"Зарубежная фантастика 2024-9". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Геммел Дэвид

Четвертая атака успешно отражена — больше враг сегодня на приступ не пойдет. Но люди не спешили уходить со стены. В городе среди населения свирепствовала чума, унося каждого десятого. Каждого десятого? Нет, теперь, пожалуй, дело обстоит куда хуже.

Горден не стал запруживать реку, но велел набросать туда всякой дряни: полуразложившейся падали, отбросов и нечистот, производимых одиннадцатитысячной армией. Неудивительно, что в городе зараза.

Воду теперь брали из колодцев, но никто не знал, насколько они глубоки и надолго ли в них хватит воды. Мишанек взглянул на чистое голубое небо: ни облачка, и вот уж месяц, как не было дождя.

К нему подошел молодой офицер:

— Двести получили легкие ранения, шестьдесят убиты и еще тридцать три ранены тяжело. Мишанек кивнул, думая о другом.

— Как там дела в городе, брат?

— Чума пошла на убыль. Нынче умерли всего семьдесят человек — в основном дети и старики. Мишанек встал и улыбнулся юноше:

— Твои сегодня хорошо дрались. Непременно доложу об этом императору, когда мы вернемся в Наашан. — Глаза братьев встретились, и невысказанная мысль пробежала между ними: если мы вернемся в Наашан. — Ступай отдохни, Нарин. У тебя измученный вид.

— У тебя тоже, Миши. Я отбивал только последние две атаки, а ты здесь с самого рассвета.

— Да, я устал. Но Патаи, как всегда, оживит меня.

— Вот не подумал бы, что ты способен любить кого-то так долго, — усмехнулся Нарин. — Почему ты на ней не женишься? Лучшей жены тебе не найти. В городе ее почитают. Вчера она обошла весь беднейший квартал, врачуя больных. Это просто изумительно: ей удается больше, чем любому лекарю. Стоит ей возложить руки на умирающих — и язвы исчезают без следа.

— Можно подумать, что ты сам в нее влюблен.

— Так оно, пожалуй, и есть, — покраснел Нарин. — Те сны по-прежнему посещают ее?

— Нет, — солгал Мишанек. — Ну, прощай — увидимся вечером.

Он спустился со стены и пошел домой. Чуть ли не на каждом втором доме был нарисован мелом крест, возвещающий о чуме. Рынок пустовал, лотки стояли покинутые. Провизия в городе была на исходе — из западного и восточного складов в одни руки ежедневно отпускалось четыре унции муки и фунт сушеных фруктов.

«Почему ты на ней не женишься?»

По двум причинам, о которых он не скажет никому. Первая в том, что Ровена уже замужем, хотя и не знает об этом. А во-вторых, это все равно что подписать себе смертный приговор. Ровена предсказала, что он погибнет здесь вместе с Нарином в первую годовщину своей свадьбы.

Этого предсказания Ровена теперь тоже не помнит: чародеи хорошо потрудились над ней. Она утратила и свой Дар, и всю память о юных годах в Дренае. Мишанек не чувствовал за это вины. Дар губил ее, разрывал на части — теперь она счастлива и весела. Один Пудри знает правду — и он достаточно умен, чтобы молчать о ней.

Мишанек свернул на Лавровую улицу и толкнул калитку своего дома. Садовников теперь не стало, и клумбы заросли сорняками. Фонтан больше не бил, а пруд, где прежде плавали рыбки, высох и растрескался. Навстречу Мишанеку выбежал Пудри.

— Хозяин, скорее — Патаи!

— В чем дело? — Мишанек сгреб старичка за ворот.

— Чума, хозяин, — со слезами на глазах прошептал тот. — Это чума!

Варсава нашел в северном утесе пещеру — глубокую, узкую и закругленную, как цифра «шесть». Он разложил в глубине костер — в своде там была трещина, через которую выходил дым. Друсс внес в пещеру старика, и тот теперь спал глубоким, целительным сном рядом с Дулиной. Варсава вышел посмотреть, не видно ли снаружи огня, и сел у входа, глядя на темный ночной лес. Друсс присоединился к нему.

— Полно тебе злиться. Разве ты не чувствуешь удовлетворения от того, что спас их?

— Никакого. Обо мне ведь песен не слагают — приходится самому о себе хлопотать.

— Это не объясняет твоего гнева.

— Да можно ли объяснить хоть что-то такому простофиле, как ты? Кровь Борцы! — Варсава рывком повернулся в Друссу. — Мир для тебя невероятно простое место. Тут добро, а там зло. Тебе не приходило в голову, что между ними существует огромное пространство, которое не так легко поименовать? Конечно же, не приходило! Взять хоть сегодняшний день. Старик мог оказаться злым колдуном, пившим кровь невинных младенцев, а мужчины с ножами — отцами этих младенцев. А ты, не разобравшись, кидаешься на них и давай колошматить.

