Даниэль Дакар - Джокер
Генетик с некоторым трудом сцепил пальцы заложенных за спину рук, прошелся по лаборатории, потом подошел к Мэри и ободряюще улыбнулся:
— Знаете, мисс Мэри… я уже довольно давно живу на белом свете. И почему-то я совершенно уверен, что ваша матушка сказала тогда чистую правду. Да-c. Кстати, я еще не успел отчитаться перед вами…
Пока Гаврилов обстоятельно рассказывал о том, что показал генетический анализ содержимого пробирок, а также двух детей, обнаруженных в подводном комплексе и нерожденных малышей Джессики Фергюссон, доктор Тищенко никак не мог отделаться от мысли, что у колобка-однокашника появилась какая-то идея. Идея, которую он не собирается озвучивать в присутствии мисс Гамильтон, намеренно уводя разговор в сторону. Похоже, это заметил и Эренбург, время от времени бросающий пытливые взгляды то на коллегу, то на его собеседницу. И когда с Тищенко связался Корсаков, сообщивший, что ждет мисс Гамильтон к обеду в кают-компании и выслал за ней вахтенного, а Мэри с сожалением отставила кружку, откланялась и ушла, корабельный врач немедленно взял старого приятеля в оборот:
— Ну-ка, Паша, выкладывай, что это тебе в голову взбрело? Сроду за тобой такого не водилось — в открытой ране ковыряться. Ты же не мог не видеть, что никакого удовольствия разговор с тобой ей не доставил!
Гаврилов попробовал было пристроиться на табурет, с которого встала Мэри, поморщился и опустил сиденье. Круглая добродушная физиономия была не то чтобы мрачной — скорее, целеустремленной.
— Стас, не шуми. Тут вопрос серьезный, более чем. Ты мне лучше вот что скажи: вы биокарту с девушки сняли, когда приводили ее в порядок после боя? Полную биокарту?
— Конечно. Черта с два мы бы ее от райских врат оттащили без полной биокарты. Организм, я тебе скажу, уникальный. И ведь твои коллеги с Бельтайна в данном случае сделали только половину работы, вот что у меня в голове не укладывается! Каковы же в таком случае чистокровные?
— А чистокровные, думается мне, послабее будут, тут вся штука именно в сочетании. Вот что, Стас, сбрось мне биокарту мисс Гамильтон и дай минут десять. Хочу кое-что проверить.
Заинтригованный Тищенко выполнил просьбу Гаврилова быстро, но с некоторым недоумением. Он никак не мог взять в толк, что надеется приятель выудить такое, на что не обратил внимания он сам. Смирнов начал что-то пояснять Эренбургу, тот кивал, время от времени вставляя замечания, с трудом балансирующие на грани пристойности, сам Тищенко тоже отвлекся, поэтому торжествующий вопль генетика застал всех врасплох. Гаврилов смотрел на дисплей, потирая пухленькие ручки и почти подпрыгивая на табурете.
— Паша, что там у тебя? Не томи! — Станислав Сергеевич старался говорить с легкой насмешкой, но честно признавался себе, что явная победа Павла Тихоновича задела его за живое.
— Сейчас, сейчас, еще минуточку… — протараторил тот, лихорадочно бегая короткими толстыми пальцами по клавиатуре. — Ну вот… почти… есть. Прошу вас, господа.
Все трое сгрудились за спиной генетика. На дисплее медленно кружились десятка полтора лиц, одних только лиц, от линии роста волос до подбородка.
— Ну-ка, Стас, покажи мне здесь мисс Гамильтон! — потребовал Гаврилов, и Тищенко, не испытывая ни малейших затруднений, ткнул пальцем в дисплей:
— Вот она!
— Верно. А тут? — картинка неуловимо изменилась. Лица по-прежнему кружились, но теперь Тищенко сомневался — даже если его не разыгрывали, и майор Гамильтон действительно была здесь, ее лицо затерялось среди других. Наконец корабельный врач не выдержал:
— Давай объясняй, ты, мистификатор!
И генетик негромко рассмеялся, довольный собой.
— Все мы знаем, господа, что фенотип определяется генотипом, — начал он лекторским тоном. — Другими словами, ребенок похож на своих генетических предков. Иван Иванович, будьте любезны, прикройте дверь… спасибо. Да, ну так вот. Внешность мисс Гамильтон поразила меня и…
— Чем это она тебя поразила? — перебил его изрядно раздосадованный Тищенко. — У нее достаточно заурядное лицо, впрочем, вполне приятное…
— Достаточно заурядное, да. Для русского крейсера. Но не для Бельтайна. Первая подборка — мисс Гамильтон в окружении соотечественниц. Выделяется, как гладиолус среди георгин. Красивые цветы георгины, но они — не гладиолусы!
— А вторая подборка? — навис над генетиком Эренбург.
