Олег Верещагин - Мир вашему дому!
— М… да, наверное… — кивнул Степан. Никто, кроме Игоря и Борьки не знал кто он такой. А о том, что он пишет с ужасающими ошибками — знал вообще только Игорь, который представил Степана, как своего приятеля, прилетевшего следом, сына дворецкого, друга детства.
— Сейчас дирижабли не взрываются, — авторитетно сообщил Борька. — У них мало того, что наполнитель инертный, они же еще заряжаются от мягких батарей, тканевых. Весь верх дирижабля ими выложен. Летит и заряжается от местного солнца. Фактически — вечный двигатель.
— Так ты что, никогда дирижабля не видел? — удивилась Катька.
— Говорю же, боюсь я их, — пояснил Степан.
— Позанимался историей! — фыркнула девчонка. — Мы тут на них на экскурсии летаем!
— У отца есть… была, а теперь у меня есть, — поправился Игорь спокойно, — аэрояхта. Это в самом деле классная вещь, Стёп. Сам убедишься. Конечно, военный дирижабль — это совсем не то, там все для дела…
— Гитару кто-нибудь с собой берет? — спросил Борька. Зигфрид поднял два пальца. Игорь кивнул:
— Ну вот и отлично… Сейчас можно разойтись, завтра в четыре утра соберемся.
* * *Лежа поверх разобранной постели, Игорь читал с комбраса микрофильм приключенческого романа, не вполне понимая, что именно читает. Он находился сейчас в странном, «промежуточном», состоянии, когда все решено и ты сидишь, так сказать, "на чемоданах" — все ясно, карты получены, сроки оговорены, маршрут подписан, предпоходный рапорт сдан и дело только за временем, а оно ползет, как сороконожка из сказки: раздумывает, какую ногу сначала переставить.
Теперь — даже если он погибнет в первом же рейде, завтра — запущенную машину не остановить всеми силами Иррузая. С его союзниками вкупе. С ним кончено. К середине весны на стол генерал-губернатору лягут карты самых глухи мест севера между Вторым и Третьим Меридианами — и уже летом Довженко-Змай начнет планомерное на наступление, взламывая лесные крепи, берегущие границы надменного теократического болота, мешающего развитию своего собственного народа. Глупцы, пленники ограниченного высокомерия… Их не спасут ни фанатизм, ни знание местности, потому что он, Игорь Вячеславович Муромцев, пятнадцати лет, выпускник Селенжинского Императорского Лицея, сделал свое дело. ВСЕ. И он ощутил странную жестокую гордость, представив себе ту бездушную и могучую силу, которую привел в движение — силу Империи, перемалывающую, превращающую в пыль все, что встанет на ее пути. И себя — часть этой Империи. Непредставимо крохотную часть — и в то же время достаточно значимую, чтобы «запустить» в действие эту Силу. "Моя Сила — Сила всех людей Империи," — вспомнил Игорь. Он забыл, чьи это слова, но они были точны…
— Ты бы гордился мной, отец, — тихо сказал он в пустоту комнаты.
В холле мягко шлепали шаги — Степан не спал, ходил, похоже, из угла в угол. Трудно парню. Легко сказать — Империя одна на все времена, Россия вечна. Она-то одна, да люди разные…
— Ты не спишь? Можно к тебе?
Степка стоял в дверях, опираясь рукой на косяк — босиком, в своих грубых пятнистых штанах, которые не захотел менять на современные камуфляжи. Он курил — все-таки купил в фактории пачку «Беломорканала» и дымил с явным удовольствием, вызывая недоумение и восторг девчонок.
— Заходи, — Игорь отложил комбрас. — Только выбрось свою погань. Заработаешь рак легких, смотри.
— У вас его все равно лечат, — Степка вошёл, сел в кресло.
— У нас его просто не бывает, — уточнил Игорь. — Только как результат несчастных случаев с облучениям, а это довольно часто… У отца лучевая болезнь была дважды.
— Отец был военным? — тихо спросил Степан.
— Офицером Флота… Он погиб три года назад.
Степан кивнул, но как-то так, словно и не слышал. Потом вдруг закрыл глаза и сказал:
— Страшно мне что-то. И очень. Что мне потом-то делать?
— Дурак ты, Степ, — легко ответил Игорь. — У нас целая Вселенная в кармане, как завалявшийся мусор, так неужели ты себе дело по душе не найдешь? Не здесь, так еще где?
— Я иногда мечтал машинистом стать, — вдруг заявил Степан. — Все думал: вот кончится вся наша война — пойду учиться…
— Становись, — не удивился Игорь. — Императорский Гражданский Инженерный Корпус. ВУЗ даже тут, в столице, есть, а «РуссоДор» на Сумерле струнники еще лет сто будет строить, для тебя работы до старости хватит.
