питерская Лена сочинила байку насчет связки ключей, которую ей якобы удалось выкрасть у мадам Рататуй, после чего она вызволила подруг, и они порознь добрались до Тиргартена, где и сдались полиции.
Но вагоновожатый и таксист видели эту девушку в сопровождении мужчины со следами побоев на лице.
Кто этот мужчина? Кем и почему он был побит? Где он теперь? Почему подруги Лены не в состоянии четко указать, на каком транспорте они ехали в центр? По какой причине они, в отличие от Лены, оставили все свои вещи в "Рататуе"?
Лена держалась, как партизанка, но своего спасителя не выдавала: так, случайный попутчик, берлинский алкаш. Даже сумку нести не помог, какой же это знакомый?
Остальные знали еще меньше, чем та.
В конце концов шестерых моих горемычных красавиц благополучно вернули на родину — за счет федерального министерства внутренних дел.
Так в моем активе появилось благодеяние.
До сих пор, увы, единственное.
79
Пока в бумажнике шуршали деньги, я вел праздную туристическую жизнь. Днем — достопримечательности, посещение музеев, выставок, концертных залов. Все музеи Германии я теперь знаю, как свои пять пальцев.
Вечером — на поезд и в дальний путь.
В мелких городах, естественно, не высаживался. Там же все друг друга помнят в лицо, а Огибахина не помнят. Кто такой, с чем к нам прибыл, не сдать ли его на всякий случай в полицию?
Да и музеи в малых городах немноголюдны.
В "дункель Дойчланд" заезжал я редко и только транзитом. Дело даже не в страхе перед местью беглянки Рататуй: на Востоке вокзалы неудобные. Либо они перестраиваются, либо остро нуждаются в перестройке: подземные переходы сырые и грязные, багажных тележек нет, эскалаторов тоже.
Впрочем, и на западных, и на восточных вокзалах полным-полно бомжей, наркоманов и гулящих девиц.
Те же, что и в России, лица, испитые, тощие либо опухшие. Мужики безобразно небритые, бабы нечесаные и тоже вроде бы поросшие щетиной.
Только пьют бомжи Германии не из поллитр и четвертинок, а из совсем маленьких, почти аптечных пузырьков-мерзавчиков. Возле каждой бомжовой лёжки — целые россыпи таких пузырьков.
Я к этой публике присматривался: как знать, быть может, такова и моя судьба здесь, в Германии.
Кончатся деньги — вольюсь в ряды немецких бомжей.
Правда, иностранцев среди них не так уж много: полиция отлавливает их первыми.
Иностранец и бомж — значит, нелегал.
А немцу бездомничать можно.
При аусвайсе — отчего бы и нет.
80
Первую неделю я ездил, как барин, и голову держал высоко. Постепенно, однако же, обострился банный вопрос.
Соседи по купе стали принюхиваться. Некоторые даже переходили в другой вагон. Хорошо еще, что без жестов и обидных для моего достоинства слов.
Может быть, конечно, они просто так переходили, от природной непоседливости и детского любопытства.
Дай-ка, мол, проедусь в соседнем вагоне. А то здесь уж очень потом воняет, прямо смердит.
Вежливые, но гигиеничные и душистые. Почти стерильные. Что не мешает им, кстати, есть немытые фрукты немытыми руками. И вообще не мыть руки перед едой. Только после.
Мама в детстве учила меня наоборот.
Как бы то ни было, отчужденность между мной и охваченными баней пассажирскими массами нарастала, грозя превратиться в социальный барьер.
Вплоть до того, что меня не пустят в "Интерсити".
Мол, помойтесь сначала, господин хороший.
А потом уже прите.
Отчужденность, повторяю, возможно и кажущаяся, но от этого мне было не легче.
Притом я даже не знал, как подступиться к решению этого щекотливого вопроса. В смысле: где омыть свое звездное тело скитальца.
Не пойдешь же с этим вопросом к привокзальному полицаю. Так и так: подскажите, херр официр, куда пойти помыться. А то уж очень кушать хочется, да и переночевать негде.
Нет, кроме шуток: зубы можно почистить в вагонном туалете. Там же можно вымыть ноги, освежить подмышки и иные личные места.
Но — не более того.
В одном вагонном тамбуре я заметил душевую кабинку, но заметил слишком поздно: через пару минут мне было выходить. А может быть, кабинка мне просто почудилась: очень я о ней тосковал.
