Алекс Орлов - Рекс
— Все так думали, — улыбнулся Джастин. — Но я выкарабкался, морду перетянул — в смысле кожу на лице, потому и поменялся.
— А что было? — осторожно спросил Юргенсон.
— Просто заряд картечи в лицо. Повезло, что зрения не лишился…
— Ты всегда был везучий.
— Ты тоже.
Они немного помолчали. Юргенсон продолжал наслаждаться чистым воздухом, различая множество запахов и их оттенков — в городе ничего этого не было. А Джастин посматривал на него искоса, тоже отмечая перемены во внешности давнего приятеля.
— Ну что, не очень мои ребята тебя потеснили?
— Нет, ребята вежливые. К тому же каждый день пиво привозят и харчи такие, что я только по праздникам вижу, а тут каждый день. Так что пока я в плюсе.
— Что знаешь про Рутберга?
— Основная группа у него человек двадцать, это те, кто будет с ним до последнего. Есть и отчаянные ребята, есть неплохие стрелки. С «шестерками» с улицы может набрать до сотни человек. Но эти, сам понимаешь, до первого выстрела, а потом разбегутся.
— Берлог у него много?
— Если считать с квартирками его девок, то десяток наберется.
— В квартирках он едва ли прятаться будет. Разве что подраненный…
— Тут ты прав, Тревис… Это ничего, что я тебя Тревисом называю, ты же вон какой человек стал?
Юргенсон засмеялся, но был смущен этим вопросом.
— Джастин, все знают, что мы давние друзья, а кто не знал, узнает теперь, так что не говори глупостей.
— Хорошо, господин премьер-министр, усвоил. Теперь давай о деле. Я могу найти пятнадцать человек. Будет кто-то из старых, кто не забыл, с какой стороны обойма вставляется, есть ребята поновее, но тоже профессионалы, сам знаешь, я понтовщиков не держу.
— Знаю, Джастин, конечно, знаю.
— Теперь — таксы. Успешная операция — всем по десять тысяч. За легкое ранение — надбавка пять тысяч, за тяжелое — двадцать тысяч. А если крайний случай, то сто тысяч. Как тебе такая арифметика?
— Мне это подходит.
— Ух ты! А я думал, дороговато!
— Нет, Джастин, нормально. Сейчас ведь все дорожает, а такого друга, как ты, мне не купить ни за какие деньги.
— Спасибо, Тревис, — сказал Джастин и благодарно похлопал Юргенсона по плечу. — Что касается Рутберга. Есть у него и основная, хорошо укрепленная берлога в Сенд-Энде.
— В Сенд-Энде? Что там сейчас?
— Что и раньше — прачечные. Целый квартал прачечных, с той лишь разницей, что раньше мыльная вода стекала по канавам в море, а теперь по трубам в очистные сооружения.
— Ну хоть что-то изменилось, — кивнул Юргенсон.
41
Уже вторые сутки Рутберг пребывал в неведении относительно того, где находится Тревис Юргенсон — главный его противник в борьбе за побережье.
Рутберг оплачивал целую армию разгильдяев, которых развезли по всем приморским дорогам, однако сведения поступали отрывочно, и по ним нельзя было составить хоть сколь-нибудь внятной картины.
Кто-то сообщал, что на крышу отеля «Лорд-Палас» садился вертолет Юргенсона, другие уверяли, что тот прибыл на яхте, стоявшей на рейде напротив старого мола. Однако все это оставалось непроверенными слухами, и Рутберг не знал ни о теперешнем местонахождении Юргенсона, ни о том, получил ли тот какие-либо ранения во время покушения.
Поначалу он думал, что с конкурентом покончено, но позже стало известно, что Юргенсона видели в следственном управлении, а это значило, что покушение не удалось.
В приоткрытую дверь большой комнаты, которую Рутберг любил называть кабинетом, заглянул Бенетон, служивший главе банды и компаньоном, и телохранителем. Все тело Бенетона — даже лицо — было покрыто татуировками. Рутберг к этому давно привык, но когда у них были какие-то дела в городе, Бенетону приходилось пользоваться театральным гримом.
Рутберг неоднократно предлагал коллеге убрать эту роспись хотя бы с лица, но Бенетон отвечал категорическим отказом, говоря, что не предаст своей юности, которая началась и закончилась в тюремных застенках.
— Чик, я хочу вмазаться, — сказал Бенетон, посматривая на емкость в виде бочонка, стоявшую на столе среди смятых пивных банок и упаковок от соленых орешков.
— Сегодня нельзя, Бен, а то бы я и сам вмазался, — признался Рутберг.
— Сегодня нельзя, вчера было нельзя…
— Выпей — и полегчает, я уже два дня пиво пью. Черное крепкое.
— Ссать не замучился бегать?