— Сейчас ведь не электровозы… и не паровозы, а я только паровоз и видел. Даже ездил однажды.
— Хотеть — это мочь, Степ, — серьезно пояснил Игорь. — Ты не дурак, не лентяй, не больной. Если чего не знаешь — научишься. А если не научишься — никого не вини, кроме себя.
Степан ничего не ответил, и Игорь тоже не стал продолжать разговор. Он вдруг подумал о маме, о том, что никогда ее не увидит… и эта мысль причинила неожиданно острую боль — Игорь даже дыхание задержал, чтобы переждать ее.
О чем думал Степан — неизвестно. Но и его мысли, судя по всему, не относились к разряду веселых.
— Степ, я спрошу, — вырвалось у Игоря — неожиданно для него самого, пожалуй, даже против его воли. Степан медленно покивал, как бы не вполне понимая, что это к нему обращаются. — Как это… когда бомбят… и все такое?
— Ужасно, — признался Степан спокойно. — Кажется, что… — он сморщился, повел рукой, — что небо на тебя падает. Упадет, прихлопнет… Целые кварталы валятся, стены падают, как картонки… Дым, пыль, грохот, трупы… Вы же все время воюете, оружие вон какое, неужели ты не знаешь?
— Мы давно не воюем на Земле, — пояснил Игорь. — Она слишком маленькая для наших войн. А так — я видел только хроники… Да брось же ты смолить! Ты что, там, у себя, не соображал, что прокуренного унюхают за километр?! Степан сделал стойку и внимательно посмотрел на сигарету:
— Правда, что ль?
— Доказано, — кивнул Игорь,
— Жа-аль… — протянул Степан. Провел ладонью по столику, потом спросил вдруг: — Хочешь, спою? У меня, правда, голос так себе. Но мы эту песню очень любили…
Он еще раз провел по столу ладонью, убрал со лба волосы и негромким, слегка сбивающимся голосом запел — правда, довольно приятно:
Не секрет,
Что друзья в облака обожают
Уноситься на крыльях и без,
Но бросаются к нам,
Если нас обижают,
К нам на помощь бросаются
Даже с небес… (1.)
Игорь удивленно сел на кровати и в следующий миг поддержал Степана хорошо поставленным на уроках музыки дискантом:
— Не секрет,
Что друзья не растут в огороде,
Не продашь и не купишь друзей…
— У вас ее тоже поют? — удивился Степан. — Ёк, приятная неожиданность…
— Давай допоем, что ты? — улыбнулся Игорь и, встав, подошел к столу. Присев на край, Степка помедлил и кивнул:
— Не секрет,
Что друзья убегают вприпрыжку,
Не хотят на цепочке сидеть!
Их заставить нельзя
Ни за какую коврижку
От безделья и скуки
Балдеть!
Не секрет,
Что друзья — это Честь и Отвага,
Это — Верность, Отвага и Честь!
А отвага и честь —
Это рыцаря шпага,
Всем глотателям шпаг
Никогда их не съесть…
1. Стихи Ю.Мориц.
— А где сейчас остальные… — Степка запнулся, но решительно закончил, — наши?
— Остальные? — Игорь задумался. — Ну… Женька сейчас гоняет на НЛО по холмам вокруг станицы, а, может, и по всему уезду… Сзади у него сидит Лизка, обняла его за талию и прижалась щекой к куртке на спине. Борька с Катькой, наверное, устроились у себя на станции, слушают музыку и молчат, им и без разговора хорошо. Зигфрид оккупировал тир внизу и упражняется в стрельбе. Короче, никто не спит.
— И мы не спим, — засмеялся Степка. — Знаешь, я хочу есть. Спустимся вниз?
— Одеваться неохота, — поморщился Игорь. — Давай закажем сюда.
* * *Этой ночью Алые Драгуны и ополченцы под командой генерал-губернатора закончили операцию по захвату Кухлона.
2.Все увидели, что дирижабль все-таки испугал и — даже больше — поразил Степку. Он резко побледнел, на висках выступили капли пота.
А между тем, это был самый обычный армейский «Облако-500». Не очень даже и большой, особенно если сравнивать с непредставимо огромными транспортами «Слон» или даже пассажирскими «Полет-Т». Серо-стальной, с трехъярусной гондолой, казавшейся маленькой в сравнении с тушей баллона, на котором были нанесены огромные опознавательные знаки и надпись стилизованно-славянским шрифтом:
ПОКОРИТЕЛЬ РАССВЕТА
Дирижабль слегка «водило» у решетчатой причальной мачты, лифт стоял внизу, и около него замер Ревякин…
…В эту ночь все-таки удалось поспать — по крайней мере, Игорь поспал, часа три, а, когда проснулся, Степка тряс его за плечо со словами:
