Юрий Брайдер - Гражданин преисподней
— Пошли отсюда, охальники! — Завладев мочалкой, Феодосия принялась дубасить самозваных банщиков. — Что вы, охламоны, понимаете в женской красоте!
Иголки, конечно же, ни у кого не нашлось, и ее заменили тонкими рыбьими костями (медлительных слепых рыб, обитавших в подземных водах, Кузьма ловил руками). Ради того, чтобы привести наряд Феодосии в порядок, мужчинам пришлось пожертвовать частью своей одежды. Больше всего пострадал Юрок, лишившийся сразу и кожаной жилетки, и нательной рубашки. Зато повезло Венедиму, на котором, кроме рясы, вериг и сыромятных башмаков, ничего не было.
Проблема с отсутствующим зубом так и осталась нерешенной. Юрок даже предлагал выбить подходящий зуб у первого встречного и с помощью смолы вставить его в щербину. Однако от этого плана пришлось отказаться в связи с определенными техническими трудностями и дефицитом времени. Решили так: пусть Феодосия поменьше скалится и не позволяет покупателям заглядывать себе в рот. Ведь не скотину выбирают, а человека.
Совместные труды понемногу сблизили людей, еще совсем недавно не испытывавших друг к другу никаких иных чувств, кроме антипатии.
Разомлевшая Феодосия (после купания ее энергично растерли сухими тряпками, дабы простуда не привязалась) даже поведала историю своего появления в Шеоле, интересную тем, что, в отличие от своих спутников, она видела небо, грелась на солнышке и каталась по снегу на санках. Правда, недолго.
Так уж случилось, что еще в нежном возрасте Феодосия, тогда носившая совсем другое имя, угодила в воспитательно-трудовую колонию для малолеток.
Загремела она в это малопочтенное учреждение по совокупности своих подвигов, где всего хватало: и хулиганства, и мелкого воровства, и бродяжничества, и токсикомании. Но последней каплей, переполнившей чашу терпения инспекции по делам несовершеннолетних, стало ножевое ранение, которое девчонка нанесла своему отчиму, возжелавшему вдруг юного тела, тогда еще тонкого, звонкого и прозрачного. (Сам любитель клубнички, кстати говоря, остался безнаказанным — свидетелей, естественно, не оказалось, а до прямого насилия дело не дошло.)
Пребывание в колонии она помнила довольно смутно. В памяти сохранились лишь отдельные эпизоды — например, как ее при посредстве столовой ложки лишили девственности или как напугали до полусмерти, запустив под одеяло мышонка.
Но воспитательная колония это все же не настоящая зона, а тем более не тюрьма, хотя штрафной изолятор и двойной забор с колючкой здесь тоже имелись. По выходным дням воспитанниц, твердо ставших на путь исправления, в виде поощрения вывозили и в драмтеатр, и в цирк, и на концерты классической музыки (под запретом была только эстрада, тлетворно влиявшая на неокрепшие юные души).
В подземную пещеру, кстати, ту самую, где они сейчас находились, Феодосия попала в составе группы передовиков производства (прострачивала в подсобном цехе простыни, также предназначенные для мест лишения свободы, и при этом проявляла почти стахановскую прыть).
Спускались в пещеру своим ходом по лестнице длиною чуть ли не в тысячу ступенек, а подниматься должны были в специальном вагончике. На полсотни воспитанниц приходилось полторы дюжины надзирательниц плюс несколько прапоров из наружной охраны, так что особо разгуляться не получалось.
Пещера, по периметру обведенная деревянной галереей для экскурсантов и искусно подсвеченная прожекторами, Феодосии не понравилась. Подземелье оно и есть подземелье, чем тут любоваться? Лучше бы в зоопарк сводили.
Пожилой мешковатый гид, сразу получивший от нахальных девчонок кличку Пещерный Медведь, заставил их построиться цепочкой и повел по шатким мосткам, то и дело предлагая обратить внимание на различные местные достопримечательности, среди которых были не только природные диковинки вроде сталактитов, но и памятники созидательной деятельности первобытного человека — неряшливые рисунки на стенах, остатки мастерской по производству каменных топоров и кучи тщательно обглоданных костей.
Девчонок, прошедших огонь, воду, медные трубы и венерические лечебницы, эта допотопная тряхомудия абсолютно не интересовала. Пока одни, более прагматичные, пытались разжиться чинариками, другие, более романтичные, строили глазки посторонним мужчинам. (Надо отметить, что, кроме малолетних бандиток, были здесь и другие экскурсанты. Например, солдаты-первогодки из стройбата. А также выздоравливающие из местного тубдиспансера. Почему-то считалось, что микроклимат пещеры оказывает угнетающее действие на палочки Коха.