— Замучился, — согласился Рутберг. — Но крепче ничего пить нельзя. Пока мы в деле, нужно быть трезвыми — ставки слишком высоки. К тому же сейчас летний сезон, если не следить за нашими точками, бригадиры все разворуют.
— Разворуют, мы их на корм рыбам пустим.
— И что? Бабки к нам после этого вернутся?
Рутберг взял со стола сигареты «Утренний бриз», по сто ливров за пачку, и, закурив, выпустил дым к потолку, отделанному панелями из мореного дуба.
Рутберг постепенно привыкал к красивой жизни и был намерен сделать ее еще более красивой в самое ближайшее время.
— Проблема в том, Бен, что люди жадны, и те ребята, которые говорят тебе: «Чик, возьми меня в дело, я стану защищать тебя, как родного, буду стирать тебе носки и мыть машину»… так вот потом, став бригадирами на точках, эти самые ребята начинают прятать выручку в трусы, понимаешь? Они шалеют от всех этих бабок, которые проходят через их руки, и напрочь забывают, как клялись Чику в верности. Потом, конечно, они идут на корм рыбам, но до того момента успевают промотать тонну денег с девками в «Пикарибо-сан».
— Ну и к чему ты все это говоришь? — спросил Бенетон, садясь в кресло и косясь на бочонок с порошком.
— К тому, чтобы ты взял и обзвонил их. У нас три точки, там три бригадира — на каждого двадцать минут разговора, и они по крайней мере с неделю поостерегутся воровать слишком много, понимаешь?
— Позвони сам, меня трясет сегодня, — отмахнулся Бенетон и, откинувшись в кресле, прикрыл глаза, став похожим на маску народности кама с Найтийских островов.
— Нет, я принимал их на работу, я добрый. А ты вывозишь мерзавцев в море — это все знают. Позвонишь — дам вмазаться. Немножко, но дам.
Бенетон посмотрел на Рутберга, потом на кольца дыма, которые тот пускал к потолку, и сказал:
— Давай я немного нюхну до разговора с ними, чтобы поршни заходили, понимаешь?
Рутберг глянул на Бенетона сквозь дым, затем взял бочонок и провел им по столу, оставив тонкую дорожку белого порошка.
— Нюхай давай и сразу за телефон.
Бенетон нагнулся над столом, вдохнул дорожку и, распрямившись, какое-то время промаргивал выступившие слезы.
— О-о… — вырвалось у него, когда наркотик подействовал. — Теперь я готов поджарить их задницы на расстоянии.
Неожиданно из-под рыбной шелухи и смятых стаканчиков раздался голос постового, который дежурил внизу у дверного глазка.
— Босс, тут Эрик и Карась прибыли…
— Пусть заходят, — сказал Рутберг, но тут вспомнил, что на прием селектор работает от кнопки, сбросил мусор на пол и, нажав ее, повторил:
— Пусть заходят!
— Да, босс, запускаю.
42
Вскоре Эрик и Карась поднялись по лестнице и ввалились в кабинет Рутберга. Их глаза забегали по столу и остановились на бочонке с порошком.
— Але, Рикардо? Привет, это Бен… — послышалось из смежного помещения, называвшегося теперь приемной.
— Ну, чего вы там встали? Садитесь, рассказывайте, чего узнали. И почему не звонили? Я вас целый час вызванивал, и никакого результата. Что за дела?
— У меня в телефоне крона потекла, вот! — сказал Карась, предъявляя сожженный электролитом аппарат. — Я теперь этот магазин заставлю каждый месяц новый выдавать, ур-роды, мля!
— А ты, Эрик, что придумал, чтобы отмазаться от работы?
— Да ничего я не отмазываюсь, Чик. Я свою трубу, короче, потерял сегодня. Напрочь.
— Расскажи, как ты ее потерял! — тотчас вмешался Карась, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
— Да ничего особенного, в деревенский сортир она упала. И, типа, утонула.
— А где ты нашел деревенский сортир?
— Мы с Карасем по четвертому шоссе мотались, ребят расставляли. Там и был сортир, на обочине возле шиномонтажа.
Видно было, что Эрику неприятен это разговор, в то время Карась веселился вовсю.
— Что по делу? — спросил Рутберг, размышляя, что лучше — подняться и дать Карасю в морду или швырнуть в него пепельницей.
— А по делу Пацак с Синим не выходят на связь, и на месте, куда их ставили, никого нету. Ни машины, ни следов, ни гильз. Ничего.
— Да, Чик, мы даже обочины просмотрели, — посерьезнел Карась. — По километру в каждую сторону — пусто.
Рутберг кивнул, задумчиво сунул окурок в пивную банку и послушал, как тот зашипел.
— Где вы их оставляли?
— А вот где поля начинаются, там они на дороге-дублере и стояли, чтобы, как ты говорил, обложить этого старикана.