— А вторую я сделал на основе тех генных групп, которые обнаружил при исследовании биокарты мисс Гамильтон. Я использовал для второго коллажа лица дочерей русских офицеров, име-ющих в прямых предках уроженцев как Новоросса, так и Кремля, — он наконец обернулся и окинул удовлетворенным взглядом ошарашенные лица коллег. — Ну помилуйте, господа, это же совершенно очевидно, стоит просто посмотреть на мисс Гамильтон. Я готов прозакладывать свою репутацию, что как минимум в одном матушка мисс Мэри не солгала: отцом ее дочери действительно был офицер. Русский офицер. По поводу желания жениться возможны варианты, но и это не исключено.
Обед прошел весело. Присутствие за столом двух бельтайнок — двух дам-офицеров! — настроило собравшихся на несколько игривый лад. Комплименты сыпались как из рога изобилия, Лорена и Мэри шутливо парировали их и в целом все больше разговаривали, чем ели. Мэри, успевшая перебить аппетит в лаборатории и почти не прикасавшаяся к тарелке, с удовольствием принимала участие в общей беседе. Тот факт, что Империя никогда — за полным отсутствием необходимости — не нанимала бельтайнские экипажи, отнюдь не мешал взаимопониманию. И все шло хорошо, все шло просто замечательно, но только до того момента, пока командир крейсера не произнес в пространство:
— Шварце Мария Хеммильтон.
Увидев, как моментально подобралась Мэри, Корсаков успокаивающе коснулся ладонью рукава ее рубашки и устремил вопросительный взгляд на каперанга:
— Капитон Анатольевич?
— Прошу прощения, Никита Борисович. Несколько дней назад мисс Гамильтон упомянула в разговоре кампанию Бурга в системе Лафайет, и я к стыду своему только сейчас понял, кого имел в виду Генрих Ляйтль, второй помощник с линкора «Гейдельберг», когда восхищался командирским гением бельтайнского капитана, которую он называл Шварце Марией Хеммильтон.
Среди стихающих разговоров голос выпрямившейся в кресле Мэри прозвучал пронзительно звонко:
— Гением? В чем именно герр Ляйтль увидел гений? В том, что некая идиотка в пылу погони за отступающим противником оторвалась от мониторов огневой поддержки? Бросила своих людей прямо в объятия второй эскадры, вынырнувшей из-за теневой стороны планеты? Потеряла двадцать один корвет вместе с экипажами? Интересные у него представления о гениальности, ничего не скажешь!
— Кхм, — кашлянул Дубинин, — а могу я услышать вашу точку зрения на произошедшее тогда? Что думает по этому поводу Ляйтль — мне известно, но у любой медали всегда две стороны…
— Моя точка зрения… Ха! — Мэри прикусила губу. — Что ж, извольте. Это был мой третий контракт (и первый именно боевой) и в свои неполные двадцать четыре я чертовски много воображала о себе. Поэтому когда у ведущей на сцепке «Хеопс» Джулии Хадсон начались неполадки с двигателями, и она была вынуждена покинуть ордер, я не увидела ничего ненормального в том, что сцепку перебросили на меня. Так или иначе, впереди у нас была эскадра Африканского союза, а сзади — пять кораблей Бурга, осуществляющих огневую поддержку. И мы пошли. Да что там — пошли! Мы побежали, задравши юбки и не оглядываясь! Связь в системе Лафайет работает так себе, высокое содержание металлов в астероидном поясе, из-за чего, собственно, и сцепились Бург с африканцами… Короче, я и оглянуться не успела, как первая эскадра, которую мы гнали, рассеялась, а с теневой стороны Лафайета-2 на нас вылетела вторая, примерно втрое более сильная. А от мониторов мы оторвались. Я оторвалась. И началась такая мясорубка… К тому моменту, когда до нас добрался «Гейдельберг», я потеряла семнадцать кораблей. И еще четыре погибли, прежде чем старый Шнайдер, дай ему Бог здоровья, успел поддержать нас главным калибром, — Мэри уже кричала. — Нет, конечно, я не спорю: Африканский союз после этого в систему Лафайет и носа не совал, но из-за меня — именно из-за меня, из-за моей неосмотрительности, самоуверенности, упрямства! — сто пять бельтайнцев остались там навсегда. Не говорите о моей гениальности мне, — последнее слова Мэри почти выплюнула, — скажите им! — она неожиданно сбавила тон и заговорила тихо и отрешенно: — И знаете, Дубинин, что самое страшное? Ни один из тех, кто все-таки выбрался оттуда живыми, выбрался не благодаря мне, а скорее вопреки… ни один из них не плюнул мне в лицо. Понимаете? Ни один… — Мэри с силой провела ладонью по лицу, стирая со лба бисеринки пота.
В кают-компании царила мертвая тишина, только Лорена Макдермотт что-то прошептала в коммуникатор и застыла, ожидая ответа.