— Ты заблуждаешься, — мягко ответил Друсс. — Я уже слышал все эти доводы от Зибена, Бодасена и других. Согласен, я человек простой. Прочесть могу только свое имя и сложных речей не понимаю. Но я не слепой. Старик, привязанный к дереву, был одет в домотканое старье, как и девочка, а колдуны все богатые. И разве ты не слышал, как жестоко смеялись его обидчики? Это не крестьяне: одежда у них покупная, сапоги и башмаки из хорошей кожи. Лихих людей сразу видно.

— Может, и так — но тебе-то какое дело? Или ты странствуешь по свету, чтобы исправлять зло и защищать невинных? Этому ты посвятил свою жизнь?

— Нет, хотя и стоило бы.

Друсс задумался. Шадак снабдил его сводом правил и внушил ему, что без этих железных рамок он, Друсс, будет не лучше всякого разбойника. А тут еще отец, Бресс, всю жизнь проживший под страшным гнетом своего происхождения. И наконец, дед, Бардан, которого демон превратил в одного из самых гнусных и ненавидимых злодеев прошлого. Жизни, слова и дела этих троих создали воина, который теперь сидит перед Варсавой. Но у Друсса не было слов объяснить все это, а он, к собственному удивлению, хотел бы объяснить, хотя никогда не испытывал такой нужды с Зибеном или Бодасеном.

— У меня не было выбора, — сказал он наконец.

— То есть как?

— Я был рядом — а больше никого не было.

Видя полное непонимание Варсавы, Друсс отвернулся и стал смотреть в ночное небо. Он знал, что поступил неразумно, но ему было хорошо, оттого что он спас старика и девочку. Пусть это неразумно — зато правильно.

Варсава встал и ушел в пещеру, оставив его одного. Подул холодный ветер, чувствовалось приближение дождя. В такую же холодную ночь много лет назад Друсс с отцом заночевали в горах Лентрии. Друсс был очень мал тогда, лет семи или восьми, и несчастен. Вокруг отцовской мастерской в маленькой деревушке собирались люди, они громко кричали. Друсс думал, что отец сейчас выйдет и прогонит их, но тот, как стемнело, собрал скудные пожитки и увел мальчика в горы.

«Почему мы убегаем?» — спросил Друсс. «Потому что они хотят поджечь наш дом». — «Взял бы и убил их». — «Не говори так, — отрезал Бресс. — В большинстве своем они хорошие люди, но им страшно. Поищем место, где о Бардане никто не слыхал». «А вот я ни от кого бы не стал бегать», — заявил мальчуган, и Бресс вздохнул. В это время к их костру подошел человек — старый, лысый, одетый в лохмотья, но с яркими, живыми глазами.

«Можно к вам?» — спросил он, и Бресс радушно принял его, угостил вяленым мясом, травяным настоем. Друсс уснул под их разговор, но несколько часов спустя проснулся. Бресс спал, а старик сидел у костра, подкладывая хворост в огонь. Друсс вылез из-под одеял и сел рядом с ним.

«Темноты боишься, мальчик?» — «Я ничего не боюсь». — «Это хорошо, а я вот боюсь. Темноты, голода и смерти. Всю жизнь боюсь — не того, так другого». — «Почему?» — спросил мальчик. Старик засмеялся: «Вот так вопрос! Хотел бы я знать, как на него ответить».

Старик бросил хворост в огонь, и Друсс заметил шрамы на его правой руке. «Откуда они у тебя?» — «Почти всю жизнь я был солдатом, сынок. Дрался с надирами, с вагрийцами, с сатулами, с пиратами и разбойниками. С кем только не доводилось скрещивать меч». — «А говоришь, что ты трус». — «Этого я не говорил, сынок. Я сказал, что боюсь, — а это совсем другое дело. Трус — это тот, кто знает, как должен поступить, но боится. Таких кругом полно, но их трудно распознать, потому как хвастаться они мастера, а при случае бывают зверски жестоки». — «Мой отец — трус», — грустно вымолвил мальчик. «Если это правда, сынок, то он первый, кому удалось меня провести за долгое время. Может, ты о том, что он убежал из деревни? Порой бегство — самый храбрый поступок, на который может отважиться человек. Знавал я как-то одного солдата. Пил он как рыба, блудлив был как кот и лез в драку со всем, что ходит, ползает или плавает. Но потом он уверовал и сделался священником Истока. Как-то раз он шел по улице в Дренане, и человек, которого он когда-то побил в кулачном бою, подошел к нему, ударил прямо в лицо и сбил с ног. Я был при этом. Священник вскочил на ноги — и остановился. Ему очень хотелось подраться — все в нем стремилось к этому. Но он вспомнил, кто он такой, и сдержался. В его душе царило такое смятение, что он залился слезами. И пошел прочь. Вот оно где мужество, парень». «Не вижу тут никакого мужества», — сказал Друсс. «Те, кто видел это, были того же мнения. Но ты, надеюсь, с годами поймешь: глупость остается глупостью, сколько бы народу в нее ни верило».