Когда вдруг погасло электрическое освещение, это был еще не повод для паники, тем более что у гидов и эсэсовок-надзирательниц хватало электрических фонариков.
Паника началась чуть позже, когда еле заметный ручеек, причудливо извивающийся между торчащими вверх сосульками сталагмитов, внезапно превратился в бушующую реку, неизвестно откуда взявшиеся крысы подняли отчаянный писк, а с потолка словно бомбы посыпались сталактиты. Даже сейчас, по прошествии многих лет, Феодосия могла поклясться, что катастрофа произошла как бы сама собой, без влияния каких-либо внешних факторов. По крайней мере не ощущалось ни подземных толчков, ни взрывов на поверхности.
Экскурсанты, подгоняемые гидами, дружно устремились к выходу, но хлипкие мостки, построенные без учета чрезвычайной ситуации (ну какие чрезвычайные ситуации могут возникнуть в изученной вдоль и поперек пещере?), не выдержали нагрузки. Десятки людей с головой окунулись в воду. Для большинства из них это купание стало последним. У туберкулезников не хватало сил, чтобы бороться с разбушевавшейся стихией, а солдаты, призванные на службу из среднеазиатских пустынь и районов Крайнего Севера, просто не умели плавать.
Это уже было форменное светопреставление, библейский потоп, кара небесная (пусть и настигшая свои жертвы под землей).
Многие экскурсанты вопили во все горло, как будто бы запредельное напряжение голосовых связок могло вызволить их из беды. Те, кто свалился в воду, цеплялись за тех, кто еще оставался на мостках.
Спасающиеся от наводнения крысы прыгали по живым людям, как по болотным кочкам.
Феодосия хоть и сорвалась с накренившегося мостка, но в последний момент уцепилась за доску настила и сумела удержаться в таком положении даже после того, как по ее рукам прошлись не меньше десятка человек. Обратно на мостки ее втащил тот самый гид, который еще совсем недавно пытался объяснить девчонкам всю прелесть подземного мира. Свое рабочее место он покидал последним, подобно капитану гибнущего судна.
Однако Феодосия не последовала за ним. Просто не в ее правилах было следовать примеру старших. Когда истерические вопли затихли и последние фонарики погасли, девчонка даже обрадовалась. Вот она, долгожданная свобода, мерещившаяся во сне и наяву! Если ради этого должен погибнуть мир, то и черт с ним!
Бушующий поток вскоре иссяк, и Феодосия попыталась ощупью добраться до какого-нибудь сухого места, но напоролась на утопленника и от страха едва не сомлела. Она вообще боялась мертвецов, а уж утопленников — тем более. Видела одного такого в детстве — безобразно раздувшегося, багрово-синего, с руками, застывшими в призывном жесте.
Началось ублюдочное существование, в котором не было ни счета времени, ни дня, ни ночи, ни тепла, ни света, а только тоска, мрак, промозглый холод да голодуха. Пещера была такой огромной и так сложно устроенной, что найти из нее выход вслепую было практически невозможно.
Вскоре она уже не отшатывалась от трупов, а выворачивала их карманы в поисках хоть какого-то пропитания. У одного солдатика (прижизненный статус покойников выдавала одежда) Феодосия обнаружила размокший сухарь, у женщины-туберкулезницы — шоколадку, а тетки-надзирательницы — фляжку с водкой. Фонариков она нашла штук пять, но ни один не действовал — разрядились батарейки. Мало проку было от безнадежно отсыревших спичек и от превратившихся в кашу сигарет.
Однажды вверху раздались странные звуки, словно кто-то очень большой, но легкий и ловкий, как таракан, шнырял по потолку, то и дело застывая на месте. Спустя много лет, уже будучи взрослой, она вспомнила этот случай и поняла, что стала невольной свидетельницей появления первых химер.
Спасли Феодосию монахи святокатакомбной церкви. Для них, давно порвавших с грешным миром, внезапно разразившаяся катастрофа вовсе не стала сюрпризом. Конца света они дожидались уже давно, постоянно перенося грозную дату из одного года в другой.
Став полноправными хозяевами подземного мира (о связистах и метростроевцах тогда еще ничего не было известно), монахи прибирали к своим рукам все, что могло представлять ценность.
Глазастая девчонка, пусть и чумазая, пусть и полуживая, такую ценность, безусловно, представляла. В общине святокатакомбников женщин тогда было раз-два и обчелся. А поскольку ожидать новых послушников со стороны уже не приходилось, продление рода стало для светляков задачей первостатейной.
