"Зарубежная фантастика 2024-9". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Геммел Дэвид

«Рад видеть тебя в добром здравии, Друсс. Я ищу тебя вот уже полгода». — «Ну, вот ты меня и нашел». — «Я хочу поговорить о твоем топоре». — «Будь спокоен, отец. У меня его больше нет. Ты был прав — это злое оружие. Я рад, что избавился от него». — «Он вернулся, — покачал головой жрец. — Теперь им владеет разбойник по имени Кайивак. Он убийца по природе и поддался злу куда быстрее, чем ты. Теперь он свирепствует вокруг Лании, убивая, мучая и увеча. Солдаты заняты войной, и управы на него нет». — «А я тут при чем?»

Жрец помолчал, избегая прямого взгляда Друсса.

«Я наблюдал за тобой, — сказал он наконец. — Не только в настоящем — я проследил твою жизнь от рождения до того, как ты женился на Ровене и отправился ее искать. Ты редкий человек, Друсс. Ты держишь в железной узде те области твоей души, где таится зло. Ты боишься стать таким, как Бардан. Так вот, Кайивак — новое воплощение Бардана. Кто остановит его, как не ты?» — «У меня нет на это времени, Жрец. Моя жена где-то в этих краях». Жрец, словно стыдясь чего-то, понурил голову и прошептал чуть слышно: «Верни топор, и я скажу тебе, где она».

Друсс смерил его долгим, тяжелым взглядом.

«Это недостойно тебя».

«Я знаю, — развел руками жрец, — но мне больше нечего тебе предложить». — «Взять бы тебя за твою хилую шею да вытрясти из тебя правду». — «Нет, Друсс, ты не сделаешь этого. Я тебя знаю». Друсс встал. «Я найду топор, — пообещал он. — Где мы встретимся?» — «Ты найди топор, а я найду тебя».

...Друсс в темноте вспоминал с горечью, какую уверенность испытывал тогда. Найти Кайивака, отнять у него топор и отыскать Ровену — что может быть проще!

Дурак ты, дурак, подумал Друсс. Он почесал зудящую щеку, содрав свежий струп. Крыса пробежала по ноге — он хотел поймать ее, но промахнулся. Привстав на колени, он уперся головой в холодный потолок.

Показался свет — тюремщик шел по коридору. Друсс подполз к решетке, и свет ослепил его. Тюремщик, лица которого Друсс не мог разглядеть, сунул в отверстие глиняную чашку. Хлеба не было. Друсс взял чашку и выпил воду.

— Жив еще, стало быть, — процедил тюремщик. — Кайивак небось уже забыл о тебе. Счастье твое — можешь жить теперь тут вместе с крысами, покуда не сдохнешь. Последний узник протянул тут пять лет. Когда мы вытащили его, волосы у него побелели, а зубы все сгнили, он ослеп и был скрючен, как старик. С тобой будет то же самое.

Друсс глядел на свет, следя за тенями на стене. Тюремщик встал, и свет стал слабее. Друсс отодвинулся.

Ему не дали хлеба...

«Можешь жить тут с крысами, покуда не сдохнешь».

Отчаяние ударило его словно молотом.

Патаи взлетела над своим изглоданным чумой телом, и боль утихла. «Я умираю», — подумала она, но не испытала ни страха, ни паники — внизу все казалось таким мирным.

Была ночь, и горели лампы. Паря под потолком, Патаи смотрела на Мишанека — он сидел рядом с исхудалой женщиной на кровати, держа ее высохшую от жара руку и шепча слова любви. «Это я там лежу», — подумала Патаи.

— Я люблю тебя, люблю, — шептал Мишанек. — Пожалуйста, не умирай!

Вид у него был усталый, и Патаи захотелось утешить его. Он окружал ее заботой и любовью с того первого утра, как она очнулась в его доме, в Реше. Ей вспомнился яркий солнечный свет и запах жасмина из сада. Она знала, что бородатый мужчина, сидящий рядом, ей знаком, но никак не могла вспомнить, кто он. Это ее смущало. «Как ты себя чувствуешь?» — спросил он. Голос тоже был знаком, но в памяти так ничего и не шевельнулось. «Где же я могла его видеть?» — подумала она и тут же испытала второй удар, куда сильнее первого.

У нее не было больше памяти! Ужас, должно быть, отразился на ее лице, потому что мужчина нагнулся и взял ее за руку.

«Не бойся, Патаи. Ты была очень больна, но теперь тебе лучше. Я знаю, ты меня не помнишь, но со временем все наладится. — Он подозвал другого мужчину, маленького, хрупкого и темнокожего. — Это Пудри. Он очень беспокоился за тебя».

Сев в постели, она увидела слезы на глазах маленького человечка и спросила: «Ты — мой отец?» — «Нет, Патаи, я слуга и твой друг». — «А вы, сударь, не брат мне?» — спросила она Мишанека. Он улыбнулся: «Если ты так хочешь, я им стану. Но нет, я не брат тебе. И не хозяин. Ты свободная женщина, Патаи». Он поцеловал ее в ладонь, и его борода показалась ей мягкой, как мех. «Значит, вы мой муж?» — «Нет. Просто человек, который любит тебя. Возьми меня за руку и скажи, что ты чувствуешь». Она повиновалась: «Хорошая рука сильная. И теплая». — «Ты ничего не видишь? Тебе ничего... не является?» — «Нет. А должно?» — «Конечно, нет. Просто в жару ты бредила, вот я и спросил. Видно, что теперь тебе гораздо лучше». И он снова поцеловал ей руку.

Так же, как теперь. «Я люблю тебя», — подумала она, вдруг опечалившись оттого, что должна умереть. Она прошла сквозь потолок и поднялась вверх. Звезды, если смотреть на них глазами души, не мигают, а тихо светятся, круглые, в огромной чаше ночи. А город кажется мирным, и даже вражеские костры вокруг украшают его, как мерцающее ожерелье.

Она так и не раскрыла до конца тайну своего прошлого. Кажется, она была чем-то вроде пророчицы и принадлежала купцу Кабучеку, но он бежал из города задолго до начала осады. Патаи помнила, как отправилась к его дому, надеясь оживить свою память. Там она увидела могучего воина в черном, вооруженного обоюдоострым топором. Он разговаривал со слугой. У Патаи неведомо отчего забилось сердце, и она укрылась в переулке. Воин походил на Мишанека, но казался более суровым и опасным. Она не могла оторвать от него глаз, испытывая очень странные чувства, потом повернулась и помчалась обратно домой.

С тех пор она больше никогда не пыталась вспомнить прошлое.

Но иногда, когда Мишанек предавался с ней любви, особенно если это происходило под цветущими деревьями сада, ей вспоминался воин с топором. Тогда она снова испытывала страх и чувствовала себя предательницей. Мишанек так любит ее, а она в такие минуты смеет думать о другом мужчине, которого даже не знает.

Патаи взлетела еще выше и понеслась над разоренной землей, над разрушенными селами и призрачными покинутыми городами. Быть может, это дорога в рай? Внизу показались горы, среди них — неказистая серая крепость. Патаи опять вспомнился человек с топором, и ее потянуло туда. В зале сидел человек громадного роста, с иссеченным шрамами лицом и злобными глазами. Рядом с ним лежал топор, принадлежавший прежде воину в черном.

Патаи опустилась в подземелье, в темную сырую темницу, кишащую крысами и вшами. Воин лежал там, покрытый язвами. Он спал, и его дух вышел из тела. Патаи хотела коснуться его щеки, но призрачная рука не могла ничего. В этот миг она заметила мерцающий контур вокруг его тела, дотронулась до света и сразу нашла его.

Он был одинок, и его снедало отчаяние. Она заговорила с ним, стараясь придать ему сил, но он простер к ней руки, и его слова напугали ее. Потом он исчез — очевидно, проснулся.

Патаи плыла по коридорам крепости. В пустой кухне дремал старик, и то, что ему снилось, привлекло ее внимание. Он провел несколько лет в той же темнице, что и пленный воин. Патаи вошла в его разум и заговорила с его грезящим духом, а после вернулась в ночное небо. «Нет, я не умираю, — подумалось ей. — Я просто свободна».

Миг спустя она вернулась в Решу и в свое тело. Боль захлестнула ее, и плоть сомкнулась вокруг духа, как тюрьма. Она почувствовала руку Мишанека, и все мысли о пленном воине рассеялись, как туман под солнцем. Счастье вдруг охватило ее, несмотря на боль. Он был так добр к ней, так почему же...

— Ты не спишь? — тихо спросил он, и она открыла глаза.

— Нет. Я люблю тебя.

— И я тебя — больше жизни.

— Почему бы нам тогда не пожениться? — внезапно севшим голосом выговорила она.

— Тебе бы хотелось этого?

— Я была бы... счастлива.

— Сейчас пошлю за священником.

Она нашла его на голом склоне горы, где свистал зимний ветер. Он замерз и ослаб, его била дрожь, и в глазах мутилось.